Рэй Брэдбери - Голливудские триллеры. Детективная трилогия
В самом деле, мы оказались в подземном кинофонде Мэгги Ботуин и преисподней Констанции Раттиган, среди плохо освещенных фотопейзажей, по которым они бродили в 1920-м, в 22-м и 25-м. Это были уже не захоронения костей, а старые подвалы синематеки, о которой говорила мне Констанция во время наших прогулок. Я оглянулся во тьме и увидел, как настоящие мертвецы исчезают, а из мрака выступают призраки фильмов. Мимо проплывали названия: «Муж индианки»[333], «Коварный доктор Фу Маньчжу»[334], «Черный пират»[335]. Здесь были не только фильмы, снятые на «Максимусе», но и ленты других киностудий, одолженные или украденные.
Меня словно разрывали на части. Одна половинка рвалась прочь из мрачных подземелий. Другой хотелось потрогать, прикоснуться, увидеть эти древние призрачные тени, преследовавшие меня все детство, заставлявшие меня скрываться от света на нескончаемых дневных сеансах.
«Боже! — воскликнул я про себя. — Не уходите! Чейни! Фэрбенкс! Человек в этой чертовой железной маске! Подводный капитан Немо! Д’Артаньян! Подождите меня! Я вернусь. Вернусь, если останусь жив! До скорого!»
Все это — лишь испуганный и отчаянный лепет, внезапно накатившая волна любви и страха, погасившая мое глупое бормотание.
«Не заглядывайся на красоток, — сказал я себе. — Помни о мраке. Беги. И ради бога, не останавливайся!»
Мы в панике бежали, быстрее и быстрее, подстегиваемые эхом собственных шагов. Хором крича, единой массой мы промчались последние ярдов тридцать, и наконец я и слепой Генри вслед за Крамли, размахивавшим, как обезумевшая макака, своим фонариком, врезались в последнюю дверь.
— Господи! Если она заперта…
Мы ухватились за дверную ручку.
Я похолодел, вспомнив старые фильмы. Дверь со скрипом открывается: Нью-Йорк затоплен, соленые волны над ним затягивают тебя туда, в глубину. Дверь со скрипом открывается, и адский огонь испепеляет тебя, превращая в мумифицированные останки. Дверь со скрипом открывается, монстры из будущего хватают тебя своими ядерными когтистыми лапами и швыряют в бездонный колодец. И ты с криком падаешь в вечность.
Вспотевшей рукой я взялся за ручку. Из-за двери доносились шорохи Гуанахуато[336]. Меня снова ждал тот длинный туннель в Мексике, где я однажды уже проходил сквозь ужасный строй: 110 мужчин, женщин и детей, высохших, как табачный лист, мумий, выскакивали из своих могил и выстраивались в ряд, в ожидании туристов и Судного дня.
«Гуанахуато? Здесь?! — подумал я. — Не может быть!»
Я толкнул дверь. Она отворилась, совершенно бесшумно повернувшись на смазанных петлях.
На мгновение мы испытали шок.
Мы вошли, открыв рот от удивления, и захлопнули за собой дверь.
Мы огляделись вокруг.
Рядом стояло большое кресло.
И пустой письменный стол.
С белым телефоном посередине.
— Где мы? — спросил Крамли.
— Судя по его дыханию, наш малыш знает, где мы, — заметил Генри.
Луч от фонаря Крамли запрыгал по комнате.
— Пресвятая Дева Богородица, Цезарь и Христос, — вздохнул я.
Передо мной были…
Кресло Мэнни Либера.
Стол Мэнни Либера.
Телефон Мэнни Либера.
Кабинет Мэнни Либера.
Я обернулся и увидел зеркало, прятавшее ныне невидимую дверь.
Полупьяный от истощения, я уставился на свое отражение в этом холодном стекле.
И вдруг увидел…
Двадцать шестой год. Оперная певица в своей гримерной, голос из зазеркалья зовет, поучает, подсказывает, желает, чтобы она прошла сквозь зеркало, как Алиса шагнула в страшное Зазеркалье… растворенная в отражениях, спускаясь и исчезая в преисподней, она идет вслед за человеком в черном плаще и белой маске, который ведет ее к гондоле, покачивающейся на темных волнах канала, и везет в свое тайное убежище, где стоит кровать в форме гроба.
Зеркало Призрака.
Дверь, через которую Призрак выходит из страны мертвых.
И вот передо мной…
Его кресло, его стол, его кабинет.
Но он не призрак. Он — Человек-чудовище.
Я оттолкнул кресло.
Человек-чудовище… приходит повидаться с Мэнни Либером?
Я пошатнулся и отступил назад.
«Мэнни, — думал я. — Он никогда по-настоящему не отдавал приказы, только получал. Он лишь тень, а не суть. Интермедия, а не гвоздь программы. Управлял ли он студией? Нет. Был лишь телефонным проводом, по которому передавались голоса? Да. Мальчик на посылках. Рассыльный, что приносит шампанское и сигареты, точно! Однако он сидит в этом кресле? Он никогда в нем не сидел. Потому что…»
Крамли подтолкнул Генри:
— Шевелись!
— Что? — в оцепенении проговорил я.
