Сэм Льювеллин - Прилив
— Фрэнки, это Бьянка. У нее возникли осложнения. Не найдется ли наверху свободной комнаты?
Фрэнки позабыла о пике производительности, оценивающий взгляд исчез. Под ее броской внешностью билось доброе, отзывчивое сердце, готовое по-старомодному приветить бездомного и сбившегося с пути человека.
— Конечно! — широко улыбнувшись, сказала она. — Я уеду с Жан-Клодом и останусь у него.
Я припомнил вчерашний рев мотоцикла под окном и без энтузиазма промямлил:
— Ну, если ты считаешь это вполне удобным...
Брови Фрэнки взметнулись, оценивающий взгляд вернулся. Она почувствовала тонкое различие: «Ты привел в дом свое „увлечение“, а я уеду с моим», — говорили ее глаза.
Но это был мой промах, а не «увлечение».
— Идемте, Бьянка, — сказала Фрэнки. — Я покажу вам комнату.
Бьянка последовала за ней. Я тяжело вздохнул и протиснулся через двойные двери на кухню.
Андре, шеф-повар, оказался бледным широкоплечим мужчиной с моржовыми усами и близко посаженными смородиновыми глазами. Он потел над большой газовой плитой, шипевшей, словно змея, на самою себя. Я отрекомендовался ему и четырем его помощникам атлетической комплекции. Жизель, посудомойка, находилась в дальней стороне кухни. Это была старая сморщенная женщина, с шейным платком, завязанным узлом под самым подбородком. Она, незряче уставившись на выложенную белым кафелем стену, стояла возле раковины для мытья посуды, опустив туда руки.
Жизель выглядела потрясенной.
— В чем проблема? — спросил я.
Женщина повернула голову. Ее морщинистое загорелое лицо было залито высыхающими слезами.
— Кристоф, — сказала она.
— Что Кристоф?
— Он старый друг господина Тибо. С самого детства. Разве он стал бы обманывать его таким образом, как это здесь предполагается?
— Разумеется, нет, — сказал я, вовсе не подлаживаясь к ней: речь снова шла о верности.
— Моллюски, — сказал Андре, — есть моллюски.
С этим трудно было не согласиться.
— Ну что ж, посмотрим, — сказал я. — Принесите-ка мне этих устриц.
Я уселся близ раковины из нержавеющей стали с видом, как я надеялся, инспектора Микелина. Это был скудный, но превосходный официальный завтрак: бутылочка шабли и дюжина устриц, являвшихся предметом разногласий. Я ел так чинно и неторопливо, как только мог.
Жизель нависала надо мной, хрипло дыша и передавая мне дольки лимона.
— Плохой нынче выдался год, — бурчала она. — В самом деле плохой. И погода стояла неприятная. И Кристоф уже не так молод, как прежде. Но он по-прежнему доставляет устриц высокого качества, несмотря ни на что.
Жизель говорила горячо, страстно. Андре оторвал глаза от филе окуня и сказал:
— Дай же ему спокойно поесть!
Устрицы были превосходны, о чем я не преминул заявить, в следствие чего Жизель задрала нос и выглядела победительницей. Но я тут же высказал мнение, что они меньше, нежели им следует быть, отчего в глазах Андре восстановился блеск. Я налил им по стаканчику вина и вернулся в бар, установив на кухне атмосферу того самого «худого мира», который лучше «доброй ссоры».
Когда я поднимался по ступенькам наверх, поток желающих пообедать клиентов стал прибывать. Я уселся за письменный стол в маленькой конторке близ гостиной. Там находилось бюро для хранения документов и один из тех усложненной конструкции телефонов, что так любил Тибо. Помещение это, должно быть, служило офисом ресторана, поскольку было завалено счетами. Я сложил их стопкой и сунул в бюро.
Затем поднял телефонную трубку и набрал номер в Англии.
Ответила Мэри Макфарлин, мой секретарь и вдова старика Хенри что управлял судостроительной верфью в Южной Бухте, неподалеку от Пултни, на побережье. Хенри умер, и Мэри распродала собственность. Теперь она, широченная, как амбарные ворота, сидя за письменным столом приемной в голубой спортивной куртке и холщовой рыжевато-коричневой юбке, принимала телефонные звонки.
— О, привет, — сказала она. — Все в порядке?
— В некотором роде.
Если бы я поведал ей, что произошло, она, вероятно, считала бы своим долгом проявить сочувствие. Я же находился не в том настроении, чтобы принять его.
— Тибо не подавал о себе весточки?
— От него ни слуху ни духу, — сказала Мэри.
Сердце мое упало.
— Было два звонка. Из банка. Они торопятся получить заключительный платеж по «Арку».
Не только они.
— Это под контролем, — сказал я. — Еще кто-нибудь звонил?
— Арт Шеккер. Он должен получить от тебя ответ в двухнедельный срок и переговорить с людьми, предоставляющими субсидии.
