Ирина Волк - Искушение Модильяни
А дальше шли потрепанные литературные журналы прошлого века. Такое впечатление, что оборотень хранил этот хлам в память о своем буржуазном прошлом.
Пора заканчивать. Ничего тут нет. Можно писать отчет и сдавать его в архив.
Так, а это что такое?
В одном из ящиков лежал завернутый в пожелтевшую газету сверток.
Он никогда не видел Ахматову и не читал ее стихов, он вообще не знал, жива ли она, и если жива, то живет ли в Советской России или в эмиграции. Но совсем недавно, как поощрение за «безупречную» работу в органах он был послан «сопровождающим» с делегацией работников искусств в Париж на открытие Всемирной выставки. «Рабочий и Колхозница» Мухиной как символ Советского государства были, конечно, хороши, но самое большое впечатление на него произвели картины и рисунки Модильяни в музее современного искусства, куда по долгу службы привела работа чекиста. И этот художник оставил в его душе неизгладимый след.
Он не знал, что за женщина изображена на рисунках, да и не интересовался этим. Он видел руку мастера, точность и четкость линий, эффектность композиции, уравновешенность и соразмерность. Этого не перепутаешь ни с чем.
Сколько их здесь? Раз, два…
Пятнадцать.
Пятнадцать шедевров великого мастера!
Сзади послышались шаги.
– В спальне закончил.
Не оборачиваясь, он приказал:
– Проверь кухню. И второго туда прихвати.
Он дождался, пока шаги стихнут. Перевел дыхание.
Зачем? Что им делать на Литейном, в «Большом доме»? Потеряются в ворохе бумаг, будут уничтожены.
Их нужно в музей!
А как туда передать? Если сказать правду – ох, об этом лучше не думать… Нет, не сейчас. Потом.
Он осторожно скатал рисунки в рулон и сунул в глубокий внутренний карман черного кожаного плаща.
Когда-нибудь их увидят миллионы советских граждан, а пока пусть хранятся у него. Он будет иногда смотреть на них, вздыхая и сожалея о том, что выбрал неправильный жизненный путь, а может быть, не сожалея…
* * *– Неужели вы всерьез хотите сказать, – удивилась Наталья, – что к этим рисункам причастны сталинские репрессии?
– Да, Наташа, я говорю это совершенно серьезно. Любой палач из ГПУ мог легко присвоить себе все, что понравится, во время обыска. И не думайте, что там были только тупые упыри, не способные отличить детский рисунок от шедевра. Вспомните хотя бы друзей Лили Брик – Агранова[15] и Блюмкина[16]. Они считались культурными людьми, были близко знакомы с известными писателями и деятелями искусства. И поверьте, таких было немало. Быть подлецом и в то же время образованным человеком не так уж сложно.
– Вы говорите так уверенно, потому что знаете, о ком говорите?
Фогель ответил уклончиво:
– Скажем так: мне известны люди – хотя их немного, – которые составили коллекции подобным образом.
– Например? – настаивала она.
– Есть два человека, о которых могу сказать наверняка. Один занимается легальным бизнесом, другой – нелегальным. Первый – владелец небольшой галереи, он специализируется на французской живописи начала прошлого века, в основу его бизнеса легла коллекция отца – крупной шишки из органов. Есть еще некий Дато, бывший майор КГБ. Он дилер, снабжающий своим товаром тех, кто может за него заплатить, не спрашивая о происхождении. У него не бывает случайных покупателей, только свои, проверенные. – Фогель записал фамилии и адреса на клочке бумаги.
Наталья небрежно сунула записку в сумочку и пристально посмотрела на коллекционера:
– А еще кто-нибудь есть?
– Живых я больше никого не знаю, – после некоторого раздумья ответил он.
– Вы имеете в виду, что был кто-то еще? Вполне конкретный человек?
Моисей Соломонович неохотно ответил:
– Примерно год назад умер один старый чекист, он еще Берию застал. У этого человека к предметам искусства была настоящая страсть. Если какие-то редкости попадали в его поле зрения, он добивался их получения любым путем. Денег у него было немного, по крайней мере, дорогие вещи он не мог себе позволить, но, если бы средства были, он бы покупал и покупал.
– Но сейчас его уже нет в живых.
– Да, осталась одна внучка. Не знаю, что она сделала с коллекцией. Сразу после смерти деда ей делали интересные предложения, в том числе и я, она наотрез отказалась что-либо продавать. Но, повторю, он не был богат, а потому никто не ожидал, что в его коллекции есть что-то особенно ценное.
Глава 11
Москва. Охотный ряд.
