Войтех Стеклач - Современный чехословацкий детектив (сборник)
— Где бабушка? — выпалил мальчик.
— Как, она еще не вернулась? — От всех моих фарисейских рассуждений не осталось и следа, меня охватил такой же страх, каким повеяло из телефонной трубки.
— Нет, — всхлипнул Лукаш. — Что мне делать?
Я молчал. До меня доносилось учащенное дыхание перепуганного маленького человечка.
— Ничего, — ответил я. — Откуда ты звонишь?
— С почты. Я доехал автостопом до Болеславы. Может, мне приехать в Прагу? Я уже больше не выдержу, я…
— Постой! — перебил я, — Тебе нет смысла сюда ехать. Я попытаюсь хоть что-нибудь разузнать и приеду за тобой. Слышишь? Ты меня понял? Алло! — В трубке затрещало, казалось, телефон умолк. — Алло! — как сумасшедший кричал я.
— Да, — послышалось вдруг отчетливо. — Вы точно приедете? Скоро?
— Да, — заверил я. — Горло у меня сжалось, я был тронут тем героическим усилием, какого мальчику стоили эти простые слова.
— Я… — Он помолчал, потом сказал совсем тихо: — Я боюсь…
— Лукаш, — умоляюще начал я, но в трубке щелкнуло, и телефон окончательно умолк.
Я повесил трубку. Голова моя была пуста, как и мой стол, на который я таращил глаза. На лбу выступил пот.
Я отер его тыльной стороной ладони, потом снова взялся за телефонную трубку. Отозвался сам поручик Павровский.
— Хорошо, что позвонили, — заявил он, едва я назвал себя. — Я ждал, когда вы сами дадите о себе знать.
Не сразу придя в себя, я прошептал:
— Почему?
— По ряду причин, — многозначительно продолжал поручик. — Назвать их?
— Нет, — вырвалось у меня само собой.
— Вот это ошибка.
— Что?
— Я говорю, вы совершили ошибку, — уточнил поручик свой суровый вывод.
— Почему?
— Потому что вам следовало бы полюбопытствовать, почему я интересуюсь, когда вы купили машину.
— Она у меня уже давно, — промямлил я. — Спросите любого, вам каждый скажет.
— Вы знаете, у кого я спрашивал и что мне ответили. Зачем ему было лгать?
— Сейчас мне вам это трудно объяснить. — Я пытался вспомнить, зачем ему звоню.
— Можете не сейчас, — вежливо изрек поручик. И с полуоборота изменил тон: — Что вы хотели? Снова вас кто-то обижает?
— Меня — нет. — На долю секунды перед моими глазами возникла маленькая фигурка, шагающая по затерявшейся среди полей дороге. — Пани Маласкова исчезла.
— Вы выражаетесь не точно, — холодно заметил поручик. — Она числится пропавшей без вести.
— Откуда вы знаете? — выдохнул я. Холодный пот выступил у меня на лбу.
— А вы откуда это знаете? — парировал поручик.
— От Лукаша, ее внука. Он там совсем один и…
— Вы ведь к нему ездите, — возразил поручик. — Кстати, с чего это вы о нем так заботитесь?
Нахлынувшая на меня злость затопила мой мозг, как поднявшиеся воды Влтавы заливают опоры моста.
— Потому что никто другой о нем не заботится! Он там один со среды, а сегодня — понедельник. Человек, который у них жил, — убит, а бабушку он не видел с того же самого дня. Вам не кажется, что для двенадцатилетнего ребенка это чересчур много?! Почему вы не распорядились, чтобы им кто-то занялся, раз уж знаете, что пани Маласкова пропала? — Я кричал, чтобы заглушить свою собственную нечистую совесть.
— Успокойтесь, — сказал поручик. — В том, что вы говорите, есть доля правды, но никогда не успеваешь подумать обо всем, — неожиданно по-человечески пожаловался он.
Я перевел дух и спросил:
— С какого дня она пропала?
— Со среды.
— Она что, не доехала до этой своей лечебницы?
— Доехала. И на другой же день оттуда уехала.
— Куда?
— Не знаю, — перешел он снова на безразличный тон. — Но мы это выясним, не волнуйтесь. А с мальчиком я все устрою.
— Не хлопочите! — заявил я. — Сам о нем позабочусь. Поеду туда и…
— Вот этого я бы вам делать не рекомендовал, — резко перебил он.
— А меня мало волнует, что вы мне рекомендуете, а чего нет! — вскипел я. — Можете посадить меня, если хотите помешать!
— Не спешите так, — язвительно заметил поручик. — Всему свое время. А пока ни в коем случае из Праги не выезжайте. — Из трубки повеяло неприкрытой угрозой. Щелчок. Поручик отключился.
Я в бешенстве бросил трубку и выбежал из конторы.
Спустя три часа я возвращался в Прагу, на заднем сиденье моей машины был Лукаш. В Брандысе мы остановились, чтобы пообедать. После первого за пять дней настоящего обеда мальчик сделался вялым и сонным. Некоторое время он еще поглядывал на меня — я видел это в зеркальце, — потом уснул. Спал тихо, как птенчик, лицо утопало в светлых взъерошенных волосах. Ярость, которую всколыхнул во мне разговор с поручиком Павровским, сменилась ожесточенным упрямством.
