Герберт Аллен - Только не дворецкий. Золотой век британского детектива
— Этот их достойный шофер — невысокий, худой, с длинным носом, лысоват и все время курит сигареты?
— Да, сэр, именно. Вы, наверное, его знаете.
— Да уж, знаю, — мрачно сказал Оуэн.
— И я знаю! — воскликнул Лэнгли. — Это с ним мы говорили на кладбище.
— Были ли у мистера и миссис Вери какие-нибудь… э-э-э… ценности? — спросил суперинтендант.
Во взгляде Эллен загорелось воодушевление.
— Да, сэр, всякие чудесные вещи. Они их доставали, только когда приходили друзья. А так где-то прятали — ну, в спальне у мистера Вери, видать. Мы с кухаркой решили, что это они от воров.
Суперинтендант потрогал свои щетинистые усы.
— Что ж, так я и думал, — произнес он. — Но какого рода чудесные вещи? Серебро, или фарфор, или что?
— Нет, сэр, не то, совсем необычные вещи. Вот как однажды они достали красивый кубок: такой золотой, на нем фигурки всякие, узоры — и все такое яркое — и весь облеплен камушками, синими, зелеными и белыми. Я прямо чуть не ослепла.
— Чаша Дебенхемов! — воскликнул суперинтендант.
— Так это известная вещь, сэр? — спросила девушка.
— Совсем нет, — ответил мистер Оуэн. — Это фамильная ценность, она передается из поколения в поколение. Но мы случайно про нее слышали.
— Надо же, такое с собой возить, — заметила Эллен. — А в другой раз они достали большую книгу и положили вон на тот столик у окна. Бумага в книге была желтая, а буковки золотые, и по краям такие чудесные картинки, золотые, серебряные, разноцветные.
— Псалтырь Маррейнов! — откликнулся мистер Оуэн. — Продолжайте, уже яснее.
— А еще, — продолжала девушка, обращаясь к Лэнгли, — у них была красивая красная накидка с гербом, да, как на монетке в полкроны. Вы же помните, сэр, они ее вам показывали.
Лэнгли скривился.
— Кажется, припоминаю, — проговорил он. — Спасибо, что напомнили.
— А вот и каноник, — сказала Эллен, посмотрев в окно. — Я передам, что вы его ждете, джентльмены.
Она поспешила из комнаты, а вскоре появился и каноник — высокий сутулый старик с приятным лицом и неуловимым ореолом учености.
Суперинтендант шагнул к нему навстречу.
— Я офицер полиции, — сказал он. — Нас привело сюда расследование, связанное с арендаторами, которым вы сдавали дом в прошлом месяце. Впрочем, мы не отнимем у вас много времени, потому что ваша горничная уже почти все рассказала.
— А, вы про нашу служанку? — рассеянно отозвался каноник. — Она вам почти все рассказала? Так ведь ей дайте волю, она вообще рта не закроет. Прошу вас, присаживайтесь, джентльмены. Значит, Вери — ах да! А что с ними такое? Миссис Вери — такая любезная, респектабельная дама, и за домом они прекрасно ухаживали. И кстати, заплатили вперед — миссис Вери объяснила, что они из Новой Зеландии и никого не знают в Лондоне. Они приехали посмотреть Англию и решили снять дом в деревне, потому что это и есть настоящая Англия, — так она сказала. Я подумал тогда, что это очень разумно, куда лучше, чем ехать в лондонскую грязь и сумятицу, как обычно делают наши заграничные друзья. Честно говоря, я был тронут и с радостью сдал им дом.
Суперинтендант покачал головой:
— Вот такие разумные наниматели и создают нам больше всего проблем, сэр. Как я понял, леди не упоминала, что ее муж — священник.
— Нет, я потом удивился, когда узнал, — сказал каноник. — Но это же не важно, наверное, у них были причины…
— Были, — согласился мистер Оуэн. — Ведь если бы она упомянула сан своего мужа, вы бы заинтересовались и стали задавать вопросы — ничего сложного, конечно, для настоящей жены священника, но она бы запуталась. Другое дело — ее муж: он изображал викария перед мирянами, и притом перед иностранцами. Мне очень жаль, каноник, но ваши жильцы — мошенники. Начнем с того, что фамилия их, конечно, не Бери. Кто они такие, я, к сожалению, не знаю — мы с ними столкнулись недавно, и методы у них необычные. Но одно я знаю точно: это воры и мошенники.
Каноник откинулся на спинку стула.
— Воры и мошенники! — выдохнул он.
