Арнальд Индридасон - Трясина
— Это, знаешь ли, так не делается! Тоже мне, воображала! Ты что думаешь, можно вот просто так пойти на танцы, флиртовать с мужиком, а потом взять и на полдороге остановиться? Да ты смеешься. Не-ет, милочка, так не бывает. Назвался груздем — полезай в кузов, вот так-то!
Она уже рыдала, но собралась с силами, открыла сумочку, вынула оттуда пластиковый пакет и отдала его полицейскому. Тот открыл пакет и вынул оттуда порванные пополам женские трусики. Ее собственные…
Рунар бросил грабли на землю и попытался скрыться в доме, но Эрленд преградил ему дорогу и толкнул его к стене. Они смотрели друг другу в глаза.
— Она передала тебе улику, — сказал Эрленд. — Единственную улику. Она была уверена, что по ней Хольберга можно обвинить.
— Ничего она мне не передавала, — прошипел Рунар. — Оставь меня в покое.
— Она передала тебе трусики.
— Ложь!
— Тебя должны были уволить на месте, мерзкая, гадкая тварь!!!
Эрленд с отвращением отошел от едва дышащего старика. Тот сполз вниз по стене.
— Я просто хотел показать ей, чего ей ждать от судей, если она решит подать жалобу, — пропищал старик. — Я ей услугу оказал. Судьи смеются, когда им попадают такие дела.
Эрленд развернулся и пошел прочь. Как смеет бог, коли он существует, как он смеет, как он смеет давать такому чудовищу, как Рунар, дожить до старости и отбирать жизнь у невинной четырехлетней девочки.
Наверное, надо вернуться к сестре Кольбрун. Нет, сначала в кевлавикскую библиотеку. Полки, полки, корешки книг. А, вот она, Библия.
Эрленд неплохо знал Библию и сразу нашел шестьдесят третий псалом. Вот и она, строчка с могильного камня.
— Сохрани жизнь мою от страха врага.
Надо же, правильно запомнил. Второй стих псалма, вторая половина. Эрленд, не отходя от полки, прочел псалом несколько раз, водя пальцами по строкам, повторяя текст про себя.
Первая половина второго стиха — мольба господу.
Эрленд почувствовал, будто голос, вопль несчастной женщины доносится до него через года.
— Услышь, Боже, голос мой в молитве моей.
11
Эрленд снова подъехал к белому дому, обитому гофрированным листом, и заглушил двигатель. Выходить из машины не стал, решил сначала докурить. Он все старался дымить поменьше и в хорошем настроении умудрялся выкуривать не более пяти сигарет за день. М-да, сегодня это уже восьмая, а еще и трех пополудни нет.
Вышел из машины, взбежал по ступенькам крыльца и позвонил в дверь. Прошло несколько минут, никакой реакции. Позвонил еще раз, ноль эмоций. Заглянул сквозь стеклянную дверь — зеленый плащ и зонтик висят на вешалке, сапоги стоят на полу. Позвонил в третий раз, повернулся спиной к двери и вышел под самый край козырька. Вдруг дверь распахнулась, на пороге стояла Элин, глядела на него с ненавистью.
— Я тебе сказала, оставь меня в покое! Пошел вон, убирайся!
Она попыталась захлопнуть дверь, но не тут-то было — Эрленд успел вставить ногу в проем.
— Не думайте, что мы все такие, как Рунар, — сказал он. — Я знаю, с вашей сестрой обошлись плохо. Я говорил с Рунаром. То, что он совершил, чудовищно, но сейчас ничего не изменишь. У него старческое слабоумие, он не способен понять, что натворил.
— Оставьте меня в покое!
— Мне нужно с вами поговорить. Я хотел бы, чтобы это произошло по вашей доброй воле — иначе мне придется вызвать наряд и доставить вас в участок. Знаете, я буду рад, если получится обойтись без этого.
Эрленд вынул из кармана фотографию могилы и просунул ее в щель между дверью и косяком.
— Я нашел это в квартире у Хольберга.
Элин не ответила. Помолчали.
Эрленд держал фотографию двумя пальцами, так чтобы Элин могла ее разглядеть. Он не видел, что она делает, только чувствовал, как она давит на дверь. Через некоторое время дверь отпустили, Элин взяла фотографию у него из рук.
Ну наконец-то, дверь открылась, вот она, стоит в коридоре, рассматривает снимок.
Эрленд зашел внутрь, аккуратно закрыл за собой дверь.
Элин ушла в гостиную, Эрленд подумал было, не снять ли мокрые ботинки. Ладно, просто ноги вытру о коврик. Прошел в гостиную, мимо вычищенной до блеска кухни и кабинета. На стенах висят картины в золоченых рамах, в углу — синтезатор.
— Вы узнаете фотографию? — осторожно спросил Эрленд.
— Никогда прежде ее не видела.
