Александр Бушков - Второе восстание Спартака
– Похоже на перестрелку, – удивленно пробормотал Комсомолец. – Не может такого быть!
– Вроде «ура» вопят, – сказал, подходя к окну, Федор-Танкист. – Как раз со стороны шлюза...
– Прорвались! – выдохнул Кум.
Лицо его было страшно подсвечено красными всполохами – быстро разгоралось подожженное ДПНК...
– Это наш единственный шанс, – шепотом, едва слышно сказал Спартак.
Но Комсомолец его услышал.
Взгляд в будущее
Декабрь 1945 года, спустя два дня после восстания.
– Сегодня вроде бы чуть потеплее, да, Серега? – Прохорцев с шумом втянул в себя морозный воздух.
– Это просто вам так кажется. Потому что вчера весь день мы с вами проторчали на улице и замерзли как сволочи. А сегодня все больше в комнате сидим, – сказал Калязин.
– Ну нет чтобы согласиться с начальством. Сказал бы: воистину так, товарищ полковник, как всегда вы правы.
– Брали бы с собой Садовникова, он бы вам умело поддакивал. Куда мне до него.
– Ишь как осмелел, майор. Знаешь, что без тебя в этом деле не обойтись.
– Не обойтись, Аркадий Андреич, – на полном серьезе сказал майор Калязин. – Дело уж больно тонкое. Прямо как весенний лед: того и гляди под ногами проломится, и ухнешь в ледяную воду. Бунт в лагере – само по себе событие не рядовое, а тут уже не бунтом пахнет, тут восстанием пахнет. А это, сами понимаете, уже совсем другой коленкор с совсем другими оргвыводами, головушки могут полететь вплоть до самого верхнего верха... И последнее во многом зависит от того, как мы с вами эти события отразим. Тут надо сработать аккуратненько, а не по-садовниковски – топором и зубилом. Надо отразить так, чтоб к нам с вами претензий ни у кого не возникло. Например, претензий за некачественно проведенное расследование или неправильную квалификацию деяний, чтоб мы в любом случае в стороночке остались и оттуда бы наблюдали за развитием истории...
– До Нового года бы успеть отразить, – проворчал Прохорцев. – Не то нас самих, знаешь ли, топором и зубилом.
Полковник и майор направлялись к уцелевшему административному корпусу, шли от солдатских казарм, возле которых стояла полевая кухня и где они только что отобедали прямо-таки по-суворовски – щами да кашей. Остановились на краю бывшего лагерного плаца. Захотелось перекурить на свежем воздухе. Еще насидятся в прокуренном помещении.
От сгоревших бараков тянуло гарью. Зеки сожгли три барака. Два сожгли ночью, сожгли просто так, в отместку непонятно кому, от злости. А один сожгли под утро, прежде снеся в него все трупы – и заключенных, и лагработников. Устроили большой погребальный костер. Понятно, проделано это было с умыслом – чтоб затруднить выяснение, кто погиб, а кто в бегах. Сейчас солдаты как раз работают на пожарище...
Полковник Прохорцев и майор Калязин курили, глядя на перепачканный кровью снег. На плацу еще валялись никем не убранные ушанки, варежки, какие-то непонятные обрывки, несколько испачканных кровью алюминиевых мисок.
– Так, может, на самом деле зеки-бунтари прорвались через шлюз благодаря Иуде? – задумчиво проговорил Прохорцев.
«Иудой» они договорились называть между собой начальника оперчасти лагеря. Можно сказать, присвоили ему оперативный псевдоним.
– Не-а, – помотал головой Калязин. – Он тут ни при чем. Думаю, все было в точности так, как нам сегодня рассказал гражданин арестант. Так совпало. Чудовищная нелепая случайность. Шлюз был открыт, поскольку в него заходил возвращающийся с работ отряд. А отряд возвращался так поздно, уже по ночи, потому что сломался грузовик, который должен был привезти его к вечерней поверке, и отряду пришлось идти в лагерь пешком. Случайность, роль которой в человеческой жизни почему-то всегда умаляется. А между тем, Аркадий Андреич, вся мировая история стоит на случайностях. Наполеон перед Ватерлоо выпил лишнего или переел на ночь, встал наутро с больной головой и проиграл важнейшую из своих битв.
– Любишь ты, майор, изъясняться красиво и... – полковник многозначительно взглянул на подчиненного, подняв вверх пальцы с зажатой в них дымящейся папиросой (вообще-то он курил «Казбек», но забыл свои в кабинете Кума и вынужден был стрельнуть у подчиненного). – И опасно изъясняешься. Правда, у тебя хватает ума не повторять этого никому другому, кроме меня, что, как говорится, выгодно тебя характеризует. Но и при мне рекомендую высказываться поаккуратнее. Ты вот лучше скажи, раз такой умный, почему конвой не выгнал отряд за периметр и не закрыл шлюз? Как ты это себе видишь?
