Оксана Обухова - Садовник для дьявола
– Гена в тебя первый влюбился?
Елена снова помолчала и ответила не прямо:
– Первое время я была ему необходима. Потом – удобна. Вела дом, приглядывала за детьми, мамой.
– Так что же получается – без любви жили?
Елена печально улыбнулась:
– Геннадий относится. относился к мужчинам, которые прекрасно обходятся без слов любви. Доказывают делом. – Глаза женщины остановились на документах, лежащих на столе. – Ему не надо объяснять, что брат спивается. Что Костику некуда девушку привести. Он все доказывал делом. – Подняла глаза на бабу Надю. – А ведь я его об этом даже не просила! Не намекала!
– Молодец какой.
– Да – молодец! Да – пожалел. Меня и маму. – Елена всхлипнула, отпила чаю и посмотрела на пожилую гостью широко распахнутыми глазами. – Как можно быть неблагодарной такому человеку?! Любовь, знаете ли, проходит. Благодарность, близость – остаются. Геннадий берег меня от переживаний, хотел, чтобы я была счастлива. – По Лениной щеке сползла слеза, она яростно схватила со стола салфетку и, сердясь на свою слабость, утерлась, высморкалась. – Как я буду без него?! Кому я нужна?! Тридцать шесть лет – ни детей, ни работы!.. Квалификацию совсем потеряла.
– Ты Верочке нужна, – совсем-совсем проникнувшись сочувствием и абсолютно веря в слезы, тихонько проговорила баба Надя.
– Вы только не говорите Вере Анатольевне про квартиру, – утирая щеки, сказала вдруг Лена. – Я хочу теперь обменять две двухкомнатные хрущевки на три однокомнатные в одном районе – денег немного скопила, на доплату хватит.
– Тьфу ты! – огорчилась Надежда Прохоровна. – Вот заладила! Чего ты все телегу поперед лошади ставишь?! Верочка же сказала – нужна ты ей!
Елена покрутила головой:
– Неужели вы думаете, что остаться тут приживалкой предел моих мечтаний? Со смертью Гены, Надежда Прохоровна, моя жизнь тут закончилась. И вообще-то, – Елена махнула рукой, – рухнула. Его дети выросли, я им не родная, не нужная. – Посмотрела вокруг себя красными от слез глазами. – Кому я тут нужна? – словно простилась уже с уютной кухней, с холодильником, забитым припасами, приготовленными собственными руками.
– Н-да, – неловко крякнула Надежда Прохоровна. – А наследство, прости, Гена тебе какое-нибудь оставил?
Лена бережно сложила измочаленную салфетку, положила ее на стол.
– Надежда Прохоровна, кто думает о смерти мужа в двадцать восемь лет? Когда я замуж выходила, не глядя подписала брачный договор – не претендую на наследство, он выплачивает мне месячное содержание. – Усмехнулась горько. – Представляете – платил жене, как домработнице. Я здесь ведь даже не прописана.
– А что же ты на такое согласилась?
Елена посмотрела в сторону, но бабе Наде показалось – в прошлое:
– Тогда я впервые почувствовала себя кому-то очень нужной. Разве в такой момент о наследстве и прописках думают? Мне его детей поднимать надо было!
Надежда Прохоровна покачала головой: Елена говорила сущую правду – при всех обстоятельствах ее размеренная, устоявшаяся жизнь рухнула со смертью мужа. Она теряла ВСЕ. Уютный загородный дом меняла на однокомнатную хрущобу, довольно непростой архитекторский клан на вечную тревогу за спивающихся родственников, на борьбу за хлеб.
Лена взяла чистую салфетку, еще раз высморкалась:
– Спасибо, Надежда Прохоровна. – Попытка улыбнуться выглядела жалкой. – Я выговорилась. Теперь мне легче.
– Не за что, доченька. Крепись. Такая наша доля – вдовья. – Вздохнула. – Но ты молодая, все поправится. Работа у тебя хорошая, людям нужная.
По мере того как лилась размеренная утешительная речь Надежды Прохоровны, голос ее все затихал, затихал: взгляд Елены напряженно остановился на ком-то за ее спиной.
Надежда Прохоровна обернулась: в дверях, налегая плечом на косяк, стояла Смерть. Ну чистая вылитая смертушка – в черном наряде, с угольно подведенными глазами и губами.
Без косы, правда. И то слава богу.
Предупреждать надо.
Такие вот явления, без подготовки, да когда о покойном только что говорили, да бабушка пожилая спиной сидит.
Предупреждать надо.
– Симочка, познакомься, – затараторила, залебезила Лена, – это Надежда Прохоровна, школьная подруга твоей бабушки. Надежда Прохоровна, моя падчерица – Сима.
Девушка мазнула по гостье невнимательными глазами.
