Анонимный автор - Молчание Апостола
Обзор книги Анонимный автор - Молчание Апостола
Молчание Апостола
Иисус сказал им в ответ: берегитесь, чтобы кто не прельстил вас, ибо многие придут под именем Моим, и будут говорить: «я Христос», и многих прельстят…
<…> и многие лжепророки восстанут, и прельстят многих; и, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь…
<…> Итак, когда увидите мерзость запустения, реченную через пророка Даниила, стоящую на святом месте, – читающий да разумеет…
От Матфея Святое Благовествование, XXIX, 3-35…любое убеждение, стоит ему претвориться в действие, становится безумием, которое боги насылают на тех, кого хотят погубить.
Джозеф Конрад, «Ностромо»Каждый, пытающийся стать ангелом, превращается в зверя.
Блез ПаскальГлава 1
26 декабря 2014 г. (Ассошиэйтед Пресс).
Праздник Рождества в этом году завершился драматически. В ночь с 25 на 26 декабря в восточной части Средиземного моря произошла серия подземных толчков, магнитуда которых достигала отметок 5,0–5,5. Эпицентр находился на глубине порядка 6 км ниже дна моря. Землетрясение произвело ряд разрушений в прибрежных городах и населенных пунктов Израиля, Ливана, Сирии, турецкой Аланьи. Разрушения отмечены также на ряде островов Эгейского моря. Сообщений о человеческих жертвах не поступало.
Подобного он не видел и в фильмах ужасов, и сейчас чувствовал, как его колотит мелкая дрожь. Трупы, лежавшие лицом вниз на уже подтаивавшем снегу, привели бы в состояние ступора кого угодно. Все как один они впились пальцами в землю под снегом. Скрюченными пальцами. И все лежали, вжавшись лицом в снег. А спины…
Никос старался не смотреть на их спины. Содранная кожа – надрез был сделан от плеча до плеча, затем шел по бокам, завершая прямоугольник на уровне поясницы – открывала кроваво-красные мышцы спины. Плоть. Но на ум Никосу приходило совсем другое слово: «мясо». Именно мясо, как мясо освежеванного зверя. Полицейский посмотрел на свой пистолет в дрожащей руке, в котором не было ни малейшей необходимости, и сунул его в кобуру на поясе.
В нескольких шагах от него стоял седобородый настоятель храма отец Иоанн, низко опустив голову и держа наперсный крест обеими руками – или, скорее, держась за него, как за спасительную ветвь дерева, не дающую утонуть. Губы его беззвучно шевелились: он молился.
И еще: среди тел заметил Паподопулос многажды виденную им, но сейчас разбитую, расколотую в щепы икону «Святой Иоанн Богослов в молчании», поклониться которой в храм каждый год приезжали тысячи верующих, прибывавших паломниками в монастырь Иоанна Богослова, основанного еще в XI веке преподобным Христодулом, но никогда не миновавших храм Пещеры, неподалеку от монастыря стоящий – поклониться редкой и, по рассказам, чудотворной иконе.
– Что же это, геронда[1]? – помертвевшими губами выговорил Никос.
– Враг человек сотворил сие, – ответил отец Иоанн словами Евангелия.
– А прежде, геронда, ты видел их?
– Они явились группой, двенадцать человек, парни и две девушки…
Услышав слово «двенадцать», Попадопулос осознал, что, пораженный страшным зрелищем, даже не пересчитал лежащие на снегу тела.
– Да вот они, все тут – пришли вчера, до того еще, как содрогнулась земля. Днем явились. Были и в храме. Но… не паломники. Хотя и молились. И на иконы перекрестились, и, губами шевеля, молитвы вечерние творили. До самого конца службы стояли. После один из них, постарше, спросил, можно ль на ночлег остаться. Ну да где же? При храме лишь одна моя келейка есть с топчаном деревянным. Гостевых помещений и не было никогда, сам знаешь. Я сказал им: либо подняться в Хору, там гостиничка есть, либо к морю спуститься в Скалу, может там ночлег бы у них нашелся.
– А они что на это?
– Уже темнело, когда тот, что постарше был, попросил разрешения палатки поставить неподалеку, на склоне. Ну что ж, говорю… Однако, говорю, снег с ветром штормовым обещали, так что… «Нам не впервой», – сказал.
Полицейский, пересилив себя, подошел к одному из трупов. Перекрестившись, приподнял мертвецу голову, осмотрел шею. Потом прошелся внимательным взглядом по мясу, от плеч до поясницы. Выпрямившись, хмуро посмотрел на священника.
– Геронда…
– Да, Никос.
– А ведь ран иных – кроме содранной кожи – нет.