– Исходя из того, что говорили сегодня на допросах эти двое, я рисую себе такую картину, – Калязин в несколько частых и сильных затяжек раскурил затухающую папиросу. – В шлюз заводят отряд. Как раз в этот момент толпа зеков несется к ДПНК. Вопли, крики. Зеки идущего с работ отряда видят это, слышат что-нибудь вроде: «Бей легавых! Бунт, ребята!» – вдобавок часть бегущей толпы сворачивает к шлюзу. Конвой пытается запереть шлюз, но кто-то из застрявшего в шлюзе отряда первым кидается на конвой, за ним срываются остальные. И всё, уже никакими выстрелами зеков не остановить, прут на пули, как объевшиеся мухоморов викинги, прут по упавшим, по подстреленным товарищам. Сминают конвой, завладевают оружием. Оружия у них, конечно, не густо, но это же оружие, и оно придает им еще больше решимости. Они несутся к арсеналу... Да что ж такое!
У майора снова потухла папироса, на этот раз пришлось доставать зажигалку (немецкая трофейная – Калязин некоторое время служил в Германии, в особом отделе) и снова прикуривать.
– Нам еще предстоит выяснить, сколько солдат было в оружейке. Хотя много быть не могло, – пряча зажигалку в карман шинели, продолжил Калязин. – Зато у них было оружие, вдобавок вышкари организовали заградительный огонь из пулеметов. Все это заставило зеков залечь. Завязывается перестрелка. Черт его знает, чем бы это все закончилось, если бы не наш Иудушка...
– Зеки собирались поджечь оружейку и всех спалить. Так бы и поступили, наверное, – кивнул Прохорцев. – Правда, не факт, что получилось бы. Сегодняшний номер первый утверждает, что подпалить предлагали фронтовики, а номер второй говорит, что это были суки...
– Суки быть никак не могли, – уверенно сказал Калязин. – Они находились в своем бараке, готовились встречать воров. И присоединились к бузящим позже...
– Вот тут в этой связи для меня целых два непонятных факта. Может, ты мне их разъяснишь, раз такой умный, – Прохорцев замысловато крутанул рукой, и недокуренная папироса выпала из его пальцев, что, впрочем, нисколько полковника не огорчило. – Факт первый. Как так получилось, что бунт, направленный против сук, тут же повернулся против лагработников?
– Ну это как раз мне совершенно понятно, – сказал Калязин. – Заводилы из воров на плацу орали, что опера-де натравили на них сук, что не успокоятся, пока всех воров не перебьют, но они, мол, не бараны на заклании, и все в таком духе... Словом, друг друга заводили, распаляли, доводили до истерики, все же были в крови, а вид крови всегда пьянит и будоражит... И вот появляются лагработники. Достаточно было кому-то первым сорваться с места. Этим «кем-то», как показал первый допрошенный нами сегодня зек, стал Марсель... Он и орал: «Воры, где ваша слава!» – бросился на наших... Так это и было.
– Хорошо. Допустим. Тогда вот тебе неразъясненный факт номер два. Почему же в таком случае резни так и не случилось? Я имею в виду уже потом, после захвата лагеря? И это при всей той ненависти, что была у воров и сук!
– Думаю, это еще понятнее, – усмехнулся Калязин. – Заключенных пронзило ни с чем не сравнимое ощущение свободы – сумасшедшее, пьянящее, кружившее головы всем. Старые обиды, былые счеты оказались вмиг забыты... Вот вас Победа где застала?
Этот вопрос подчиненного застиг Прохорцева врасплох.
– Ну, это... – он кашлянул в кулак. – А какая разница, майор?
– А меня она застала под Берлином, во время сложного допроса одного очен-но неразговорчивого фрица-офицерика... Так вот, не поверишь... не поверите, товарищ полковник, едва сдержался тогда, чтобы не отпустить подлеца. В тот момент готов был простить самого распоследнего фашиста. Наша победа и их свобода – по сути и по ощущениям – примерно одно и то же. К тому же зачем резать друг друга, когда можно просто разбежаться в разные стороны...
– В последнем ты, пожалуй, прав. Но отчего-то они не разбежались в разные стороны, а наоборот... – Прохорцев свел вместе упрятанные в кожаные перчатки ладони, – соединились сообща.
– Этого я пока не понимаю, – признался Калязин.
