Фридрих Незнанский - Прощай генерал… прости!
— Можете не сомневаться.
— Но тогда, — Турецкий наклонился почти к самому уху Нефедова, — не вижу вины экипажа.
Нефедов резко повернул к нему лицо, и они едва не стукнулись лбами.
— Да-да, — глядя в упор в глаза летчика, сказал Александр Борисович, — официальная точка зрения на сей счет такова, что это он их заставил лететь, когда они не хотели, разве не так? И вы сами это прекрасно знаете, и… не помню из материалов, но, вероятнее всего, и в комиссии подтвердили общую точку зрения. Удобную, выгодную — другой разговор. А теперь уверяете меня — восемьдесят процентов! Ладно, давайте прервем наш разговор. Повторяю, я принял ваше приглашение. И обещаю во время полета в Сибирь никаких советов, тем более — распоряжений, не давать. Идет?
— Идет, — серьезно подтвердил Нефедов.
Он ушел, а Турецкий почувствовал наконец усталость. Не ту, хорошую, когда чувствуешь удовольствие от честно завершенного дела, а какую-то муторную, возникающую от массы бестолковых разговоров, шума, ненужного напряжения. Короче говоря, пора было сваливать. Но перед этим надо попрощаться с вдовой Орлова, которая все сидела на своем месте с отсутствующим выражением на лице, словно отбывала обязательную, но отвратительную службу. Назначить на завтра, желательно в первой половине дня, время для беседы. Перекинуться и некоторыми соображениями с Рейманом. Почему-то вдруг захотелось, чтобы этот непонятный бывший полковник не улетал к себе домой, в края обетованные, а поиграл еще какое-то время в одной команде с ним, Турецким. Ведь если Нефедов что-то знает такое, о чем старательно умалчивал до сих пор, хотя и прорывается в нем эта жажда правды, то уж Рейману-то сам Бог велел, как говорится, выступить в роли некоего антипода в дружном хоре отлично организованного общественного мнения. Пусть пока это звучит именно так, до тех пор, когда откроется истина. А в том, что она в конечном счете откроется, Александр Борисович почему-то уже почти не сомневался, хотя и понимал, что в такой компании добраться до нее будет очень нелегко. Или это «понимание» вселил в него бывший пилот первого класса, первым делом взявший на себя вину, в которой, кажется, и сам не очень уверен? Все может быть…
2
Она ничем не напоминала известный и давно обобщенный в анекдотах образ генеральши. Ну той самой, хорошо упитанной и ухоженной, которая на восхищенно-завистливые взгляды юных лейтенантов хвастливо заявляет, что у нее «вся тела такая — гладкая и белая…» Все наоборот. Обыкновенная усталая женщина средних лет, вероятно, ровесница своего мужа, потерявшая с его уходом практически все в своей жизни, прежде заполненной лишь заботами о нем. Ну и о детях, конечно, которые уже выросли и стали самостоятельными. Хотя глаз да глаз еще за ними… И сама притом не настолько стара и дурна собой, чтобы поставить на всем дальнейшем жирный крест. Но это уже совсем другой вопрос, которого никак не хотел касаться Александр Борисович…
А действительно поразил его в какой-то мере ее ответ, когда он спросил, пытаясь нарушить ровный и будто заранее выверенный, словно полусонный ее рассказ о муже, какой день в их совместной жизни с Орловым она могла бы назвать поворотным, кардинальным, до которого была словно бы одна жизнь, а после уже началась иная. Опять же, спросил, чтобы, возможно, оторвать ее мысли от вялой, сиюминутной конкретики и немного вернуть в прошлое, когда у них в семье все было хорошо. Все еще казалось в будущем.
И она, почти не задумываясь, назвала тот знаменательный, по ее выражению, день в июне далекого уже девяносто шестого года, когда президент подписал сразу два Указа. Один — об освобождении от должности того самого министра обороны, что явился-таки сегодня в траурный зал, а другой — о назначении Орлова своим помощником по национальной безопасности, передавая таким образом в его руки судьбу войны в Чечне. Тот, который был тогда министром, с хвастливой самоуверенностью развязал, по сути, эту войну, а второму, значит, выпала доля совершить почти самоубийственную попытку покончить с нею.
