Анастасия Валеева - На крючке
– Цыга-анка гада-ала, цыга-анка гада-ала, – услышала Яна пьяный голос Руденко из открытого окна удалявшегося автомобиля.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Она вернулась в дом, убрала грязную посуду в раковину и, оставив ее там до утра, устроилась в гостиной с чашкой кофе и сигаретой. Поискав глазами пульт дистанционного управления, включила телевизор и стала переключать каналы. Праздничная программа отличалась от будничной лишь молодящейся Аллой Пугачевой на главной телевизионной кнопке и ее супругом – на второй. На НТВ последнее время крутили одну развлекаловку, а новостные программы ничем не отличались от программ ОРТ и РТР. «Это чтобы у народа голова не болела, какую кнопку нажать», – подвела итог Милославская и выключила телевизор. Ну, не смотреть же в конце концов пафосные американские боевики десяти-пятнадцатилетней давности со Шварцем, Ван Даммом и Дудикоффым в главных ролях, которые крутили по всем восьми каналам, принимавшимся в городе. Все эти ленты прямо-таки выдавливали слезы умиления, когда правда в лице отважного пуле-гранатонепробиваемого героя побеждала ложь в лице грязного, зажравшегося мафиози или все на своем пути крушащего монстра с далекой планеты.
Правда, нет-нет, да и по нашему телевидению проскальзывали неплохие французские фильмы типа «Последнего танго в Париже», анонсированного как эротика, или «Салон красоты „Венера“ с Натали Бей, название которого почему-то перевели как „Красота Венеры“. Короче, по ящику смотреть было нечего. Пришлось подняться и найти в книжном шкафу томик Генри Миллера. Но и замечательная, грубовато-сочная проза Миллера почему-то не усваивалась. Отложив книгу в сторону, Милославская потянулась всем телом и посмотрела на часы. Половина первого. „Нужно принять ванну и ложиться спать“, – сказала она себе и собралась уже встать, чтобы выполнить намеченное дело, как ее остановил телефонный звонок.
«Наверное, Семеныч добрался домой и решил меня успокоить», – подумала она, снимая трубку, но оттуда прозвучал довольно приятный, но вовсе ей не знакомый голос, который принадлежал немолодому уже мужчине. Во всяком случае, так показалось Яне.
– Прошу прощения за поздний звонок, – сказал мужчина. – Яна Борисовна, если не ошибаюсь?
– Да, это я, – ответила Милославская, – но…
– Засурский, Яков Григорьевич, – перебил ее абонент, – еще раз прошу прощения, если разбудил вас, но я боялся, что могу не застать вас завтра утром, а мне бы хотелось встретиться с вами как можно быстрее.
– Это как-то связано со смертью Жени Галкиной? – поинтересовалась Милославская.
– Думаю, мы сможем поговорить об этом завтра у меня, – не ответил на вопрос Засурский. – В десять вас устроит?
– Вообще-то, завтра у меня выходной, – соврала Милославская, но Якова Григорьевича не так-то просто было смутить.
– Можете не сомневаться, ваш труд будет щедро вознагражден, – твердо произнес он.
– Хорошо, в одиннадцать, – согласилась Яна, – если вы так настаиваете.
– Спасибо. Я буду ждать вас у себя в кабинете. До свидания, – сказал Засурский и положил трубку.
«Какого черта нужно от меня этому толстосуму? – подумала Яна. – Наверно, ему доложили, что я интересовалась его отпрыском». Больше она ни о чем не стала сегодня думать. Она приняла душ, смывая с себя заботы и хлопоты сегодняшнего дня, растерлась большим махровым полотенцем и легла спать.
* * *Утром она вымыла посуду, выпила кофе, закусила холодной курицей и салатами, оставшимися от вчерашнего праздничного ужина и отправилась в казино. Джемму, которая видя, как она собирается, крутилась под ногами, норовя ухватить за лодыжку, она решила оставить дома.
– Охраняй, – приказала она собаке, выйдя за калитку.
Казино «Большая игра» было еще закрыто, но, видимо, Яну ждали, потому что охранник, увидев ее, открыл стеклянную дверь и, поинтересовавшись, не Милославская ли она, любезно пригласил пройти.
Яна не стала выпяливаться, но не могла отказать себе в удовольствии одеться элегантно и модно. На ней был деловой костюм из серого твида, состоявший из стильного однобортного пиджака со слегка округленным лацканами и узких брюк. И теперь ступая по светлым, в тон стенам, коврам, она чувствовала себя вполне комфортно и свободно. У нее было такое ощущение, что она представляет некую проверяющую организацию – так безупречно сидел на ней английский костюм, и такой отстраненной от окружающего блеска и хищных амбиций она себе казалась. Чувствуя, с какой мягкой и настойчивой нежностью льнет к ее плечам, талии и коленям шерстяная ткань, Яна все же не могла подавить лукавую усмешку – этот костюм, несмотря на деловой стиль и некую таящуюся в нем холодность, все же был слишком тонок, мягок, чувственен, чтобы иллюзия лица проверяющей организации, поселившаяся в ее сознании, могла существовать отдельно от насмешливой поправки на юмор.
