Владимир Соловьев - Матрешка
Короче, в новых условиях свободной России мы с ним сдружились на добровольной основе. Вот я и попросил его о дружеской услуге — выяснить все про российское житье-бытье моей жены и ее брата, если он ей брат. Готов был заплатить, но Борис Павлович наотрез отказался. Настаивать я, понятно, не стал, да и кто в наше время от халявы нос воротит? На эту тему тоже есть анекдот о HP, который сидит на презентации в новом банке напротив англичанина, а тот ничего не ест.
«Почему вы ничего не едите, сэр? — спрашивает HP. Ведь это все бесплатно».
«Спасибо, но мне не хочется».
«А почему вам не хочется, когда все бесплатно?» — настаивает HP.
«Наверное, потому, что я не голоден», — говорит англичанин.
«Вы хотите сказать, что едите, только когда голодны?»
«Совершенно верно».
«Ну ты, блин, как животное».
Борис Павлович обещал перезвонить недели через две — как только соберет необходимые сведения.
Однако события тоже не стояли на месте — вот что произошло, пока я ждал от него известий.
После очередной семейной разборки Лена снова исчезла — на этот раз вместе с Танюшей. На третий день ее отсутствия я догадался наконец, что она выполнила свою угрозу: рванула обратно в Россию. Хоть и нисколько не сомневался в этом, но решил все-таки проверить — ни на одном российском рейсе они не были зарегистрированы. Тогда я расширил поиски, и компьютер наконец выдал имя моей жены: билет был куплен на рейс Нью-Йорк — Париж пакистанской авиакомпании. Как ни странно, но билет заказан был еще два месяца назад, а дата проставлена совсем недавно. На этот раз мне крупно повезло — судя по этой дате, Лена должна была улететь в тот самый день, когда я все это выяснил. Времени в обрез, я помчался в ДФК[1]. В настроении был боевом: если бы мне и не удалось задержать Лену, то умыкнуть Танюшу я бы ей не позволил ни в какую, пусть даже пришлось бы прибегнуть к помощи полиции. Костьми бы лег, а Танюшу не отпустил!
Посадка была объявлена, но пуск еще не начался. Пассажиры на пакистанский рейс сбились в небольшом зале, я обошел их трижды, протискиваясь среди смуглокожих в чалмах, чадрах и паранджах, но Лену с Танюшей так и не обнаружил. Мелькнула некто похожая на мою присуху, бросился за ней, но она была как раз на выходе из этого мусульманского закутка, так и не нагнал: видел издалека, со спины — мог и ошибиться. Примостился у колонны, держа под наблюдением вход в закуток. Начался пуск, и когда пассажирская очередь пошла на убыль, подумал вдруг: потому и выбран пакистанский рейс, чтобы Лена могла улизнуть под чадрой. Но я мог ручаться, что Танюши среди галдящих детишек не было. В самый последний момент, когда посадка была закончена, увидел бегущую парочку — мгновенно узнал! Они Уже стояли у контроля, когда я их нагнал и резким движением развернул мужика в ермолке к себе: не ошибся — блеснул в меня золотой фиксой. Опознавательный знак. Зато женщина оказалась не та: молодая незнакомка, запуганное лицо, вижу первый раз.
— Где Лена? — крикнул я, хватая Володю за грудки. Подбежал полицейский и оттащил меня.
— Где Лена? — повторил я, с трудом сдерживая бешенство.
— Вам виднее, Профессор, — сказал Володя и странно как-то на меня глянул.
Я повернулся и побрел обратно несолоно хлебавши, гадая по пути, упустил я Лену или нет. А если Володя действительно не знает, где она?
А где Танюша?
Было еще рано, возвращаться в пустую квартиру тошно — вот и мотанул на Лонг-Айленд, где знал несколько таких райских местечек — малолюдных, укромных, особенно в мертвый сезон и в будни, что считаю их моим личным владением, которым еще в период жениховства поделился с Леной, и она, наложив табу на «багамский треугольник» на южной клешне между Саг-Харбором и Хамптонами, сама потом призналась, что Лонг-Айленд смягчил культурный шок и примирил ее с Америкой. Предпочитала мало-, а еще лучше и вовсе безлюдные места.
Я — тоже.
