Сергей Асанов - Тринадцать
В последнее время любое происшествие в округе, даже весьма мрачное или трагическое, радовало старика, как праздник с клоунами может радовать ребенка. В бесконечной череде пыльных будней, когда вечер похож на утро, а день скоро будет неотличим от ночи, чьи-то радость или горе (лучше горе — так больше ярких эмоций) встряхивали и бодрили не хуже энергетического напитка с лошадиной дозой таурина, и в такие дни седовласый пассажир навороченной инвалидной коляски с турбодвигателем от «Мицубиси» доставал элитные кубинские сигары, наливал бокал «Хеннесси» и предавался разврату.
Впрочем, нельзя сказать, чтобы он радовался соседским неудачам и проблемам. Вовсе нет. Но в восприятии чужой беды он по духу был близок к журналистам: на всех закрытых семинарах и курсах для пишущей и вещающей братии неустанно повторяется, что лучшие дни для профессионального журналиста — это дни больших трагедий, ибо только в такое беспокойное и экстренное время у журналиста начинается серьезная работа, в которой он может показать, чему его научили. Все это, разумеется, не указывает на черствость и гнусную бессердечность журналюг — работа бойца спецназа, например, тоже заключается в том, чтобы бегать, бить и стрелять, но почему-то никому не приходит в голову называть его грязным садистом.
Старик в свои запредельные годы уже по состоянию здоровья не мог быть ни садистом, ни мазохистом, но всегда оживал, когда успеха на этом поприще добивался кто-то из соседей. А успехов у них в последнее время наблюдалось всё больше.
Он еще немного помял сигару в руках, потом отложил ее, передумав курить, налил себе в бокал немного коньяка и снова подкатился к окну. Во дворе на бортике детской песочницы сидел тот противный гармонист в тельняшке. Старик сейчас не мог его слышать и не видел его лица, но был уверен, что Петр горланит одну из тех отвратительных песен, что были написаны во времена строительства Днепрогэса и охоты на космополитов. Черт бы его побрал!
Да чтоб он вообще сдох, скотина!..
Старик залпом выпил свои праздничные сто граммов и едва не хватил бокал об пол.
Удержался в последний момент. Лечащий врач старика велел не волноваться ни при каких обстоятельствах, поскольку сильный стресс может его укокошить на месте. Радоваться чужой беде — да, но не прикармливать свою. Впрочем, «не волноваться» — стандартный совет, следовать которому так же трудно, как уговорить задницу не измываться над унитазом после соленых огурцов, запитых молоком. И едва ли лечащий врач, у которого таких чуть теплых стариков в районе наберется целый вагон, вкладывал в свои слова хоть толику искренней заботы.
Старик откатился от окна кухни, выехал в коридор и, не сбрасывая скорости на поворотах, переместился в темную спальню. Свет он включать не стал.
Дыхание участилось. Здесь за окном его ожидал совершенно иной пейзаж. Солнце почти село, только огненно-рыжий край простреливал сквозь частокол далекой березовой рощи, царапая глаза. Мрачный пустырь засыпал, погружался во тьму, и всего через несколько минут здесь будет черным-черно, и смотреть в окно с этой стороны будет не только неинтересно, но и страшно.
Старик подкатил кресло еще ближе, со вздохом опустил руки на подоконник. Пришло время ежевечерней медитации…
В последнее время ему почему-то виделась девушка в белом. Платье было длинное и роскошное, но на подвенечное не похоже, на ногах — белые же туфли. Волосы были черные и тоже длинные, и заплетены в толстую, похожую на канат косу. В волосах что-то блестело, какая-то брошь — вроде крылышек бабочки или чего-то подобного. Девушка улыбается, машет рукой, как будто прощается, и постепенно исчезает — просто тает в тумане. Зато вместо нее появляется Нечто… у старика до сих пор не было никаких мыслей относительно персоны этого второго типа, а так хотелось узнать, что означает это видение. Спросить у кого-нибудь — сочтут сумасшедшим и решат, что этот чудаковатый ветеран всех мировых войн и чуть ли не соратник Багратиона вечерами балуется травкой.
Хотя кто здесь вообще помнит о его существовании!..
Так вот, этот второй был невысоким, почти маленьким типом самой омерзительной наружности. Круглое личико его отливало желтизной, во рту не хватало половины зубов, вместо ушей на голове висели два изрядно пожеванных пельменя. Руки до колен, как у обезьяны, ноги кривые… словом, гепатитный горлум. Почему он появляется вновь и вновь и что ему нужно, старик не знал, но почему-то подозревал, что «желтый фраер», как он мысленно окрестил его, появляется неспроста. Возможно, он один из тех, кто…
Он не успел додумать. Зазвонил мобильный телефон.
