Йоханнес Зиммель - Ответ знает только ветер
Немного подумав, я все же позвонил Анжеле. Она как раз работала.
— Во второй половине дня мне придется ненадолго уехать. Жди меня к вечеру.
— Когда?
— Этого я пока точно не знаю.
— Что-то очень важное, да?
— Думаю, да.
— Будь осторожен, Роберт, прошу тебя, будь осторожен!
— Постараюсь. До вечера! — сказал я и повесил трубку.
Перед обедом я вышел на террасу, сел за «наш» столик в тени большой маркизы, потягивал джин-тоник маленькими глотками и думал о том, что вот сегодня, через несколько часов, я узнаю наконец правду о смерти Хельмана, почему-то я был в этом уверен. Сегодня — и правда о его смерти и конец моей работе здесь. А потом в течение еще шести месяцев моя левая нога будет при мне. Чего только не случится за эти шесть месяцев, подумалось мне. В Каннах о нас с Анжелой уже распустили слухи. Бианка Фабиани не побрезгует ничем, чтобы только вывалять в грязи нашу любовь, и еще я подумал, что мне будет что рассказать Анжеле, когда я вернусь к ней вечером.
Джин-тоник был очень холодный, — я специально попросил положить в бокал побольше льда.
32
Фрежюс расположен в тридцати с лишним километрах от Канн. Мой таксист ехал по автостраде Эстерель — Лазурный Берег, причем ехал очень быстро. Из Канн мы попали сначала в Манделье и в долину Аржентьер, потом пересекли межгорную долину, разделявшую Таннерон и Эстерель, и понеслись по берегу огромного водохранилища.
Шофер, полуобернувшись ко мне, сказал:
— Мальпассе. Это вы помните?
— Что?
— 1959 год, — сказал он. — Второе декабря. Наверху прорвало плотину. Погибло больше четырех сотен.
— Да, теперь вспоминаю, — сказал я. — Но тогда речь шла о запруде под Фрежюсом.
— А мы уже почти приехали.
Шофер попался на редкость неразговорчивый.
Мы приехали в долину реки Рейрон, оттуда автострада пролегала по пустынной, безлюдной горной местности. Красные скалы буквально пылали на солнце. За несколько километров до Фрежюса автострада кончилась, дальше мы ехали по широкой полевой дороге. Город расположен в двадцати километрах выше по течению Рейрона и в полутора километрах от моря. Я увидел готический собор и очень красивые старинные дворцы.
Таксист очень спешил. Вдруг рядом с дорогой оказались какие-то руины, по-видимому, оставшиеся еще от римлян — амфитеатр, огромный акведук не меньше двадцати метров в высоту, перекрывавший долину. Переваливаясь по бездорожью, такси подъехало к полуразвалившейся каменной стене. Тут шофер затормозил.
— Вот она, ваша платформа, мсье.
Я вышел из машины и расплатился. Обратно в Канны я решил поехать на другом такси. А он, видимо, надеялся, что я попрошу его подождать и поеду с ним, поэтому отъехал злой, как черт. Я стоял на совершенно безлюдной площадке перед разрушенной стеной и ждал, не появится ли еще какая-нибудь машина. Но ни один звук не нарушил тишины. Город дремал в послеполуденном пекле. Я пошел наугад к той дороге, по которой мы сюда приехали, и прочел, что это была Каннская дорога. Здесь в тени одного из домов прямо на земле сидел одноногий инвалид и играл на скрипке. Перед ним лежала шапка. Я бросил в нее несколько монеток и спросил инвалида, как пройти на бульвар Сальварелли. Он объяснил, не прерывая игры. Я прошел немного по Каннской дороге в сторону города, потом свернул налево по бульвару Поля Верне. Отсюда открывался прекрасный вид на Сен-Рафаэль и Эстерель.
Я остановился, как бы любуясь этим видом, а на самом деле потому, что моя левая нога начала болеть. Проглотив две таблетки, я пошел дальше налево, потом повернул направо и шел до проспекта Порт д’Орэ, где опять свернул направо. Слева на маленькой площади я увидел эти ворота д’Орэ. Это были останки некогда грандиозного сооружения. Одноногий скрипач упомянул про эти ворота и сказал мне, что построены они в четвертом веке еще римлянами и что там, где теперь остались лишь каменные развалины, некогда была гавань. Через несколько шагов я оказался на бульваре Сальварелли. Кроме нищего скрипача я не видел ни одного человека, только двух собак и одну кошку, лежавших в тени старых домов прямо на мостовой. Кошка лежала тихо и недвижно, а собаки тяжело дышали, высунув от жары язык. Ставни на всех окнах были закрыты. Казалось, я приехал в мертвый город.