— И весьма умелые, — заверил его Трент. — Они привезли в ваш дом то, что украли в прошлом году — тогда ограбили несколько усадеб и, что озадачило полицию, брали такие вещи, которые, казалось, невозможно продать. В том числе, например, табар герольда — как говорит суперинтендант Оуэн, он принадлежал отцу сэра Эндрю Ричи, который в свое время был герольдом Мальтреверсским. Этот табар пропал вместе с драгоценностями, когда взломали дом сэра Эндрю в Линкольншире. Но продавать его открыто было опасно, да, в сущности, дорог он был только как память. Тогда мошенники сочинили целую историю, чтобы привлечь какого-нибудь американского богача и заставить его купить плащ. Полагаю, это обошлось их жертве в круглую сумму.
— Олух несчастный, — прорычал Лэнгли.
У каноника Мейберли дрожали руки.
— Боюсь, я не понимаю, — проговорил он. — Зачем им понадобился мой дом?
— Это важная часть их плана. Мы знаем во всех деталях, как они сбыли с рук табар, и нет сомнения, что и с другими украденными вещами они поступали подобным образом. Всего их в шайке четверо. Кроме ваших жильцов был некий приятный, образованный человек — он, видимо, и правда знаток древностей и разбирается в искусстве. Его роль состояла в том, чтобы находить в Лондоне богатых иностранцев, втираться к ним в доверие, возить на экскурсии, обмениваться визитами и, в конце концов, привозить их в дом священника. Все было обставлено так, чтобы посетители сами захотели осмотреть церковь, поэтому у них не возникло никаких подозрений. Просто название места на указателе у поворота звучало так романтично.
Каноник беспомощно затряс головой:
— Но там нет указателя.
— Нет, но когда машина сообщника проезжала мимо, был. Видите ли, указатель поддельный, а название придуманное — чтобы в случае чего было труднее напасть на след. Потом, на кладбище, посетителей заинтересовала надпись на одной могиле. Не хочу отнимать у вас время — скажу только, что надгробие, вернее, его верхний слой тоже был фальшивый. А поддельная надпись должна была заинтересовать путешественников и привести их к мошенникам, что и вышло.
Каноник выпрямился на стуле.
— Но это же гнусное кощунство! — воскликнул он. — Тот, кто называет себя Бери…
— Кощунство, — сказал Трент, — совершил уже не он. Мы полагаем, что это дело рук четвертого сообщника, который выдавал себя за шофера, — очень интересный персонаж. Суперинтендант Оуэн вам про него расскажет.
Мистер Оуэн задумчиво подергал усы.
— Да, он единственный, о ком мы что-то знаем. Зовут его Альфред Ковни, у него есть какое-то образование и немалый талант. Когда-то он служил бутафором и рабочим сцены — можно сказать, настоящий художник. Из папье-маше он может сделать любой предмет — так, что никто и не заподозрит фальшивку. Не сомневаюсь, что так он и подделал надгробие. По сути дела, он вылепил своего рода крышку, которую можно было надевать и снимать. Впрочем, придумать надпись ему вряд ли было по силам — я думаю, ее сочинил Пиффорд, а начертание букв Альф срисовал с других надгробий на кладбище. И указатель, конечно, подделал он же, чтобы устанавливать, когда нужно, а потом убирать.
Что ж, Альф попал в дурную компанию. Когда выяснилось, что у него золотые руки, его сделали профессиональным взломщиком. Он отсидел два срока. Он единственный был под подозрением, когда ограбили имение сэра Эндрю Ричи, украли чашу из Эйншэм-парка и Псалтырь из дома лорда Суонборнского. С теми деньгами, которые мошенники выручили в вашем доме, и с драгоценностями, награбленными еще год назад, они неплохо устроятся, и поймать их теперь будет непросто.
Каноник Мейберли понемногу приходил в себя и начинал улыбаться.
— Никогда еще не служил орудием в руках преступников, — сказал он. — Но это чрезвычайно интересно. Значит, когда приходили доверчивые посетители, мой жилец изображал священника, приглашал их в дом и продавал награбленное. Должен признаться, здесь неоткуда возникнуть подозрениям. Викарий в своем приходе, более того — в своем доме. Что тут можно подозревать? Я только надеюсь, ради чести сутаны, что роль свою он играл хорошо.
— Насколько я знаю, — сказал Трент, — он допустил лишь одну ошибку. Небольшую, конечно, но как только я о ней услышал, я убедился, что он мошенник. Видите ли, его спросили о весле, которое висит в холле. Сам я в Оксфорде не учился, но полагаю, что весло гребцу дают, когда его восьмерка отличилась в регате.
Виза каноника за стеклами очков загорелись.
— В тот год, когда мы получили право носить свои цвета[126], лодка Уодем-колледжа продвинулась вперед на пять позиций. Это была лучшая неделя в моей жизни.
— Тем не менее были у вас и другие триумфы, — предположил Трент. — Например, после Уодема вы, кажется, получили место в колледже Олл-Соулз[127].
