Наталья Троицкая - Сиверсия
Он протянул стоявшему рядом Хабарову котелок.
– Я с вечера поближе к трубе пристроил. За ночь травки всю силу в отвар отдали. Пей. На здоровье… – тяжело выговорил он.
После смены погоды ему нездоровилось.
Отвар был горьким до такой степени, что сводило скулы.
«Твой отвар дождем и полынью пахнет», – впервые попробовав снадобье, сказал Хабаров.
«Нет, горькими слезами он пахнет…» – возразил тогда Митрич.
Старик был прав.
– Спасибо, отец, – Хабаров ладонью отер губы.
От зажженной свечи в избушке стало уютнее.
– Ну, угощать гостинцами-то будешь? Сегодня четверг. День разрешенный. Али обидку затаил на старика?
– Что ты… – Хабаров обнял Митрича за плечи.
Из самодельного кедрового ящика, стоявшего под кроватью, он стал выкладывать на стол привезенные Митричу гостинцы: хлеб, мясные консервы, копченую колбасу, сливочное масло, маринованные помидоры, запечатанную в вакуумную упаковку копченую свиную грудинку, кукурузу, зеленый горошек, маринованные персики, кефир, шоколадные конфеты, апельсины, лимоны и бутылку водки. Старик водку пить не стал, сразу убрал бутылку под стол, однако из еды попробовал все, беря по крохотному кусочку, вкушая с любовью и особым почтением.
Хабаров исподтишка наблюдал за ним. Самому деликатесов цивилизации не хотелось.
– А ты, паря, чего пост держишь? – довольно улыбаясь, спросил его Митрич.
– Мне бы каши твоей, как третьего дня.
Старик крякнул.
– Неужто моя каша вкусней твоих изысков будет?
– Вкусней.
Помолчали. Каждый думал о своем.
– Каши-то сварим, – наконец произнес дед. – Вон ее, проросшей пшеницы-то, под лавкой в горшке, хоть торговать иди. Кладешь в чугунок, водой заливаешь да в печь. Вот и каша тебе готова. Потом маслицем кедровым сдобришь. Только в чугунок пшеницы с пол-литра сыпь. Она разбухнет. А то, по незнанию, целый чугунок-то наворотишь…
Хабаров настороженно посмотрел на деда.
– Ты зачем меня учишь варить кашу?
– Вертолет завтра утром прилетит. Так что обедать и ужинать тебе здесь.
– Вертолет? Ты ждешь кого-то?
– За тобой вертолет. Назад полетишь.
Старик внимательно посмотрел на него, взгляд был добрым, лучистым.
– Помру я сегодня, Саня. Пора мне. Закончил я здесь свои дела. Пора к Истоку.
– Как… – Хабаров поперхнулся хлебом, закашлялся.
Старик потянулся к нему через стол, кулачком постучал по спине.
– Не пугай… Не пугай так меня! – отдышавшись, выговорил Хабаров.
Старик вздохнул, улыбнулся.
– Я же тебе телеграфировал: «Приезжай меня хоронить». Чего ты побелел? Смерти бояться не надо. Чтобы долгая жизнь на этом свете не испортила тебя – бойся.
– Что за ерунда?! Я сейчас же вызову вертолет, полетим в больницу во Владивосток, а лучше в Москву. Полежишь, полечишься… Почему сразу умирать-то?!
– «Изнашиваются даже золоченые царские колесницы», – сказано в Дхаммападе. Все, что долго жило, должно умереть.
– Ты полон сил. Ты в здравом уме. Ты…
– Не причитай! Я не прямо сейчас помру. Это на закате случится.
Но Хабаров сидел, застыв, будто каменный. Как это может быть: сидеть, разговаривать, и не просто, а мудрые вещи втолковывать, быть полным сил, а на закате умереть? Хабаров понять этого не мог. Почему на закате? Почему именно сегодня? Конца своего земного срока не знает никто. Как можно относиться к смерти, как к чему-то обычному, словно проделанному десятки раз? И… как же он останется один, без него?
Горло перехватило. Спазм пошел ниже, к сердцу. Хабаров пристально взглянул на Митрича.
«А ведь старик не лжет…»
Он зажмурился. Он почему-то был уверен, что лицо с закрытыми глазами не выражает ни горя, ни сожаления.
– А она? – старик, прищурясь, смотрел на Хабарова. – Я запамятовал, как звали ту девушку?
– Алина.
– Она звала тебя соломенной собакой.
– Да… – выдохнул Хабаров и закрыл лицо руками.
– Помогает? – участливо осведомился Митрич.
– Что? – не понял Хабаров.
– Ты закрываешь лицо руками. Помогает?
– От чего?
– От глупости! Я расскажу тебе притчу о соломенной собаке. Могучий воин долго скрывал свои чувства к прекрасной девушке. Он всячески избегал ее. Наконец, однажды они встретились на узком горном мосту. Воину было некуда деваться, и он закрыл лицо руками. И – о чудо! – ее прекрасный лик явственно появился между всеми его пальцами. Могучий воин струсил, он испугался любви и в тот же миг превратился в солому. Долго та куча соломы валялась на мосту. Потом люди стали из этой соломы делать кукол собак и во время обрядов топтать ногами. Кто не может впустить в себя любовь, подобен соломенной собаке, годной только для топтания ногами.