Дом под номером 121 имел всего два этажа и был выкрашен в отвратительный зеленый цвет. Из вывески на доме следовало, что в нем находится паровая прачечная Лери. Входная дверь была заперта. Я сильно постучал и долго стоял на самом солнцепеке, вытирая платком пот со лба и шеи. Нога продолжала болеть. Мне пришлось колотить в дверь не меньше пяти минут, пока наконец за дверью не послышались приближающиеся шаги. Мужской голос спросил:
— Кто там? Назовите свое имя.
— Роберт Лукас.
В замке повернулся ключ, дверь отворилась. Передо мной стоял молодой богатырь, гора мускулов в жилетке и трусах, в носках и ботинках. Наверняка на две головы выше меня.
— Ну, так что, Роберт Лукас?
— Меня тут ждут.
— Кто?
— Мадемуазель Монье.
— Опишите-ка.
Я описал ее, как мог. Когда я упомянул гнилые зубы, великан кивнул.
— Пошли. — Он запер за мной дверь и повел меня через четырехугольный двор, в котором стоял старый грузовик и несколько ржавых остовов, бывших некогда машинами. Мы подошли к наружной лестнице, ведшей на галерею второго этажа, обрамлявшую весь двор. Я увидел, что окна и двери всех жилых помещений выходили в эту галерею. — Первая дверь как подниметесь по лестнице. Постучите три раза, два коротко, один длинно.
Я поднялся по ржавой железной лестнице. Ветхие ступеньки позвякивали под ногами. Галерея была каменная. Я остановился перед первой дверью и постучал два раза коротко, один длинно. Дверь тотчас открылась. В проеме стояла Николь Монье. Я узнал ее, но постарался не выказать свои ощущения. Она была без макияжа, лицо было серое, черные волосы всклочены, глаза покраснели и опухли от слез. Сейчас Николь Монье уже не плакала. Ее лицо застыло, как маска. Она казалась старухой.
— Входите, — сказала Николь Монье. Я вошел в грязную, захламленную кухню с низким потолком. Потом мы с ней прошли в комнату, такую же грязную и захламленную, в которой стояла двуспальная кровать. Над кроватью висела олеография, изображавшая распятие Христа. Кроме кровати в комнате были еще два расшатанных стула, шкаф и стол. При закрытых ставнях в комнате было сумрачно и очень тепло. На Николь был серый халат, накинутый прямо на голое тело. Ноги были босые. Я скинул левый туфель, так как нога разболелась уже ни на шутку.
— Давайте сядем, — сказала Николь.
Мы сели на шаткие стулья возле стола рядом с неубранной постелью. На столе лежали фотографии. Рядом стоял портативный магнитофон. Провод от него тянулся к нижней розетке.
— Мне в самом деле очень жаль, что это произошло, — сказал я.
— Мне тоже. Алан был мерзавец, но я его любила. Теперь его нет. И я осталась совсем одна. — Теперь она уже не старалась скрыть от собеседника свои гнилые зубы.
— Что вы собираетесь делать?
— Удрать отсюда, — сказала она. — Что же мне ждать, когда они придут и меня тоже укокошат. Хозяева этого дома — наши друзья. Но дольше мне нельзя здесь оставаться.
— Куда же вы направитесь?
— Куда глаза глядят. Лишь бы подальше отсюда. Уеду из Франции. Для этого мне и нужны деньги. Вы их принесли?
— Да.
— Покажите.
Я показал ей пачки банкнот, которые лежали у меня в кожаной папке, подаренной Анжелой.
— А сигареты у вас не найдется?
— Я бросил курить.
— Ну, нет, так нет, — махнула она рукой. — Давайте к делу. Вы, наверное, торопитесь?
— Да.
— Я тоже. Слушаете внимательно. Тогда, когда я вам сказала в баре отеля «Мажестик», что я могла бы продать вам всю правду, я вас не обманывала. Она уже была у нас с Аланом в руках. Алан послал меня договориться с вами. Я бы встретила вас в той квартире в «Резиденции Париж» и все вам рассказала, если бы мы не видели, как вас избили.
— Вы это видели — Алан и вы?
— О том и речь. И Алан счел, что сейчас этого делать нельзя, слишком опасно. Мол, если вы сейчас подниметесь к нам и все узнаете, то бомба взорвется, и мы пропали. Потому что они сразу догадаются, откуда вам все это известно.
— Кто «они»?
— Ну, те, другие.
— Кто эти другие?
— О, Господи, не забегайте вперед!
— Извините.
— Да ладно уж. Просто нервы у меня сдали. У вас тоже?
— Да.
— Представляю себе, — сказала женщина, которую я помнил такой красоткой. Теперь же передо мной сидела сущая развалина. — Хреновое это дело, и для вас тоже. Ну, что тут скажешь? Мне нужно исчезнуть, для этого мне нужны ваши деньги, а вам нужна правда. Во всяком случае, Алан тогда сказал: «Так дело не пойдет. Этого мужика встречу я. А тебя здесь как бы нет». Я ведь сидела в шкафу, когда Алан водил вас по квартире. В зеркальном шкафу, что стоял в спальне, помните?
