Ольга Богуславская - Боль
Дима окончил МИФИ с красным дипломом. В 22 года он поступил ещё и в Молодежный университет культуры, факультет назывался "История и современность". История и современность распорядились его жизнью по-своему: диковинная мысль, но если будут писать учебник по истории русской журналистики конца ХХ века, там напишут о том, как и за что убили Дмитрия Холодова. Если, конечно, к тому времени в этом сумеют разобраться. А учиться Дима любил. Дома зубрил английские слова, попросил маму накупить разных разговорников… Тех, кто приходит в нашу газету по объявлению, первое время мы называем людьми с улицы. Я хорошо помню, какими словами ругался Вадим Поэгли, прочитав его первый материал. Мы правили его целую вечность. Но Дима пришел в газету не с улицы, а из глубины заветного желания научиться писать. Он выбирал между факультетом журналистики и литературным институтом и выбрал "МК". "Караул" — страница Димы Холодова…
Смешное воспоминание. Ко мне пришла по делу дама-адвокат. Уж не знаю, как она выступает на процессах, речь без матерных слов дается ей с трудом. Дама курит папиросы. Расположилась в нашем отделе политики и права со всеми удобствами, достает роскошный старинный серебряный портсигар. Слева сидит Сережа Гулый, справа — Холодов. Оба не курят. Гулый имеет обыкновение выгонять курильщиков взашей. Я приготовилась к военным маневрам. Вдруг дама суетливо вскакивает и говорит: пойдем, покурим в коридоре. Да что вы, говорю, курите здесь… А она, уже выскочив из комнаты, хрипло шепчет: да у вас там парень сидит, глядит на меня с укоризной…
Такое у него было оружие — взгляд. С таким оружием нечего делать на театре военных действий. А он ездил в командировки в "горячие точки", туда, где часто было больше мертвых, чем живых, со своей клеенчатой сумкой или с матерчатой авоськой, какой-то немыслимо беззащитной на фоне гор, с которых стреляют — и попадают.
На его глазах в воздухе расстреляли самолет. Человек, который в те дни оказался с ним в одном номере гостиницы, рассказывал мне: Дима собирался "сменить тему". Ну не мог он, я точно знаю, смотреть на войну глазами бытописателя. В его архиве вперемешку с фотографиями старых церквей лежат фотографии убитых, обезображенных людей. Неизбежно одно из двух явлений должно было взять в нем верх. Война должна была проиграть. Но я думаю, что желание рассказать правду о невоенных маневрах военных людей, о неслыханном воровстве и казно-крадстве держало его в плену на самых жестких условиях. Кстати, именно у Димы дома, среди скромных вещей, именно только там и можно себе представить, как это безудержное лихоимство не давало ему "выйти из темы".
За что его убили?
Боялись, что опубликует документы, станут известны факты, такой-то, мол, защитник отечества вывез столько-то возов импортной техники, уволок столько-то мешков валюты, обтянул кожей белого носорога столько-то автомобилей, дрался до последней капли крови за генеральскую дачу на лужайке в 20 гектаров? Да можно ли поверить в такую робость? Каких только документов не публиковали, каких только имен не называли — ни у кого из разоблаченных даже легкий насморк не начался. Военачальники перекликаются с трибун: были или не были у Холодова секретные документы о том, как разворовали солдатский хлеб, предали и продали солдат России? Да полно звенеть эполетами. Нет таких слов и нет таких фактов, которыми можно смутить наших воров.
Его убили ПРОСТО ТАК. Просто взяли и убили.
О Грачеве хочу сказать особо, не в строку, чтобы даже так он не соприкоснулся с Димой. Монтескье в "Духе законов" поясняет: "Честь не может быть принципом деспотических государств: там все люди равны и потому не могут превозноситься друг над другом; там все люди рабы и потому не могут превозноситься ни над чем. Может ли деспот потерпеть её в своем государстве? Она полагает свою славу в презрении к жизни, а вся сила деспота только в том, что он может лишить жизни. Как она сама могла бы стерпеть деспота?"
История российского офицерства вряд ли знает ещё один подобный случай — когда высший среди высших военачальников позволил бы себе стерпеть неисчислимое множество оскорбительных подозрений и не ответил на это поступком, единственно возможным. Отставкой. Обоснованные и тем более необоснованные подозрения равно должны быть непереносимы для первого среди воинов. Так долго уговаривать себя и других насчет того, что попадает в глаза только божья роса…
Что же касается Алексея Ильюшенко, исполняющего обязанности генерального прокурора, он прямо так и говорит: "К сожалению, ничего, кроме оскорблений, я в этих публикациях не вижу. Фактуры там нет". То есть сейчас все, что будет и уже было опубликовано о воровстве и коррупции в ЗГВ, оценивается исключительно в соотношении с остротой зрения нашего почти уже генерального прокурора. Видит он или не видит. Лежит перед ним документ, в нем — факты, но если человек не видит, кто виноват?