Эта мысль развлекала Яну и отвлекла ее от того беспокойства, которое вызвало в ней приглашение Засурского. Она была заинтригована и все-таки на душе у нее было неспокойно, как если бы она ожидала какого-то подвоха. Значит, Засурский заинтересован в том, чтобы Яна расследовала это дело. Почему? Потому что это касается его сына? Или потому что предмет, из-за которого убили Женю, имеет в его глазах ценность. Возможно, он захочет, чтобы Яна нашла это таинственное нечто и вручила ему за кругленькую сумму. Руденко будет расстроен, – Яна улыбнулась кончиками губ, как бы стыдясь этой улыбки, считая ее чересчур инквизиторской. Когда ее рука легла на ручку двери, ведущей в кабинет владельца казино, она была так далека от окружающих ее реалий, переключившись мысленно на Руденко и на массу мелких приятных вещей, о которых стала думать исключительно из психотерапевтических целей, чтобы побороть волнение, и которыми незаметно для себя увлеклась, что кабинет Засурского показался ей четвертым измерением.
Сам Засурский сидел в кожаном кресле, вальяжно откинувшись на спинку и глядя на вошедшую Яну из-под тяжелых полуопущенных век. Полноватый, с большими руками, чем-то похожий на медведя, Засурский выглядел лет на сорок пять. Его открытое, красивое лицо было несколько анемичным, но живые карие глаза под почти сросшимися черными бровями излучали бездну лукавства. Тонкие, почти невидимые губы и огромные глаза делали его похожим на те изображения поздней античности и византийской поры, в которых именно таким контрастом было подчеркнуто возрастание духовности и угасание чувственности. Вот только чудовищно узкий рот Засурского, который был к тому же плотно сжат, будил скорее впечатление чего-то порочного и мстительно-плотоядного. Правильный нос ничего не добавлял этому примечательному лицу, он стал, выражаясь метафорически, невидимкой и в виду этого контраст между большими глазами с ленивым прищуром и нитеобразным ртом достигал своей потрясающей силы.
Засурский напустил на себя меланхолично-разочарованный вид, который приобрел с появлением Яны флер равнодушно-оценочного пренебрежения. Это действительно был толстосум, по крайней мере, его гримаса, его поза красноречиво говорили об этом.
– Доброе утро, – ровным голосом сказала Яна.
– Доброе, – слабо улыбнулся Засурский и тихонько крутнулся в кресле. – Про-ошу.
Последнее слово он произнес с интонацией обкомовского работника. В нем, этом коротком слове, проявилось все его презрение к простым смертным, смягченное толикой снисходительной иронии. Он указал глазами на стоявшее перед овальным столом кресло. Одной этой фразы хватило, чтобы Яна поняла, что ее ждет что-то непредвиденное, что-то, что ее разочарует, если не рассердит. Она опустилась в кресло со смешанным чувством потерянности и недовольства.
– А я вас не так себе представлял, – иронично улыбнулся он.
– Этакой бабой-ягой? – усмехнулась Яна.
– Не то чтобы бабой-ягой, – шире улыбнулся Засурский, демонстрируя мелкие острые зубы, – скорее пожилой женщиной, вроде тех народных целительниц, о которых пишут в газетах и показывают по телевизору в рекламе.
– Это комплимент? – хитро улыбнулась Яна.
– Да, – Засурский еще раз крутнулся, перенес центр тяжести вперед и, облокотившись на стол, пронизал Яну долгим пристальным взглядом. – У меня к вам деловое предложение.
– Слушаю вас. У вас курить можно? – Яна покосилась на бронзовую пепельницу, стоявшую справа от Засурского на столе.
Это была раритетная вещица, выполненная, без сомнения, талантливым мастером отгремевшей эпохи. Она изображала разметавшуюся на ложе, напоминавшем створку ракушки, девушку, может быть, богиню.
– Конечно, – он пододвинул пепельницу Яне, – чувствуйте себя как дома.
Эта безобидно-гостеприимная фраза прозвучала вполне лицемерно – Засурский и разговаривал, и вел себя так, чтобы не дай Бог, посетитель, в данном случае Яна, не забыли, что он, Засурский, здесь хозяин, если не повелитель.