Как уже говорил, не чужд морской романтике, которая на самом деле морская реальность, а романтика только для сторонних. Много путешествовал, душа моя пропиталась солью дальних и ближних странствий. Знаю повадки океана, как мгновенно он меняется, каждый раз другой, словно не один он, а множество. И как меняется человек на океане, само его мироощущение. Куда дальше — если не смыть океанскую соль горячей струёй душа, всю ночь снятся кошмары: мне однажды — что я женщина и работаю в публичном доме. Может, и мое катастрофическое восприятие происходящего со мной и окрест в последнее время вызвано моей океанской, насквозь просоленной душой? Как мечтал в молодости переселиться с земли на воду и в качестве эксперимента пространствовал как-то больше года на яхте, ни разу не ступив ногой на сушу. Я и Лене предложил нечто подобное и она, хоть и не умела плавать, живо откликнулась. Нашим планам, однако, помешало появление Танюши, которую мы вовсе не планировали: Лена забеременела сразу же, в наш медовый месяц в Риме.
На этот раз я махнул к штатному парку Роберта Мозеса на Огненном острове, но, съехав с моста, свернул не направо а налево от фаллической башни — в сторону маяка, к которому проложен сквозь дюны деревянный пандус для пешеходов (изначально для калек). Не было случая, чтобы эта прогулка меня разочаровала, хоть я и совершал ее раз сто, наверное: сначала один, потом приохотил Лену, которая полюбила Лонг-Айленд, за упомянутым исключением, и я никак не мог понять почему, пока не выследил ее однажды там, а в Фанди она мне все выложила как на духу. И назавтра исчезла.
Чаще всего мы были здесь совсем одни, не считая летящих в Европу или возвращающихся из нее самолетов, один из которых — TWA — рухнул неподалеку без видимой на то причины. Если кто и попадался навстречу, то какой-нибудь чудак вроде нас, но не искажал ландшафт, а был такой же его законной частью, как лани, которые доверчивы, как дети, и, попрошайничая, подходят вплотную, а получив или не дождавшись, скачут прочь, высоко задрав задние копыта, с излишней, ненужной какой-то грацией. Даже пугливые зайцы здесь безбоязненны, и о них только что не спотыкаешься, а хитрый лис подпускает на расстояние каких-нибудь пяти — десяти шагов и сверлит взглядом, разгадать который никому не дано. Весной, по вечерам, мы с Леной слушали лягушачьи концерты, которые лично я предпочитаю птичьим: знаю два-три таких болотца в дюнах, которые ничуть не хуже соловьиного сада. Слушателей и поклонников эти сверхчуткие существа не жалуют, предназначая серенады исключительно своим прекрасным дамам: стоит приблизиться — один за Другим замолкают.
В заливе — а Огненный остров вклинился между океаном и заливом — мне попалась моя старая приятельница — одинокая голубая цапля: осторожно переступая с ноги на ногу и вытягивая змеиную шею, прохаживалась в прибрежном тростнике и выуживала что-то в водорослях, выделяясь своей фальшивой статуарностью и абсолютным безмолвием на фоне по-базарному или по-соборному крикливых, драчливых чаек. Похоже на ритуальный танец, пока она и вовсе вдруг не застывает как памятник самой себе. Я плохо разбираюсь в птичьих породах. Вот промелькнула парочка изумительных черных птиц с красными погончиками, которые только в полете и видны. С тревожными криками пролетела стая диких гусей. Проплыла небольшая флотилия — лебяжье семейство: белоснежные предки и неказистые серые детеныши. Ярдах в ста от берега, стоя на камне, проветривал свои крылья мазутно-черный корморан, потрясающий ныряльщик: так долго остается под водой, что нам с Леной часто казалось — утонул, пока не обнаруживали его мирно качающимся на волнах далеко-далеко от нырка.
Если меня больше всего занимали звери, а Лену — птицы, то Танюша была заворожена морской фауной. Было чем! Похожие на плавучие острова страшилища-скаты; гигантские медузы-инопланетяне, сквозь прозрачные купола которых угадываются таинственные миры; валяющиеся на песке голубые крабы, выеденные изнутри чайками; трупы морских коньков, ежей и звезд; утконосый осетр с каменистыми наростами по всему телу, на которого мы как-то наткнулись наконец, похожие на солдатские каски исполинские крабы с устрашающими шпагообразными носами, которые выползают парами на берег и зарываются в песок совокупляться. Их носы — это хвосты, по-русски так и зовутся мечехвостами, несмотря на страховитость, безобидны и беспомощны и совершают ежегодное коллективное самоубийство на манер религиозных фанатиков. Точнее — самоубийством кончают только самцы, исполнив свой долг перед природой. Да и вовсе это не крабы, а ископаемая родня пауку, но под панцирем, — какими диковинными, непредсказуемыми путями пошла эволюция, если только Великий Инкогнито не создал наш мир изначально как есть, зараз, в неполную неделю.
Жаль, взял себе выходной день — мир был бы совершеннее, если бы Бог работал полную неделю не покладая рук.