Несмотря, однако, на плохое зрение, слух у Ильюшенко хороший. Впрочем, как очкарик с большим стажем подтверждаю: чем человек хуже видит, тем лучше слышит. И вот президент говорит: убийц Холодова надо найти, а почти генеральный прокурор отвечает: да, это дело необходимо расследовать. И расследуем. И положим президенту под елку.
То есть ЭТО ДЕЛО необходимо расследовать, потому что нужно. Генеральная прокуратура до потолка завалена делами, куда более простыми с профессиональной точки зрения, но их расследовать не так нужно, ну и все. Только нам ведь небезразлично, кого предъявят в качестве подозреваемого или подозреваемых. В убийстве отца Александра Меня давно сознался человек, совершивший много убийств. Еще одно ему не помешает — пока контора пишет, он жив. Правда, он понятия не имеет, где именно произошло убийство, но работа кипит. Не так ли она кипит и в нашем случае? У нас может не быть лекарств, колбасы, исподнего — со стрелочниками перебоев не было никогда.
…Димина мама показала мне тетрадку, в которой он делал записи. Не дневниковые, а от случая к случаю. Я не в силах была даже перелистать её. Точно я без его ведома копаюсь в его вещах. Я решила, что открою её наугад и несколько строчек, какие попадутся на глаза, приму как подсказку от него — нам. Вот эти строчки: "Вообще, читатель, представляете ли вы, во сколько сейчас обойдется строительство воздушного замка?"
… Уже совсем на прощание Димина мама сказала:
— Никак не могу найти, хотела показать вам фотографию. Знаете, есть такой храм Покрова на Нерли. Он стоит на берегу озера. И вода в озере редко бывает совершенно неподвижной. А Димка сфотографировал отражение храма в озере, случилось ему увидеть такую зеркальную гладь…
Я вскочила, будто меня кто-то в спину толкнул. Кричу: "Так ведь про храм-то Покрова!.."
Прямо за руку её схватила. А Зоя Александровна улыбнулась Диминой улыбкой и сказала так спокойно и тихо: "Так всегда бывает, когда про человека все время думаешь…"
СЫЩИКУговаривала три дня. Уже начала злиться. По какой причине начальник 12-го отдела МУРа по расследованию заказных убийств так упорно отказывается от публикации в газете? Нет — и точка. И только когда я обиделась, он, из уважения к нашей старой дружбе, смягчился. Мы долго разговаривали в его кабинете. Меняя кассету в диктофоне, огрызнулась: за такие рабочие условия мне надо премию назначить. Какие, говорит, условия? Да вот именно никаких. Каждую минуту звонит телефон. Причем он снимает трубку, слушает, что ему говорят, и на его лице отражается тщательно маскируемое желание запереть меня в шкафу и поговорить без посторонних. Потом кто-то влетает в кабинет. Потом опять. Потом он говорит сразу по двум телефонам. Потом заходит разгоряченный мужчина и, осторожно выбирая выражения, говорит, что нужно сменить человека, который уже сутки не жрамши, не спамши сидит в засаде на чердаке. Цхай поднимает на него глаза. Тот с лёта разворачивается со словами: понял, Ильич, понял…
Прочел он то, что у меня получилось, завизировал, а на другой день звонит с утра: срочно приезжайте в МУР и не забудьте статью. Я прилетела на такси. Он вынул из ящика толстый красный фломастер и вычеркнул из моей статьи все, что касалось его персоны, и все его частные рассуждения о работе в МУРе. То есть ровно половину. И, чтобы мне уж окончательно все стало понятно, добавил, что не будет фотографироваться.
По-настоящему мы познакомились с ним через несколько дней после того, как задержали Удава, то есть осенью 1992 года. По тому как разговаривали сотрудники Одинцовского УВД, причем не столько с ним в глаза, но и в его отсутствие, я заключила, что он давно работает в ГУУРе России и все его давно знают и уважают. А это было, оказывается, его первое большое дело.
Но душу мою в плен он взял в редакции "МК".
Мы решили наградить денежными премиями особо отличившихся по делу Удава сотрудников милиции, и я попросила Цхая составить список. В назначенный день все прибыли в редакцию. Все в парадной форме, главный редактор распорядился поставить стулья для коллективной фотографии, и тут Цхай берет меня под локоть и говорит, что есть одно дело. Где бы нам уединиться для беседы?
