Юлиан Семенов - Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние (сборник)
– Марья, а если б женщина сказала: «Ты – не мужик, а матрац…» Что тогда?
– Тогда она просто-напросто не женщина; видимо, фригидна или внутренне испорчена, или просто-напросто не совсем здорова психически, глубокая истерика. Впрочем, кому это она сказала? Алкоголику?
– Нет, вполне нормальному семьянину.
– «Нормальный семьянин»? Плохое определение… Какое-то жалкое… Ты вот, например, никакой не семьянин. Ты замечательный отец. Как всякий нормальный мужик, ты немного сумасшедший, но это – прекрасно… Я всегда мечтала о таком, как ты… Только противоположности уживаются: ты – черный, я – белая, ты – толстый, я – худая, ты – умный, я – женщина, ты – смелый, я – трусиха… А когда ты хочешь меня любить, я ни о ком другом и думать не смею.
Костенко снял руку с головы жены, она прижалась к руке щекою, поднялась, поцеловала, попросила:
– Успеешь написать Аришке записку? Она очень любит твои записки, напиши, что дело у тебя сейчас кошмарное, ты улетел в Берлин, она этим очень гордится, и попроси ее не торопиться с решением по поводу Арсена, пока ты не обсудишь с нею препозиции, она обожает это твое омерзительное словечко.
– Салют, Мария. – Костенко поднялся, пошел в прихожую, долго смотрел на себя в зеркало, потом сказал Маше, стоявшей за спиной: – Не морда, а печеное яблоко.
Открыв уже дверь, улыбнулся:
– Знаешь, Митька Степанов начал стихи писать на старости лет…
– Ну?!
– Хочешь, прочту?
– Конечно.
Костенко почесал нос, чуть кашлянул:
К женщине первой тяга,
Словно на вальдшнепа тяга,
Слово – условно.
Многопланово – то есть огромно,
Профессионально,
######Любовно,
############Двояко:
Тяга.
Голос услышу – тяжко,
Правдив или лгу – натяжка;
У сердца пригрею бродяжку…
Тяжко…
Маша грустно улыбнулась:
– Дорогие мужики, по-моему, вы вступаете в критический возраст.
– Он у нас начнется за час до смерти, – ответил Костенко, поцеловав жену в нос, лифт вызывать не стал, пошел пешком – Маша чувствовала, как тяжела его походка; устал, бедный…
– А чемодан?! – закричала Маша. – Славик, погоди, я тебе сейчас спущу на лифте!
«Вот ведь хитрюга, – подумал Костенко. – Заставила все-таки взять красный».
15
…Прочитав еще раз запись беседы, проведенной Костенко с Кротовой, остановившись дважды на фамилии «Евсеева», Тадава решил не ждать утра.
Посты наблюдения сообщили по рации, что улица, где живет продавщица, чиста. Костенко предупредил, что Кротов, спекулируя на погонах, на уважении к ордену Милинко, который носил постоянно, может использовать какого-нибудь мальчишку: «Посмотри-ка, сынок, нет ли там моего племянника – он или в машине сидит, или около дома ходит». Наивно, конечно, но тем не менее такое иногда срабатывало. «Он может подкатить и к этой, – говорил Костенко перед отъездом. – Тоже одинока, страдает по любви и ласке. Он, видимо, работает со страховкой, понимаете, Реваз? Я начинаю его побаиваться, я его тень начинаю за собою видеть, право. Так что – постоянная собранность, максимум аккуратности. Надеюсь, удастся привезти из Берлина что-то новое, и это новое, сдается мне, поможет нам в поиске».
– Ирина Григорьевна, – сказал Тадава, – я из уголовного розыска, долго вас не задержу. Мне бы не хотелось вас приглашать в милицию, поэтому я сам пришел. Разрешите?
Женщина стояла на пороге, пройти в комнату Тадаве не предлагала.
– Вы в связи с вчерашним собранием в магазине? По поводу Кротовой?
– И в связи с этим.
– Тогда вызывайте в милицию, чтоб все было официально. Я предавать никого не намерена, а тем более мою заведующую.
– Почему вы решили, что я пришел склонять вас к предательству?
– К чему ж еще? Торговой этике, что ль, учить?
– Позвольте все-таки к вам войти…
– Я ж сказала – нет. Ничего я вам здесь говорить не стану.
Тадава погасил вспыхнувший в нем гнев, закрыл на мгновение глаза, поджал губы:
– Хорошо. Речь пойдет не о Кротовой. Вызывать вас мы не можем, ибо, возможно, за вашей квартирой следят…
– Что?! Кто это следит-то? Только вы и можете следить, денег у вас на это хватает, налоги не зря платим…
– Ответьте мне: у вас сейчас есть кто-нибудь?
– А кто у меня может быть?! Никого нет!
– А капитан, моряк, к вам приходил?
Лицо Евсеевой вспыхнуло, потом побледнело:
– А вот это вас не касается.