— Я согласен.
— Это благо, — сказала Мэри. — Я имею в виду «Флайинг Фиш Челлендж». Довольно увлекательно.
— Да, — согласился я. — Сделай мне одолжение. Не могла бы ты раскопать наряды по «Аркансьелю»?
— Да ведь их около двух тысяч.
— Наряды по монтажу кингстонов для охлаждения двигателя. Выясни, кто их поставлял и кто монтировал.
Я сообщил ей телефонный номер ресторана и повесил трубку. В кресле возле соседней двери сидела Бьянка и наблюдала за мной своими синими выразительными глазами. Заметив, что я смотрю на нее, она отвела взгляд.
— Что вы делали в доме Тибо? — спросил я.
— Шесть-семь человек из команды Тибо жили там.
— И он не сообщил вам, куда направляется и чем собирается заниматься?
Нижняя губа Бьянки сердито выпятилась:
— Я его помощница, но не любовница. Я была в отъезде. Вернулась этим утром. Тибо позвонил и попросил принести кое-какие бумаги. Я нашла, что искала.
Мне вспомнилось, какое лицо было у Тибо вчера вечером: кожа, тонкая как бумага, обтягивала его скулы.
— Не понимаю того парня с ножом, что заталкивал вас в камин.
Бьянка снова отвела глаза.
— Тибо руководит большой командой, чтобы строить лодки и выигрывать гонки, — сказала она и скривила губы. — Полагаю: там, где большие деньги, бизнес тоже большой, но и грязный.
— И вы готовы оказаться пронзенной клинком ради его бизнеса? — поинтересовался я.
— Он попросил вас присмотреть за рестораном, и вы ведь выполняете его просьбу, — попыталась объяснить Бьянка. — Тибо обладает способностью мобилизовать людей. Как бы там ни было, мне неизвестно, где он.
— А что это за бумаги: те, которые вы забрали?
— Не знаю.
У Бьянки был «упрямый» подбородок. «А если бы и знала, все равно не сказала бы», — казалось, подтверждал он.
— Где они?
— Какой-то человек забрал их.
Глаза Бьянки были исполнены особой синевы: глубокой, как вечернее небо; их блеск и глубина подчеркивали яркость оливковой кожи ее лица.
— Что за человек?
— Я оставила бумаги для него в ресторане, сама же его не видела.
Бьянка с подозрением относилась ко мне. А я — к ней. Я не верил ей, но и Бьянка не собиралась мне ничего рассказывать.
Я отправился восвояси. Бьянка последовала за мной: на случай, если я вознамерюсь поискать папки в ее комнате.
— Команда Тибо, — сказал я. — Где они все?
— Я только что звонила. Все ушли три дня назад. Дескать, Тибо велел уйти: все кончено.
— У него был менеджер?
— Тибо сам был менеджером.
За окном солнце клонилось к западу. Уровень прилива был высок. Легкие дуновения бриза подернули рябью внутреннюю бухту. Если бы Тибо три дня назад знал о том, что близок к разорению, он, несомненно, намекнул бы мне на это при спуске «Аркансьеля», когда просил доставить яхту.
Доверие — улица с двусторонним движением.
Я сдернул с вешалки свой грязный водонепроницаемый костюм.
— Отправляетесь на свою яхту? — спросила Бьянка.
— Хочу слегка проветриться. Мне необходимо побыть в уединении.
Бьянка уже натягивала свою куртку.
Внизу, в баре, сидела на табурете, жуя бутерброд, Фрэнки. Я спросил, не желает ли она отправиться с нами. Фрэнки посмотрела на Бьянку, потом — на меня. Схема вырабатывалась сама собой: когда Бьянка находилась рядом со мной, она теряла ореол «бездомной и сбившейся с пути» и превращалась в банальное «увлечение».
— Нет, — промычала Фрэнки. Ее рот был плотно сжат, и она энергично жевала бутерброд.
Я улыбнулся ей, дабы показать, что, со своей стороны, не испытываю неприятных чувств, и, тяжело ступая, зашагал по набережной.
Внешне «Аркансьель» выглядел не так уж и плохо. Я вскарабкался с мола на палубу и обернулся, чтобы подать Бьянке руку. Но она уже была на борту.
— Вы сможете управлять штурвалом, если мы пойдем на буксире? — спросил я. — Двигатель яхты вышел из строя.
Бьянка посмотрела на подернутую рябью поверхность воды.
— Почему бы нам не пойти под парусами?
— Мало ветра, — сказал я. Ветер был, но совсем слабый. Проход между пилонами «Святой Николай» и «Цепь» узок. Под парусом каждому требуется знать свое дело.
— Но сейчас нет прилива, — сказала Бьянка. — Мы прекрасно справимся.
Она заправила свои черные волосы под красную, в пятнах соли бейсбольную кепочку. Чувствовалось, что жест это привычный, машинальный.