Хабаров усмехнулся.
– Ты – соломенная собака! – Митрич маленькой сухонькой рукой потрепал его по колену. – Ты бросил ее. Теперь, чтобы увидеть ее, тебе надо зажмуриться.
– Да, отец, мне легче было уехать. Теперь понимаю, я не о ней думал, а о себе. Был уверен, у меня характер, а вышло…
– Лао-Цзы сказал: «Много времени нужно, чтобы изготовить великой красоты посуду. Великие характеры не создаются за несколько лет». Ты молод. Молодости свойственно ошибаться.
– Ты снисходителен сегодня. Когда-то ты мне втолковывал Конфуция: «В пятнадцать лет человек начинает учиться и изучать, в тридцать лет он уже знает, что может дать ему опору, в сорок его уже ничего не смущает и не сбивает с толку, в пятьдесят он познает свое небесное призвание, в шестьдесят его уши в состоянии слушать все, что бы ему ни говорили, в семьдесят он действует только согласно своему внутреннему убеждению». Так что меня давно уже ничего не должно сбивать с толку, и пора приступить к познанию своего небесного призвания.
– Жить надо, а не приступать к жизни.
– Хорошо сказано. Извини, что спрошу. Сколько тебе лет? Лет восемьдесят пять?
– Сто двадцать четыре.
Хабаров изумленно посмотрел на старика.
– Красиво!
– Быстро…
– Ты, видимо, всегда почитал Бога, раз он послал тебе такую долгую жизнь.
– В «Брихадараньяка-упанишаде» сказано: «Кто почитает некое божество с мыслью: «Оно – иное, иное, чем я», тот не ведает. Его, как животное, используют боги. Ведь поистине, как многие животные поддерживают существование человека, так и каждый человек поддерживает бытие богов». Мы можем рассуждать много часов кряду, а придем к одному: единственное, к чему надо стремиться – это любовь.
– Это твоя религия?
– Я всю жизнь к Богу стремился, а не к религии. Пойду, дверь входную откопаю. Пургой-то, верно, до крыши замело. Еще бы дорожки почистить… Не сидеть, дела делать надо!
Она узнала ее сразу и поднялась навстречу.
– Аня? Здравствуйте! Это я вам звонила.
Девушка безразлично пожала плечами, села за маленький круглый столик.
Она, действительно, была очень на него похожа. Те же глаза, лоб, тот же овал лица, та же горделивая осанка и уверенная повадка.
Алина дождалась, пока смолкнет голос диспетчера, объявлявшего по-французски, а потом по-английски очередной вылет, сказала:
– Спасибо, что приехали. Я боялась, вы не успеете. У меня самолет через час. В более удобном для вас месте встретиться не получилось.
Девушка молча кивнула.
– Аня, я – приятельница вашего отца. Мне тяжело это вам говорить, но, полагаю, вы должны знать. Ваш отец болен. Тяжело болен.
Девушка удивленно вскинула брови.
– Вы уверены? – с сильным акцентом произнесла она.
– К сожалению, да.
– Вообще-то, он не очень похож на больного. Дважды в неделю играет в теннис. Каждое утро плавает в бассейне. А мама знает?
Алина ладонями сжала виски. Осознавать, что Аня считает другого, не Хабарова, своим отцом было и неприятно, и больно.
– Аня, я говорю о вашем настоящем, русском отце – Хабарове Александре Ивановиче. Вы помните его?
Аня равнодушно смотрела на нее.
– Вы помните? – повторила Алина.
– Меня воспитал Пьер. Он мой отец. А мой русский отец бросил меня! Он ни разу не приехал ко мне, даже не поинтересовался, жива ли я. Что ему нужно?! Денег на лечение? Я дам. Я работаю, у меня свой счет.
– Он ничего не просил. Он даже не знает, что я здесь.
– Тогда в чем проблема?
– Понимаете, мы с вами должны поддержать его. Если он почувствует, что он нужен, ему будет легче бороться с болезнью.
Аня встала, взяла сумку.
– Вы вешаете на меня чужие проблемы. Мило!
– Аня, вы уже взрослая, – Алина удержала ее за руку. – Обижаться проще. Любить сложнее. У вашей мамы и у вас была новая семья, новая жизнь. Ваша мама настояла, чтобы вы с отцом не встречались. Есть даже решение французского суда, запрещавшее вам с отцом видеться. Вы не знали об этом? – уточнила Алина, заметив, как от удивления расширились глаза девушки. – Он виноват только в том, что ваша мама променяла его на француза и не проявила достаточно мудрости в отношении его и вас. Он любил и любит вас! Я буду ждать вас в Москве. Вот адрес, телефон, – она сунула бумажку с адресом в руку Ане. – Приезжайте!
