Джон Берли - Уайклифф и последнее жертвоприношение
— А эта лодка, она имеет какое-то отношение к ферме? — спросил Уайклифф.
— Это такой дом на воде, в сущности. Там живет человек по имени Лэвин, с молодым парнишкой, он платит ферме ренту за пристань. Лэвин здорово повредился в рассудке и редко сходит со своей лодки.
— А есть дорога вдоль берега реки назад в деревню?
— Ну, если только не боитесь завязнуть по колено в грязи…
Стефания проводила его до двери, и Уайклифф был уже готов раскланяться, когда завидел худенького светлого паренька в джинсах и куртке, бредущего вверх по зеленому склону от реки. Через плечо у него висел полевой бинокль в видавшем виды кожаном футляре. Парень глянул на Уайклиффа с явной враждебностью и даже не ответил на приветствие; а по лицу Стефании Уайклифф мгновенно прочел ответ на свой незаданный вопрос — что именно может заставить эту женщину взволноваться… Точнее — кто…
— Вам надо туда, по тропе направо.
Мать с сыном вошли в дом, дверь за ними захлопнулась.
Уайклифф стал спускаться по склону, который оборвался у самой воды — тут вдоль русла пролегала узкая полоска прибрежного ила. Дальше тропа выбиралась чуть повыше и терялась из виду — там, где избиралась на высокую отмель, за которой ручей впадал в реку. Отсюда Уайклифф хорошо разглядел лодку — действительно, плавучий дом, палуба вся занята надстройкой. Уайклифф с некоторой гордостью отметил, что теперь, через двадцать лет жизни у моря, он может различить в этом суденышке бывшую рыболовную шхуну, того сорта, что моряки зовут «прищепками для белья» из-за парусного оснащения, для которого эти посудины строились. Судно неплохо сохранилось, за ним, видно, бережно ухаживали, корпус выкрашен черным, а надстройка — белым, деревянные рамы окошек покрыты лаком. К корме была привязана небольшая лодка-каноэ.
Из скошенной печной трубы вился дымок. Занавески на окошках были задернуты, и ничего внутри было не разглядеть, но, отойдя подальше и обернувшись, Уайклифф поймал глазами бородатое лицо человека, наблюдающего за ним из-за отодвинутой занавески.
Идти по тропе было, конечно, не особенно приятно — грязно, склизко и всюду коричневые лужи, но до колен, как пророчила Стефания, ни грязь, ни вода не доходили. Вскоре по правую руку показалось болотце. «Вот уж раздолье для птиц», — подумал он. И сейчас там видны были лебеди и утки.
Про уток Уайклифф ничего не знал и решил выбрать время и почитать о них.
Вокруг стояла тишина. Когда в нескольких шагах впереди него какое-то склизкое создание с разбегу плюхнулось в воду, это произвело впечатление выстрела. Здесь, в узкой долине, между поросшими лесом речных берегов, вечерело быстро, и вскоре Уайклифф уже стал ускорять шаги, спеша обогнать наступление сумерек. А про себя, в каких-то глубинах сознания он продолжал напряженно размышлять об убитой женщине и о ее жизненном пути. Ему было ясно, что ферма очень мало изменилась с тех давних времен, когда еще были живы ее родители, перед тем как они отправились в свою роковую поездку — а может быть, и еще дольше. И он спрашивал себя — часто ли женщины из ее, Джессики, поколения проявляют такое открытое безразличие к комфорту и удобствам?
Наверно, Люси Лэйн сможет просветить его в этом вопросе.
И тут довольно быстро он добрался до того места, где к реке выходил церковный двор с воротами. Он мог двигаться дальше вдоль берега до поселка или же пройти через церковный двор. Уайклифф решил сойти с тропы и заглянуть в церквушку.
Люси Лэйн не нашла почти ничего интересного среди бумаг в секретере. Счета, чеки и небольшая книга учета, где записаны всякие дела фермы, несколько копий писем в министерство сельского хозяйства, одним словом, ничего личного. Это был тот минимум документов, что позволял умиротворить Государственного Дракона в лице налогового инспектора и в то же время получать от того же Дракона все необходимые субсидии.
В одном из закутков Люси наткнулась на старую рукописную тетрадь в твердом переплете, озаглавленную «Дневник фермы». Она пролистала рукопись. Джессика делала регулярные лаконичные записи — о посевах, окучивании, внесении удобрений и плодовитости коз… И ничего личного.
Люси повернулась к Винтеру.
— Теперь я собираюсь осмотреть спальню мисс Добелл. Хотелось бы, чтобы кто-нибудь из вас пошел туда со мной.
— Это нас не касается, — угрюмо сказал Винтер.