– Я, Никос, и по рукам, в землю впившимся, понял. Не сопротивлялись они. И живыми были, когда их…
Попадопулос закрыл рот ладонью и сглотнул, сдерживая подкатывающую к горлу рвоту.
– Живьем освежевали… Да ведь и кролик биться-дергаться до последнего стал бы. Ты что-нибудь подобное видел, геронда?
Отец Иоанн тяжело вздохнул:
– Сын мой, того, что я в своей жизни долгой и грешной видел, тебе и слышать не надобно, и не дай Бог даже во сне увидеть.
* * *Полутора часами ранее
Когда толчки прекратились, уже рассветало. Утихла и невиданная на Патмосе снежная буря. Никос встал с кровати и, набросив теплый халат, пошел по комнатам, включая свет, чтобы посмотреть, каких бед наделало землетрясение в доме. На кухне, бросив взгляд на кучу битой посуды, вылетевшей из буфета, он посмотрел на стену и ахнул. По диагонали всей кухонной стены змеилась трещина, от пола до потолка. Это в его-то доме, сложенном из камня еще прадедом, сложенном на совесть, где блок к блоку подогнан был так, что и ножа между ними не вставить… Эхе-хе… Вот тебе и выходной, Никос Попадопулос. Работы на сегодня – и если только на сегодня – будет невпроворот. Еще ведь и снаружи дом осмотреть надо.
Он принялся было натягивать резиновые сапоги, но тут на кухне зазвонил телефон. Никос в полунадетых сапогах проковылял на кухню и снял трубку:
– Астиномос[2] Попадопулос слушает.
Голос в трубке удивленно крякнул.
– Астиномос? Я-то думал, что на Патмосе один астиномос, и это я.
– Виноват, начальник. Антипастиномос[3] Попадопулос у телефона!
– Да ладно, Никос, шучу я. Знаю, что тебя на твоем холме все астиномосом величают.
Пауза.
– А теперь: срочно шагай к храму Пещеры Апокалипсиса. Рация, диктофон, фотоаппарат. Пистолет – но это на всякий случай.
– А что стряслось, начальник?
– Вот это ты мне и расскажешь. Но, похоже, стряслось.
– Хоть что-то известно?
– Звонок был в участок. Кто звонил, откуда звонили – неясно. Дария передала, что звонившая женщина словно в бреду повторяла: «апостолы, мироносицы, мертвы, все мертвы, ищите черных, здесь, в Лондоне, в Риме, повсюду, это они, они…» Так что давай, посмотри, что там.
– Уже иду.
Надевая форму, он сунул в кобуру пистолет. Стефания всполошилась:
– А это зачем? Никогда ты его с собой не брал.
Разозленный испорченным выходным, покраснев от натуги (пояс удалось застегнуть с третьей попытки), Никос огрызнулся:
– Тебе отчет в письменной форме нужен, или на слово поверишь, что начальство велело?
Распахнув дверь, Попадопулос шагнул за порог – и замер. Вся поверхность холма была покрыта мокрым снегом. Ноги сразу заскользили по мокрой тающей жиже. Никос в сердцах сплюнул и стал осторожно спускаться по тысяче раз хоженной, сейчас скрытой под снегом тропе.
Пройдя чуть менее километра, он уже в деталях мог видеть храм Пещеры Апокалипсиса и одинокую фигуру настоятеля, отца Иоанна. Впрочем… не совсем, точнее, совсем не одинокую.
На мокром снегу, чуть выше храма, стояло несколько альпинистских палаток, вокруг которых лежали люди. Не отрывая от них взгляда и уже не боясь поскользнуться, Никос побежал. Но и на бегу он видел, что люди раздеты до пояса, а их голые спины словно покрыты красными полотенцами. Когда до группы лежащих людей оставалось метров двадцать, Никос вспотел. И вовсе не от бега. А от того, что увидел и понял: то, что ему показалось красными полотенцами, было обнаженными человеческими мышцами, с которых была содрана кожа.
* * *– Как убивали их, геронда, может, что видел или слышал хотя бы?
– Что можно было увидеть-услышать? Из окошка кельи ночью на расстоянии руки уже ничего не рассмотреть. А дело ведь ночью и было.
Никос посмотрел на куполообразные альпинистские палатки. Изрезанные, с рассеченными бортами и пологами, следы от тел, которые тащили по снегу (или жертвы ползли сами?). Однако… палатки, спальники. Трое или четверо так и лежали с ногами в спальных мешках. Запаслись снаряжением. Значит, предполагали, что, может, придется вот так заночевать. Но какая же нужда по зиме сюда являться? Никогда Попадопулос здесь паломников зимой не видывал.
Да еще разбитая, расколотая икона – почему? И что это значило бы?