— Пусть он меня посадит, — стиснув зубы, говорил я себе. — Если ему удастся найти для этого достаточные основания. Посмотрим, что он со мной сделает.
Но в глубине души я понимал, что с поручиком шутки плохи. Если он вобьет себе в голову, что я мешаю следствию, то быстро найдет на меня управу. Я-то чист, как лилия, но что толку! Поручик так не считает. Но, даже если б и считал, вполне может призвать меня к ответу как главного свидетеля, который отказывается помогать следствию. А что тогда будет с Лукашем? Я сделал глупость, объявив поручику, что возьму мальчика к себе. Для двенадцатилетнего ребенка он уже досыта хлебнул лиха. Ему нужен покой, надежность, безопасность.
А будет ли Лукаш в безопасности у меня? Из двух стариков, с которыми он жил, один убит, другая пропала без вести. По телефону мальчик сказал мне, что боится. Когда я по дороге пытался выспросить у него, чего он боится, он не захотел говорить. Стыдился своего страха. Я настаивал, Лукаш уклончиво ответил, что боится собаки. Я счел это отговоркой, особенно когда он, запинаясь, стал рассказывать, что с той самой ночи, когда я, избитый, пришел к нему, Амиго непрерывно воет. Хотя неудивительно, что бедняге Лукашу стали мерещиться привидения. Не каждый взрослый решится остаться один в доме, неподалеку от места, где произошло убийство. Моя хибара на стройке все-таки более надежное пристанище, хотя бы до той поры, пока не найдется бабушка.
А действительно ли надежное? Я вспомнил про ночного посетителя, с которым столкнулся Дежо. Вспомнил царящую на стройке атмосферу, вспомнил и то, что Лукаш, конечно же, ходит в школу. Скорее всего, стоило бабушке уехать, он на школу наплевал, пай-мальчиком его не назовешь. Займись им поручик Павровский, то наверняка определил бы в какой-нибудь интернат, где мальчишку бы умыли, постригли и посадили за парту. У меня не было уверенности, что это лучший выход.
Только теперь размышлять об этом поздно. Все равно отвезти Лукаша в такое заведение я не могу, потому что добровольно он туда не пойдет. Да и кто способен подстроить этакое своему другу? Даже если друг — всего лишь маленький мальчишка, а может, именно потому. Со вздохом оглянулся я на свое «бремя», которого моя машина даже не ощущала. Что мне с тобой делать, сынок? — подумал я. Будь рядом хоть какая-нибудь женщина, она нашла бы выход. За исключением своей бывшей жены — учительницы, — я не представлял себе ни одной женщины, которая бы с материнским квохтаньем не кинулась к такому заброшенному детенышу. Даже, возможно, наша Района… Да что там Района! Я возликовал. У нас же есть пани Дроздова. Лукаш ее знает, она как-то уже собиралась взять его к себе. Лукаш, очевидно, любит ее. Во всяком случае, он ей верит и не откажется у нее остаться. На какой-то миг меня поразила мысль, что в таком случае мне не удастся уберечь Лукаша от всей этой мерзкой истории. Напротив, все члены Ганкиного разношерстного семейства имеют к ней отношение, а один из них, возможно, увяз в ней по уши.
А старушка, воспитавшая Лукаша? Какую роль во всем этом играет она? Тут возникали две возможности — одна ужаснее другой. Так или иначе, оставить Лукаша в стороне от всего этого мне не удастся.
Справа появились гигантские панельные кварталы Северного Места. Я мрачно подумал, что оскорбительный эпитет «бесчеловечный», которым его недавно наградил один архитектор, был на самом деле лестным, если учесть, что в человеке — да хотя бы во мне самом — привлекательного нет ничего.
Лукаш пошевелился во сне. Я глянул на него через плечо; он продолжал спать, щеки его порозовели, под веером белых ресниц — бисеринки пота. Я с облегчением начал думать о нем и… пани Дроздовой. Мы, все втроем, могли бы выглядеть идеальным семейством.
Продолжая ехать по левому берегу Влтавы и умудрившись не застрять в сгущающемся потоке машин, я вывел машину на Баррандовский холм, разыскивая виллу Эзехиашей.
* * *Это был красивый, скромной архитектуры дом с шероховатой желто-серой штукатуркой, отделанный снизу потемневшей лиственницей. Подобная скромность обходится столь же дорого, как элегантность дамы, которая одевается в одном из лучших модных салонов. Соседняя, более новая вилла с террасами и изобилием крученых металлических балясин и решеток рядом с домом Эзехиашей выглядела дешевой потаскушкой. На втором этаже тянулась вдоль всего фасада лоджия. За грубой деревянной балюстрадой мелькнуло чье-то пестрое одеяние и исчезло в застекленных дверях. Я позвонил. Калитка вела в мощеный дворик, который одновременно служил и въездом в гараж. Я нажал ручку — заперто. Выбравшийся из машины Лукаш протирал кулачками глаза. Заморгал, огляделся вокруг и подошел к воротам напротив въезда в гараж.