— Ну что ж, я поднимусь с вами, — вызвалась Стефания.
В спальне Люси выдвинула по очереди все ящики и заглянула в шкаф. Ее, как и Уайклиффа, удивила безликость этой комнаты. Похоже, здесь ничего не менялось последние лет пятьдесят, если не больше. Сложенные отдельно в тумбе простыни и одеяла были, вероятно, новенькими и свежими во дни молодости прабабушки Джессики. Когда все ящики были выдвинуты, в комнате ощутимо запахло нафталином. Маленькое окошко так плотно задраено, что казалось, здесь человек наглухо отрезан от внешнего мира…
Гардероб Джессики был совершенно незамысловатым — несколько пар джинсов, пара юбок, два-три джемпера, пара блузок и разномастные предметы нижнего белья…
Да, это несколько разочаровывало. Стефания, наблюдавшая с порога, ядовито проронила:
— Да уж, не скажешь, что Джессика была помешана на нарядах!
— Но все-таки, неужели у нее не было ничего своего, личного? Частной жизни? Разве ее ничего больше не интересовало, кроме фермы?
Стефания слегка улыбнулась:
— Если у нее и были другие интересы, я их не обнаружила, ну, разве что — мужчины…
— Она получала какие-нибудь письма, кроме деловых?
— Понятия не имею.
Люси несколько раздражала эта надменная отчужденность.
— Но вы ведь видели, что приносит в дом почтальон?
— Нет. На воротах фермы висит почтовый ящик, она его держала запертым и сама доставала почту.
Случайно Люси заглянула под кровать и тут была наконец частично вознаграждена. Там стоял металлический сундучок. Она выволокла его на свет божий.
Стефания чуть вздернула плечи, но не издала ни звука.
Сундучок был незаперт, и Люси вывалила его содержимое на плед. Плюшевый мишка, изрядно потрепанный; старенький фотоаппарат, какие выпускали вскоре после войны; альбом с фотографиями; и еще несколько скромных драгоценностей, завернутых в плотную бумагу: они достались Джессике, видимо, еще от матери… Наконец выпало несколько писем, стянутых вместе резиновой ленточкой.
Ого, это уже находка! Конвертов было всего три. Все с почтовыми печатями и оказались совсем свежие — последний пришел около недели назад. Конверты были простые, делового типа, но адрес на них написан крупными аккуратными печатными буквами — так поступают люди, которые либо хотят притвориться малограмотными, либо просто анонимщики.
Люси вытащила из одного конверта линованный листок бумаги. На одной его стороне, в самой середине, теми же крупными печатными буквами была выведена цитата из Ветхого Завета: «Ты жадно занималась блудом со многими — Иеремия:3:1».
Вот это интрига! Все это показалось Люси каким-то сумасшествием. Хоть она и родилась в религиозной семье, но все-таки душой она была из бурных шестидесятых, и потому для нее анонимное предостережение, выраженное в библейской цитате, относилось примерно к тому же самому средневековью, как и «охота на ведьм». Ее душило любопытство посмотреть и в других конвертах, но она удержалась, зная, что Фокс очень не одобрит присутствия ее отпечатков на бумаге — ведь там можно найти и другие…
Люси подняла глаза на Стефанию:
— А вы знали, что Джессика получает анонимные письма?
— Я была в курсе, что она одно такое получила.
— Она вам рассказала об этом?
— Нет, я просто была рядом, когда она вскрывала конверт. Это было недели две тому назад. Пришло несколько разных писем, она их просмотрела, а потом показала мне один конверт, подписанный печатными буквами. Говорит: «Видала? Кто-то меня очень не любит!» Потом она вскрыла конверт, достала листок, прочла и сунула мне под нос. Еще добавила: «Вот глупая корова!»
— А как вам показалось — она догадалась, от кого письмо?
— Ну, наверно, да.
— Но она вам не намекнула, кто бы это мог быть?
— Нет.
Люси окинула взглядом свою добычу на пледе.
— Я заберу эти письма. И еще фотоальбом. И дам вам расписку.
Ну что ж, семейные фотографии — все-таки какой-никакой источник…
Когда они уже спускались по лестнице, Стефания неожиданно оттаяла. Казалось, в последний момент она вдруг испугалась потерять контакт с Люси…
— Вы, наверно, считаете нас бесчувственными, но… Если бы вы пожили так, как мы существовали эти три года… Вы понимаете, ни у меня, ни у Лоуренса не было ничего подобного в жизни… Но дело не только в этом. — Она помолчала и добавила: — Джессика была грубая женщина, слишком грубая. Конечно, нам не стоило сюда приезжать.