– Именно это меня и интересует. Этого моряка мы ищем, он убийца.
Женщина отняла руку с косяка; Тадава прошел в квартиру, оглянувшись предварительно – на лестнице было пусто. «Что это я себя зря пугаю, внизу наши люди…»
Но, подчиняясь какому-то внезапному посылу, Тадава вдруг повернулся, взбежал по лестнице на последний этаж – по-кошачьи, на цыпочках; там никого не было; вниз спустился быстро, почему-то подражая походке Чарли Чаплина, когда тот в финале своих ранних фильмов, раскачиваясь, уходил в солнце; понятно, тросточки в руке майора не было, а Чаплин всегда поигрывал тросточкой, и чем горше ему было, тем он смешнее и беззаботней вертел ею.
…В комнате у Евсеевой было все ясно: ее сущность вывалилась наружу – и финская стенка, и кресла из югославского гарнитура, и арабский стол с тяжелыми стульями, и репродукции из «Работницы» в аккуратных позолоченных рамочках, и хрусталь в горке красного дерева – все было здесь показным, не для себя, не для удобства; сплошная инвестиция. И в книжном шкафу тоже инвестиции, а не книги: Конан Дойль рядом с Булгаковым, Мандельштам вместе с Майн Ридом, «Вкусная и здоровая пища» была втиснута между альбомами импрессионистов и Третьяковской галереи – размер почти одинаков.
Тадава снова погасил в себе острое чувство неприязни к женщине, открыл папку, спросил разрешения разложить на столе фотографии; Евсеева постелила большую салфетку, и Тадава начал пасьянить карточки с расчлененными трупами. Последним он выбросил на стол портрет Кротова – тот, что удалось достать в профсоюзном бюро таксомоторного парка.
– Это он у вас был? – утверждающе сказал Тадава. – Я спрашиваю без протокола. Он говорил с вами?
– Говорил, – ответила Евсеева, не отводя глаз от фотографий, разложенных на столе.
– Когда? После того, как побывал дома у Кротовой?
– Он у нее дома тоже был?
– Вы когда его увидали? – не ответив на вопрос, но поняв все из того, как он задан, продолжал Тадава. – Вы его какого числа увидали?
– Не помню я чисел.
– В магазин к Кротовой он пришел третьего вечером.
– На другой день ко мне пришел.
– Сюда?
– Да.
– А как он с вами об этом договорился?
– Никак не договаривался. Постучал в дверь, я и открыла. Я запомнила его, когда он с Кротовой в кабинет шел.
– А почему, дорогая, вы его запомнили?
– Никакая я вам не «дорогая»!
– Для кавказца всякая красивая женщина – «дорогая», – без улыбки ответил Тадава.
– Ну и оставьте для Кавказа свои обращения. А я вам гражданка Евсеева.
– Хорошо, гражданка Евсеева. Я приношу вам извинение. Пожалуйста, возьмите ручку и бумагу, напишите подробное объяснение, когда, при каких обстоятельствах и в связи с чем к вам пришел моряк, о чем говорил, как вы провели время, когда он ушел и когда обещал вернуться – если, конечно, обещал.
– А я вам не обязана писать. Спросили – ответила. Дальше – моя личная жизнь, она вас не касается, она у нас законом охраняема.
– Вы совершенно правильно ответили, гражданка Евсеева. Но, во-первых, речь идет не о вашей личной жизни, а преступнике, которого преследует уголовный розыск Советского Союза; во-вторых, вы работаете не во «вторсырье», а в ювелирном магазине, имеете доступ к драгоценностям; и наконец, в-третьих, если вы знаете, когда моряк был намерен вернуться в Смоленск, но не говорите мне об этом, я привлеку вас к суду за пособничество особо опасному преступнику.
– А какие у вас есть для этого основания? Нет у вас никаких оснований меня привлекать.
– Значит, вы не хотите помочь нам захватить врага?
– А я вам так не сказала. Я сказала, что писать ничего не буду. Есть вопросы – задавайте. И карточки свои со стола уберите, тошно смотреть.
Тадава послушно убрал фотографии, аккуратно положил потрепанную канцелярскую папку в крокодиловой кожи портфель, спросил разрешения закурить, достал пачку «Примы», затянулся, ощутив горьковатую синеву табачного дыма, и спросил:
– Вас не удивил его приход?
– Чего ж удивляться? Он видел меня, а я его глаза, запомнила…
– Он спрашивал вас о Кротовой?
– На этот вопрос я отвечать не буду.
– Почему?
– Не буду – и все.
– О вашей работе спрашивал?
– Чего-то спрашивал… Он о камнях говорил красиво, какой камень какому зодиакальному знаку принадлежит, почему так считают…
– Он вам какие-нибудь камни показывал?
– Да.
– Какие?
– Изумруд.
– Один?
– Да.
– Кольцо?
– Да.
– Дорогой камень?
– В магазине сейчас такие реализуют… Грани хорошие, цвет, глубина, всё при нем.
