Ирина Волк - Искушение Модильяни
Казалось, что в том сумасшедшем доме, который устроили дети и собака, невозможно не то что серьезно поговорить, но даже и просто присесть, не рискуя быть тотчас же перевернутой со стула или сбитой с дивана. Но на деле все обошлось. Видимо авторитет Цили в этом доме был таков, что одного ее взгляда было достаточно, чтобы угомонить любую бурю. За пределами гостиной происходили события, способные потрясти мир – об этом свидетельствовали доносившиеся из-за двери топот ног, грохот падающих предметов и тел, лай, крики, восторженные вопли, подозрительный звон, плач… Но в самой гостиной царили благолепие и тишина, нарушаемые лишь мерным щелканьем клавиатуры.
Наталья достала из сумочки фотографии рисунков, разложила перед Фогелем. Рядом – распечатку своей экспертизы. Подробно рассказала о том, что произошло, опустив лишь историю банка, в котором были найдены подделки.
Моисей Соломонович внимательно изучил фотографии, прочитал акт, кивнул и посмотрел на Наталью.
– Значит, вы видели их. Я так и думал. Она не могла этого сделать…
– О ком вы?
– О ней, об Анне Андреевне Ахматовой.
Наталья недоуменно подняла брови.
– Видите ли, – пояснил Фогель, – существовало мнение, что подаренные ей рисунки Модильяни Ахматова сама уничтожила в тридцатые годы, потому что к тому времени эти ню не укладывались в сложную систему ее поэтического образа. Но я считал, что это невозможно. В те годы не только она, но и весь мир признал в Модильяни гения. Ахматова просто не имела морального права утаить эти маленькие шедевры. Но теперь я уверен – просто физически не могла.
– Потому что у нее их не было?
– Вот именно!
– Но кто их забрал?
– Да кто угодно! Вы хотя бы представляете, что тут после революции творилось? Да и потом тоже. Трудно даже предположить, что произошло бы с Петербургом, если бы он остался столицей. Подумайте, знаменитый Троицкий собор собирались превратить в городской крематорий… Чудом спасти удалось, использовали просто как склад. И не только его спасли, многое сохранили. Но, с другой стороны, были и огромные потери.
Все отнятое у владельцев объявили народным достоянием и, с благословения Ленина и Троцкого, стали успешно распродавать: раритетные издания, уникальные рукописи, старинные иконы, украшения из коллекции скифского золота, картины великих мастеров. Поначалу тайно, а потом уже не стесняясь, запасники начали обследовать спецбригады по отбору ценностей «экспортного значения». Из собрания Зимнего дворца было отобрано несколько тысяч произведений значительной художественной ценности, и около сотни из них – шедевры мирового значения: картины Рубенса, Тициана, Рембрандта, Веласкеса, Веронезе, Ватто, Хальса, Каналетто… И этот список бесконечен.
Это государственное мародерство стало национальной катастрофой. А глядя на государство, разворовывать культурное наследие начали и все кому не лень.
– Наташенька, да вы прекрасно это сами знаете.
Залита кислотой Даная, похищены манускрипты средних веков, труды Коперника и Ньютона, разбиты статуи в Летнем саду, съедены крысами и испорчены плесенью древние рукописи, сгорели тысячи изданий. Даже работы признанных советских мэтров не избежали пренебрежительного забвения, после смерти художников их полотна просто выбрасывались на помойку.
– Был такой замечательный художник, – рассказывал Фогель, – может быть, лучший из всего советского периода, Евсей Моисеенко. Он умер, родственников не осталось. Картины решили сжечь, чтоб мастерскую освободить. Друзья еле-еле успели все собрать и в Репинку отнести. Теперь там пылятся. Повезло, пожалуй, только андеграунду – энтузиасты хранили работы непризнанных гениев бережно. Поэтому лучшие ранние работы того же Шемякина[13] только в частных коллекциях и можно найти.
– Или Заборова[14].
– Если вы имеете в виду не графику, то – да, и его тоже. Вообще, создание частной коллекции в постреволюционной России – дело хлопотное и даже опасное. В любую минуту могли поинтересоваться: на какие такие средства коллекционируем и советское ли это искусство, соответствует ли генеральной линии партии? И неважно, что вот эта тетка голая от бабушки досталась. Кстати, кто у нас бабушка была, не буржуйка ли?.. Поэтому собрания свои коллекционеры демонстрировать не спешили даже и в постсоветскую эпоху. Обворовать враз могут, а вот искать… Искать может быть и начнут, но сначала проверками замучают: где взял, сколько платил, откуда деньги?
Глава 10
Санкт-Петербург. Потемкинская.