— Кто-нибудь ворвется сюда через зеркало с минуты на минуту!
— Зеркало?! — вскричал я.
Я протянул руку.
— Нет! — закричал Крамли.
— Что он задумал? — спросил Генри.
— Хочу посмотреть назад, — сказал я.
Я не мог оторваться, глядя в длинный туннель, поражаясь, насколько долго мы по нему бежали, от страны к стране, от тайны к тайне, через двадцать лет — от Хеллоуина до Хеллоуина. Туннель уходил под землю и через хранилища жестянок с пленками вел к безымянной гробнице. Мог ли я пробежать весь этот путь без Крамли и Генри, разгоняя тени своим гулким дыханием, которое эхом отдавалось в стенах?
Я прислушался.
Мне показалось, или там, вдалеке, распахнулась и захлопнулась дверь? Бросилось ли за мной в погоню темное войско или всего лишь Человек-чудовище? Неужели орудие смерти вот-вот начнет крошить черепа, промчится вихрем сквозь туннель и со страшной силой отбросит меня прочь от зеркала? Неужели…
— Проклятье! — чертыхнулся Крамли. — Идиот! Уходи!
Он ударил меня по руке. Зеркало закрылось.
Я схватил телефонную трубку и набрал номер.
— Констанция! — прокричал я. — В Гринтауне.
Констанция что-то крикнула мне в ответ.
— Что она сказала? — Крамли пристально заглянул мне в глаза. — Не важно, — добавил он, — потому что…
Зеркало дрогнуло. Мы бросились бежать.
55Киностудия была так же темна и пустынна, как и кладбище за стеной.
Два города смотрели друг на друга сквозь ночной воздух и притворялись одинаково мертвыми. Мы были единственными живыми и теплыми существами на этих улицах. Наверное, где-то Фриц просматривал ночные пленки, на них мелькали Галилея, разложенные угли, навевающий воспоминания Христос и рассветный ветер, стирающий следы на песке. Где-то Мэгги Ботуин склонилась над своим телескопом, рассматривая закоулки китайской глубинки. Где-то рыскал Человек-чудовище, а может, и нет.
— Плюнь ты на все! — сказал Крамли.
— За нами никто не гонится, — отозвался Генри. — Послушай меня, это тебе слепой говорит. Куда мы теперь?
— К моим бабушке с дедушкой.
— Что ж, звучит неплохо, особенно теперь, — сказал Генри.
Мы торопливо зашагали.
— Боже, боже, — перешептывались мы, — знает ли кто-нибудь на студии об этом потайном ходе?
— Если и знает, то никогда не скажет.
— Только представь. Если никто ничего не знал и Человек-чудовище приходил каждую ночь или каждый день и слушал из-за стены, то через какое-то время ему все уже было известно. Все дела, все входы и выходы, все аферы с бумагами, все женщины. Накопи побольше информации, и можно собирать дань. Потрясти Гаем у всех перед носом, забрать деньги и деру.
— Гаем?
— Куклой Гая Фокса, чучелом для фейерверков, тем самым Гаем, которого швыряют в огонь каждый год пятого ноября в День Гая Фокса[337] в Англии. Это вроде нашего Хеллоуина, только с религиозно-политическим уклоном. Фокс когда-то чуть не поджег парламент. Его поймали и повесили. И у нас тут что-то похожее. Человек-чудовище задумал взорвать «Максимус». Не в буквальном смысле, а расколоть студию подозрениями. Напугать всех. Потрясти перед ними этим жупелом. Может, он вытряхивал из них деньги годами. Никто другой не додумался. Он как тайный маклер, использующий секретную информацию.
— Хо-хо! — воскликнул Крамли. — Слишком складно все выходит. Мне не нравится. Ты думаешь, никто не знает, что Человек-чудовище прячется за стеной, за зеркалом?
— Ага.
— Тогда почему же сотрудники студии или некоторые из них, например твой босс Мэнни, бьются в истерике при виде роевской глиняной куклы с лицом чудовища?
— Ну…
— А может, Мэнни знает, что чудовище здесь, и боится его? Может, Человек-чудовище ночью пришел на студию, увидел работу Роя и в гневе уничтожил ее? А теперь Мэнни боится, что Рой будет шантажировать его, потому что Рой знает о существовании Человека-чудовища, а все остальные не знают? Ну же, ну, ну? Ответь же!
— Боже мой, Крамли, заткнись!
— «Заткнись»! Что за грубый тон?
— Я думаю.
— Ага, слышу, как вертятся шестеренки. Кто он? Неужели никто не знает, кто прячется за зеркалом и подслушивает? Значит, они боятся неведомого? Или они знают и боятся еще больше, потому что за многие годы Человек-чудовище накопил про всех столько гадостей, что может разгуливать, где ему вздумается, собирать дань и восвояси убегать, ныряя под стену? Они не смеют перечить ему. Возможно, он заготовил письма и какой-нибудь адвокат разошлет их, как только с Человеком-чудовищем случится несчастье. Ты же видел, как Мэнни паникует, как по десять раз на дню бегает стирать трусы? Ну так что же? Кто он такой? Или у тебя есть третья версия?