Ну, в том что закулисная политика, замешенная на деньгах, нефти и крови, была всегда делом в принципе грязным, никто уже давно не сомневается. Как ясны теперь и истинные причины этой кровавой драмы на Кавказе. Но Турецкого в данном случае чрезвычайно интересовала тогдашняя позиция генерала Орлова. Не мог же он не понимать, на что его толкают, предварительно обласкав в кремлевских коридорах? Но если это в самом деле так, иначе говоря, если он знал, какую судьбу ему уготовили, и тем не менее принял навязанные ему условия игры, значит, он был уверен в своих силах? Ну, скажем, в определенном бахвальстве, весьма характерном для всех без исключения генералов, его, пожалуй, обвинять нелепо — да это, кстати, и не из самых худших качеств людей военных вообще. Обычное явление. Или он действительно увидел тогда возможность переломить общественное сознание, а нет, так силой заставить, в конце концов! Почему бы и нет?..
И вот тут, словно подсказывая окончательное решение, вдова заметила, не акцентируя, впрочем, внимания на своих словах:
— Он всего по совести добивался… И в Москве тогда, возле Белого дома… И на юге, в Молдавии… И в Чечне после… И теперь вот, в Сибири… А они словно не слышали и продолжали вешать на него… О господи, чего только не вешали, кто знает!..
— Анна Васильевна, — тактично напомнил о своем присутствии Турецкий, поскольку ему показалось, будто она забыла о посторонних и рассуждает больше сама с собой, полагая, видимо, что известное ей должно быть также известно и всем остальным, значит, чего и объяснять-то? — Вы ведь всегда были рядом с ним… А то, что мы знаем о генерале, это же такая малость, да и та — на поверхности. В газетах, в телевизоре, в сплетнях. Я понимаю, сейчас вам не до меня, не до моих вопросов, вообще не до посторонних. Но дело в том, что мне необходимо составить об Алексее Александровиче ясную картину. Увидеть его не в рассказах болтунов, а в действии, понять его логику, оценить его проблемы и возможности их решения. Гибель его вовсе не представляется мне нелепым стечением разного рода обстоятельств, которые и привели к трагическому исходу. И, между прочим, я не одинок в этом убеждении. Вы сами слышали вчера мнение президента о том, что в трагической цепи случайностей иногда не без успеха маскируются некие закономерности, которые и оказывает в конечном счете в определенный момент вполне определенное влияние на то или иное событие. Я не цитирую, вы понимаете. Но сказано-то было именно в этом смысле, так мне помнится. А президент у нас по роду своей прошлой профессии превосходно знает, что такое мимикрия и с чем ее едят. И потому я полагаю, что данное им мне задание провести расследование не основано на чьих-то шатких предположениях либо необоснованных догадках. Вот и давайте станем из этого исходить. Я, простите, не беру вас за горло, ничего сейчас не требую, но ваши советы и консультации по самым разным вопросам мне скоро понадобятся. Скажите, как мы можем договориться о такой взаимной помощи?
— Вы знаете, Александр Борисович, я отчасти даже и рада, простите за такое слово, что Алешу похоронили здесь, в Москве. И теперь меня ничто не связывает больше с Сибирью… Я не хочу там жить!
Ну да, она все еще думала о своих проблемах.
— Что там не устраивало? Условия? Климат? Люди?
— Все вместе. Я теперь это поняла. Вот и ребята учатся и работают здесь… Но мне придется туда ехать. Вещи какие-то… А вы тоже собираетесь… в те края?
Видно, сперва хотела по привычке сказать «к нам», но вовремя вспомнила, о чем сама только что говорила.
— Да, мне обязательно надо там побывать, поговорить с людьми, полететь на место события. Посетить всех тех, кто остались в живых.
— Ну вот и давайте потом, когда с ними поговорите, встретимся. Может быть, и я вам сумею подсказать что-нибудь важное, не знаю… Мне еще самой нужно что-то осмыслить. Да вот и Игорь Иосифович, — она взглянула на молчаливо присутствовавшего при их разговоре Реймана, — может что-нибудь вспомнить.
— Мы договорились, — кивнул Турецкий, — что Игорь Иосифович пожертвует ради общего дела несколькими днями и не откажет в помощи следствию. Тогда я, пожалуй, не буду больше действовать вам на нервы своими неуклюжими расспросами, а нашу встречу мы перенесем на самые ближайшие дни там, в Сибири, да? Я позвоню?
Она кивнула. Александр Борисович поднялся. Встал и Рейман, возможно, чтобы проводить его. Турецкий внимательно посмотрел на него, потом перевел взгляд на Анну Васильевну и задумчиво, будто размышляя, сказал негромко:
— Значит, вы предполагаете… или даже уверены… что все дело в совести. Я верно понял?
Женщина подняла на него взгляд, помолчала и снова молча кивнула.
— Что ж, — вздохнул Александр Борисович, — это серьезный аргумент… — Он склонил голову, прощаясь, вышел в прихожую и обернулся к провожавшему его Рейману: — А вам так не кажется, Игорь Иосифович?