Будто гора с плеч свалилась, вздохнул Воронцов после вчерашнего разговора с Наташей. Он сразу же позвонил в Питер бывшему сокурснику Сереге Корневу, ныне – владельцу частного охранного предприятия. У того дела шли, похоже, ни шатко ни валко, поэтому он с радостью согласился сам охранять Наталью. По старой памяти Владимир знал – у Корнева хватка бульдожья, ни за что ее не потеряет, и к ней близко никого не подпустит. Теперь, по крайней мере на несколько дней, руки развязаны. Вот только что этими руками делать? Швейцарские коллеги не очень-то охотно идут на сотрудничество. Никаких преступлений на их территории не совершено, кроме драки в этом отеле и несчастного случая с банкиром и его подругой, так что оказывать содействие в определении лиц, оказавшихся на месте драки, они не спешат. Владимир глотнул эспрессо и еще раз глянул в сторону эскалатора, по которому посетители с улицы поднимались в кафе. С него только что сошли еще двое, но оба – явно не те, кого он ждал. Глупо, конечно, было надеяться узнать, тем более что Витя сам предупредил: «Не узнаешь!», но Воронцов рассчитывал на непреходящую примету – рыжий. Уж это-то никуда не денется.
Витька позвонил сегодня рано утром, застал за бритьем в ванной. И сразу в карьер: «Привет, Вовчик! Никак, не узнал? Витя это Рындин, не помнишь, что ли – третья колонка, через парту от тебя! Ну, меня еще в пионеры принимать не хотели, вспомнил? Я к тому, что повидаться надо, у меня тут столько всего нагрузилось!» Сообразив, наконец, кто звонит, Воронцов хотел ответить, что и у него за два десятилетия набралась куча новостей, но промолчал.
– Здоров!
Дружеский толчок в плечо едва не скинул Воронцова на ковер. Он чуть не ответил автоматическим апперкотом между ребер, но оценил комизм своего прокола. Улыбающегося в шестьдесят шесть зубов амбала он увидел еще на эскалаторе и даже засек как рыжего. Но узнать в нем Витьку Рындина было просто невозможно – щуплый полутораметровый пацаненок вымахал под двушку и разросся поперек себя вширь.
– Ну, рассказывай… Нет, подожди! – Витька размашистым жестом подозвал официантку и, будто не глядя, ткнул в несколько строчек меню, – всего по паре, красавица!..
Вот теперь давай! Так что, Вовчик? Пиркентоном стал, говорят?
Воронцов еще не успел ни слова сказать в ответ, но чувствовал, как забирает энергетическая волна, хлещущая через стол. Он уже правда был рад, что встретился с Витьком. Рыжий оболтус в самом деле был чем-то вроде солнечной натуры.
– Да какой Пинкертон… – отмахнулся было Владимир.
– Нет уж, не прибедняйся. – Рындин уже не кричал и не хохотал, просто широко улыбался и поблескивал дружелюбным взглядом. – Точно знаю, ты офицер органов МВД. Мы с тобой чуть коллегами не стали, но я, знаешь, вольные хлеба больше казенных люблю. Если отщелкнуть эту разницу – так мы коллеги и есть.
Любопытно, мысленно хмыкнул Воронцов. Он собрался спросить, но Витьку не приходилось задавать вопросов – просто подходи и включай диктофон.
– Просек уже, небось, Мегрэ с первой парты? Чего я спрашиваю, зря, правда? Ты же умный. Точняк, я замначальника секьюрити, а вот где, не скажу. Очень серьезное место, сеть автосалонов, о таком лучше помалкивать, кто протечет, три дня не проживет! Ну, за встречу! – Рындин снова громко засмеялся, неожиданно вскочил и начал перехватывать тарелки и бокалы с подноса подошедшей официантки.
Воронцову вдруг стало неудобно. Хорошо, что народу мало, подумал он. Классный парень Витя, но напрягает как-то. И снова пронзила холодная мысль, от которой весь день хотелось отделаться: не бывает так. Не повидаться с одноклассником вдруг захотелось Рындину, да еще – утром звонок, вечером встреча, и ни дня нельзя подождать. Хотя беспроблемно обходились друг без друга почти двадцать лет.
Деньги ему вряд ли нужны. Что же тогда? Скорей бы перешел к теме.
– Слушай, ты хоть сек тогда поляну, как я тебя ненавидел? – заглатывая враз полпорции ризотто, погружался Витек в детские воспоминания.
– Нет, – ответил внезапно заинтересовавшийся Владимир, решивший, что Витя начинает подбираться к главному. – За что?
– Еще спрашивает! Ну ты наглый! За Аньку, конечно! А то ты на нее не поглядывал? Скажи еще, не ты ей в девятом на Восьмое марта кулончик в портфель подбросил!