– Обедать будешь?
– Сыта, – равнодушно ответила девица, отлепилась от косяка. – Иди конвой отпускай. – И скрылась в коридоре.
Елена вспорхнула со стула – минуточку, Надежда Прохоровна, – умчалась из кухни. Надежда Прохоровна укоризненно покачала головой: приметливая столичная старушка таких вот «черненьких» на улицах встречала. Особо не пугалась, не подпрыгивала от неожиданности, если нос к носу сталкивалась. Сегодня нервишки подвели – вон аж мороз по коже проскочил!
– Какой конвой ты отпускать бегала? – спросила, когда Лена вернулась на кухню.
Женщина запустила пальцы под волосы, помассировала затылок, словно его заломило, едва падчерица появилась в доме.
– Шофера фирмы. Серафиму этой весной прав лишили, теперь она – безлошадная. Раньше на учебу и обратно отец возил, теперь. – Елена развела руками.
– А почему конвой-то? – не унималась цепкая старушка.
Вдовица оглянулась на коридор, где скрылась Серафима, села поближе и зашептала:
– Серафиму посадили под арест после того, как милиция нашла окурок с марихуаной.
– Слушай-ка, – также склонившись, шепотом спросила баба Надя, – ты тут сказала, что окурок-то свежий был?
– Какая у вас память на всякие пустяки, – с легкой досадой вымолвила Лена и подтвердила: – Да, свежий. Тогда весь вечер шел дождь, прекратился где-то только в полночь. Так вот окурок почти не размок.
– Понятно. – Протяжно выдавая любимое словцо, Надежда Прохоровна села прямо. – Сложная тебе девочка досталась. А одевается-то она так всегда?
– Полный гардероб черных тряпок.
– И ничего цветного нет?!
– Да разве в одежде дело? – отмахнулась Лена. – Одежда сути не меняет.
– Не скажи, – не согласилась баба Надя, большая любительница не только криминальных сериалов, но и всяческих ток-шоу с умными психологами. – Одежда, она суть подчеркивает.
– Сказки, – отмахнулась Лена. – Никакая одежда не превратит за одну ночь демона в ангела. Только в сказках чумазая Золушка становится принцессой на три часа, надевая хрустальные туфельки. А в жизни-то как, представьте? Руки в цыпках, ногти в траурных каемках обломаны. Жуть! Какой принц такую ручку поцелует и предложение сделает?!
– Если только сам недавно лягушкой был, – хмыкнула Надежда Прохоровна, повернула голову на легкий шорох и увидела в дверях старшую Кузнецову.
– Верочка Анатольевна! – всполошилась невестка. – Зачем вы встали?! Вам нужно поспать!
– Не могу, – устало проговорила та. – Не спится, и с Тасей надо погулять. Я слышала, Сима приехала? Как она?
– Все так же, – помрачнела мачеха. – Не говорит, не ест.
– Господи, когда же это кончится.
Надежда Прохоровна с сочувствием смотрела на двух вдов, – пожалуй, с такой «трудной девочкой» в одиночку Анатольевне и впрямь будет нелегко справиться.
Спущенная с крыльца «на ручках» Тася лениво делала под смородиновым кустом собачьи дела. Дамы тактично смотрели в сторону, не отвлекали собачку от процесса разговорами.
– Анатольевна, – услышав за спиной шуршание-царапанье, проговорила баба Надя, – а чего Леночка так расстроилась из-за твоих слов? Говорит, зря ты какое-то обещание дала.
– Расстроилась? – вздохнула архитекторша, посмотрела на бассейн, где снова плескалась Катарина. – Леночка чуткий и добрый человек. Она не хочет создавать мне проблемы, кого-то обижать.
– Ты Катю имеешь в виду?
– Да. Это не обсуждается, но все знают: я разделила свое состояние поровну между сыновьями и каждым из внуков. Невесток не упоминала, хотя Лену хотела бы.
– Так в чем же дело?
– Это щепетильный вопрос. Я не могу упомянуть в завещании, чем-то выделить одну из невесток. Это выглядело бы как вызов.
– Так право-то твое.
– А внуки? Мальчики Павла и Катарины. Как они восприняли бы подобный демарш? Это несправедливо. И я не хотела бы отвечать на их вопрос, почему обделила чем-то только их мать. Понимаешь?
– Понимаю. Внуки – это важно.
Таисия выбралась из-под куста, повиливая куцым бубликом хвоста, подошла к хозяйке и весело затрясла розовой долькой докторской колбасы – языком.
– Ты бы поговорила с Леночкой. Она ведь не знает, как себя вести, – чужой, думает, стала.
– Выдумки! – сызнова, как тогда на кухне, вспыхнула Кузнецова. – Она здесь – своя!
– А Катя? Чем Катя тебя обидела?