— А, черт!!!
Старик чуть не подпрыгнул в своем кресле. Он посмотрел в окно. Солнце исчезло, на пустырь опустилась почти непроглядная ночь.
Телефон бился в конвульсиях в кармане халата, заливаясь звонким детским смехом. Когда-то этот звоночек старика забавлял, а сейчас он звучал зловеще.
— Заткнись, сволочь! — прокричал старик, вынимая аппарат из кармана. — Ну, кто там еще?..
Он осекся. На светящемся нежно-голубом дисплее красовалась надпись: «Номер не определен».
Несколько секунд он просто держал трубку в руках, глядя на дисплей в надежде, что у таинственного абонента лопнет терпение. Но тот не унимался.
— Господи, ну что тебе?..
Он вздохнул и нажал кнопку приема вызова, затем поднес трубку к уху.
— Алло, слушаю! Кто в такую рань?!
Трубка только молча дышала.
— Алло, говорите, чтоб вам!..
Кто-то глубоко вздохнул, затем шепотом произнес:
— Да…
— Чего?! — не понял старик.
Секундная пауза, затем снова:
— Да… да…
И три коротких гудка. Дальше — тишина.
Старик бросил телефон на пол.
За 14 дней до Большого Взрыва— Костя, будь добр, сосредоточься, вернись на грешную землю.
— М-м?..
— Я говорю, вернись ко мне, Константин! Ау! Ты нам нужен.
— А… да, хорошо. Я вас слушаю, Татьяна Николаевна.
— Спасибо… Так, на чем мы остановились?
— На том, что они подонки.
— Кто — они?
— Они — это все, кто там.
— Где?
— Вон там, за окном.
— Все-все?
— Ну… почти. Вы не согласны?
— Конечно, нет. Это слишком, Костя. Ты явно сгущаешь краски.
— Вы считаете? Тогда скажите, почему люди равнодушно проходят мимо лежащего на асфальте человека? Почему суд дает жалкие десять лет ублюдкам, которые избили и сожгли обычного прохожего в Вечном огне только за то, что он сделал им замечание? Почему из всех, кто ехал тогда со мной в автобусе, никто не решился вмешаться, включая водителя? А?
— Ну… кхм… вступилась же одна женщина.
— И она предпочла не продолжать, когда увидела, что ей тоже может достаться. Вы понимаете, о чем я говорю? Мы одиноки. Мы никому не нужны. И нам никто не нужен. Попытайтесь меня переубедить.
— У тебя есть мать. Ты нужен ей, а она нужна тебе. Не согласен?
— Это всего лишь биология, Татьяна Николаевна. Это на уровне инстинктов. Кошка вылизывает своих котят, и что?
— Что?
— А ничего. Она, кстати, потом о них тоже забывает. Кошки вообще очень быстро все забывают. Счастливые создания.
— Ну хорошо, допустим, мир населен подонками, которым нет никакого дела до чужого горя или чужого счастья. Примем это за истину…
— Это истина…
— Я сказала — хорошо, допустим. И что из этого следует?
— В смысле?
— В том смысле, что одной констатации факта мало. Твои многочасовые медитации привели тебя к каким-нибудь более глубоким выводам — или это все, к чему ты пришел за три дня?
— Нет…
— Что, прости?
— Нет, это не все.
— Любопытно было бы услышать.
— Вам интересно?
— Да, разумеется.
— Кхм… уверены?
— Костя!
— Хорошо. Вы сами напросились…
…На этом месте Татьяна Николаевна остановила запись и убрала диктофон, похожий на толстую авторучку, в сумочку. Затем как ни в чем не бывало вернулась к своему чаю с печеньем.
— Мы не будем слушать дальше? — спросила Елена Александровна Самохвалова.
— Нет.
— Почему?
— Потому что я и так достаточно далеко зашла. Вы слышали о таком понятии, как врачебная этика?
Самохвалова нахмурилась:
— Конечно.
— А я все-таки врач, не забывайте об этом. В случае с Константином я работаю прежде всего в его интересах, и то, что я передаю вам часть наших разговоров, не делает мне чести. Вы понимаете?
Самохвалова со вздохом кивнула.
— Поэтому не ждите от меня большего. Это был последний фрагмент, который я дала вам послушать, договорились?
Елена Александровна опустила голову и прикрыла рукой глаза.
— Не переживайте вы так, Лена, все наладится.
— Когда?
— В свое время. Костя еще очень молод, и интеллекта у него хватит, не побоюсь этого слова, на пару Эйнштейнов. Он справится, я в этом уверена.