– И тут мы, наконец, подходим к тому, зачем я здесь, – воспользовалась небольшой паузой Наташа.
Она уже поняла, что Фогель, если его не останавливать, может говорить часами. Обо всем. Только не о том, что интересует собеседницу. По крайней мере эту собеседницу – Наталью Ипатову.
За окном в ранних петербургских сумерках темнел Таврический сад. Циля давно закончила стучать на компьютере и ушла к детям, хотя тишины от этого не прибавилось, наоборот – в общем хоре постоянно раздавался ее хрипловатый смех. Наталья и Фогель уже несколько раз пили кофе со знаменитыми невскими пирожными, перепробовали несколько сортов шоколада, продегустировали несколько видов коньяка (этим в основном увлекался Фогель), а ответа на главный вопрос все еще не прозвучало.
– Кто может быть владельцем этих рисунков?
Моисей Соломонович откинулся на спинку дивана.
– Первого владельца, того, кто нашел эти рисунки, наверняка уже нет в живых. Так же как и следующего. Гражданская война, репрессии, блокада… Судя по тому, что вы рассказали, эти листы в плохом состоянии и раньше были свернуты в рулон. То есть хозяин прятал их и только недавно решился явить свету. В любом случае, это мог быть только человек, который, с одной стороны, приобрел эти рисунки незаконно, с другой – опасается за то, что к нему придут и потребуют ответа. Это не обычный коллекционер.
– Вы вспомнили про блокаду. Может быть, это был какой-то партийный функционер, который выменял их на хлеб?
– Деточка… Извините, что я вас так называю, но в моем возрасте это позволительно. Так вот, деточка, по этому вопросу сразу видно, что вы из Москвы. В блокаду на хлеб выменивали что-то ценное не партийные функционеры и не номенклатурные шишки и шишечки, а значительно более мелкая шушера – директора и продавцы булочных, работники столовых. Но их интересовали не произведения искусства, а примитивное золото. Что касается партийных бонз, то они, независимо от блокады, могли получить то, что хотели, и так. Стоило только сказать. Была, впрочем, еще одна категория людей, вернее – нелюдей, которые обладали весьма широкими возможностями…
* * *Он пришел в НКВД всего год назад, в тридцать шестом – по комсомольскому набору, прямо с третьего курса художественно-промышленного училища, где готовился стать посредственным (это он хорошо понимал) декоратором. И вот уже как вырос. Сегодня ему впервые доверили самостоятельно руководить обыском в доме врага народа. Злостного, затаившегося врага. Много лет он скрывался под личиной друга, выслужился до начальника отдела, называл себя его учителем. Но теперь разоблачен и будет примерно наказан.
Он нажал на звонок.
За дверью была тишина.
– Может, жена в магазин ушла или к родственникам перебралась? – тихо прошептал за спиной дворник.
Он знал, что жена уже арестована и находится в том же здании на Литейном, что и муж, поэтому, не обращая внимания на дворника, оглянулся на двух сопровождавших товарищей, отошел в угол лестничной площадки и приказал:
– Вышибай!
Двое в кожаных плащах слегка поиграли широкими плечами, немного отступили назад и разом ударили в обитую темно-коричневым дерматином дверь. Она жалобно затрещала. Не боялся бывший учитель, что за ним придут, как за обычным врагом народа, не поменял хлипкий старый замок, а зря…
Через пять минут он вошел в темную, пропитавшуюся извечной ленинградской сыростью прихожую.
Да, работы предстоит немало, определил он, окинув взглядом длинный полупустой коридор. Прошелся по квартире. Распахнул двери комнат.
А мебели-то сколько! Одних шкафов четыре штуки.
– Тебе, – обернулся он к ближайшему помощнику, – спальня. Тебе, – он посмотрел на второго, – гостиная. Я – в кабинет.
Он осмотрелся, вспомнил все, чему научил его за год владелец кабинета, и принялся за обыск. Начал с большого письменного стола, обитого зеленым сукном, методично проверил все ящики. Перешел к старинному бюро.
Бюро красного дерева было почти в его рост, а ящиков и ящичков в нем было не меньше пяти десятков. Он присел на корточки и начал последовательно один за другим изучать ящики и их содержимое. Нижние ящики содержали все что угодно, только не то, что обычно хранится в бюро. Он обнаружил несколько дюжин поношенных носков, нижнее белье, полотенца и даже несколько коробок кускового сахара неопределенного возраста. Чем выше он продвигался, тем интереснее становились находки. Несколько сплющенных пуль в отдельных пакетиках с датами, альбом фотографий, где еще молодой учитель стоит по правую руку Дзержинского. Наткнулся на часы с надписью «Другу от Лациса».