— Ваша сестра… она имела какие-то дела с Хольбергом после… после случившегося?
— Я не слышала ничего подобного. Думаю, нет, никогда. Ну сами подумайте.
— Делали анализ крови на отцовство?
— Зачем?
— Лишнее доказательство того, что ваша сестра говорила правду. Что ее действительно изнасиловали.
Элин подняла глаза на Эрленда, смерила его долгим взглядом.
— Вы, легавые, все одинаковые. Лень вам как следует делать свое дело.
— В смысле?
— Вы что, дела не читали?
— В общих чертах я его изучил, а что?
— А то, что Хольберг не стал отрицать, что половой акт имел место. Умный, сволочь такая! Он отрицал только, что это было изнасилование. Сказал, что она воспылала к нему страстью, охмурила и сама пригласила к себе. Вот какую линию защиты выдумал себе! Мол, Кольбрун спала с ним, да по собственной воле. Невинного из себя строил, подонок эдакий!!!
— Но…
— Кольбрун плевать было, он отец или нет. Она не желала, чтобы он имел хоть какое-то касательство к ребенку. Доказав, что Хольберг отец Ауд, она ничего бы не изменила в деле об изнасиловании, так что делать анализ крови было бессмысленно.
— Это мне не пришло в голову.
— У моей сестры всех улик было — рваные трусики, — продолжала Элин. — Побитой она не выглядела, силенок-то у нее чуть, она и не сопротивлялась толком, против такого-то великана, да и к тому же, говорила она мне, ее словно парализовало от ужаса, когда он начал лапать ее на кухне. Затем утащил ее в спальню и сделал свое дело там… Дважды. Прижал ее к кровати, лапал ее и говорил всякую липкую мерзость, потом снова полез. Она три дня собиралась с духом пойти в полицию. Медосмотр толком ничего не дал. Она так и не поняла, почему он решил на нее напасть. Она все себя винила, думала, чем-то дала ему понять, что он ей интересен. Думала, может, как-то не так себя вела на танцах, а потом дома у подружки. Может, сказала что-то как-то, и он подумал, что она не прочь. Винила себя. Наверное, у всех такая реакция.
Элин сделала глубокий вдох.
— А когда пошла в полицию, попала на Рунара. Я бы сама с ней сходила, но она так вся сгорала от стыда, что никому ничего не рассказала сразу, я и не знала! Ведь Хольберг ей угрожал. Сказал, что, если она посмеет рассказать кому-нибудь, он вернется и такое с ней сделает! Поэтому она побежала в полицию, думала, там она будет в безопасности. Что ей помогут. Дадут ей убежище. И только когда Рунар вдоволь наигрался с ней, забрал у нее трусики и предложил все забыть, только тогда она пришла ко мне.
— Трусики бесследно исчезли, — сказал Эрленд. — А Рунар отрицал…
— Кольбрун сказала, что она передала их ему, и я клянусь, моя сестра никому в жизни не лгала. Я не знаю, как он вообще посмел это сделать. Я его вижу на улицах частенько, в рыбном магазине, в супермаркете. Я даже наскочила на него однажды, орала как одержимая. Не смогла сдержаться. А он! Глядел на меня, словно ему это нравится. Ухмылялся. Кольбрун рассказывала мне про эту его улыбочку. Он утверждал, что трусиков никаких никогда не видел, что ее заявление было такое туманное, что он решил, она пьяна, поэтому и послал ее домой.
— На него наложили взыскание, — сказал Эрленд, — но с него как с гуся вода, у него этих взысканий было — что волос на голове. В полиции все знали, что он чудовище не хуже любого бандита, но кто-то сверху его покрывал. До поры до времени, дальше дела пошли совсем плохо, и его выгнали.
— Сказали в итоге, что для открытия дела не хватает улик. Да, этот ваш Рунар был прав, Кольбрун надо было просто забыть про это, и дело с концом. Ну и конечно, она не пошла в полицию сразу, да еще, глупышка, вымыла и вычистила весь дом сверху донизу, особенно постельное белье — какие уж тут улики… Только трусики сохранила. Все-таки какую-то улику решила оставить. Бедняжка, думала, их хватит. Думала, глупышка, что достаточно будет рассказать правду! Хотела смыть с себя этот позор, не желала с ним жить. Да еще синяков особенных на ней не было, только кровоподтек на губе — он ей рот зажимал — и сосуд лопнул в одном глазу, а так ничего.
— Сумела она пережить все это?
— Что вы. Она очень была чувствительная, сестра моя. Нежная, хрупкая душа, самая приманка для разных подонков! Вроде Хольберга. Вроде Рунара. Они это сразу поняли, у них, у мерзавцев, нюх! Оба изнасиловали ее, каждый по-своему. Разорвали на части, как волки добычу.
Элин опустила глаза.
— Звери, звери!
Эрленд подумал немного.
