Наталья Троицкая - Сиверсия
Хабаров застыл в изумлении.
– В древнем Китае люди нанизывали монеты на бечевку, протаскивая ее через отверстия в центре монет. Однажды некий глупец, желая похитить монеты, схватился за веревку, а монеты бойко соскользнули в карман хозяина. Так и ты. Кичишься – мол, не убийца, не душегуб, не насильник, не вор, и вообще достойней моей персоны трудно сыскать! А сам, как глупец, сидишь с пустой веревкой в руках да еще хвастаешь, что клад держишь!
– Мне на этой веревке удавиться впору!
– Уныние, постоянное недовольство собой и своей судьбой – это почти всегда рак. Жить-то надо не материальным или духовным, жить-то надо любовью! «Если нет во мне любви, то я ничто… [50] » – говорит апостол Павел.
– Как же все это понять?
– Старики говорили: «Живи спросту – проживешь лет со сту!» И мудрствовать не надо.
– Я так… так жить хочу! – запинаясь произнес Хабаров. – Именно сейчас!
– Искать надо…
– Искать? Что искать?
– Ищущим, который обрящет, становятся по велению души и без посторонней помощи.
– Но как?
– Смотри на мир другими глазами. Лечи душу, а не тело. Не думай о будущем, иначе его потеряешь. Сказано: «И говорил Он: Авва Отче! Все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты [51] ».Хабаров коснулся подбородком сомкнутых рук, надолго задумался. Было слышно, как за окном потрескивает мороз и, будто откликаясь ему, ухает, хохочет далеко в тайге ночная птица.
– Я помню, незадолго до смерти отец рассказал мне легенду. Будто у одного из северных народов есть поверье, что раз в год в морозной, заснеженной тундре, среди льда и снега, зацветают потрясающей красоты голубые цветы – Хрустальная Сиверсия. Кто находит эти цветы, тот обретает любовь… Мне нужно их найти. Не для себя. Для нее…
Время уступило, оно замедлило свой ход, оставляя шанс для поиска правильного решения.
Утром его разбудил навязчивый шаркающий звук. Хабаров открыл глаза. Митрич, держась за поясницу обеими руками, ходил по избушке туда-сюда. Его ноги были обуты в обрезанные наподобие ботинок унты. Обувь была велика старику размера на четыре, при ходьбе шумно волочилась по полу. Именно от этого шаркающего звука, задевающего нервы, Хабаров и проснулся.
– Вставай, лежебока! – недружелюбно приветствовал его Митрич. – Рассвело уже. Дела надо делать. А то всю жизнь проспишь.
Хабаров послушно поднялся, потер ладонями лицо. Еще часа два-три он бы поспал. В избушке было холодно. Выбравшись из-под шкур, Хабаров поежился, шумно выдохнул, и его теплое дыхание растворилось паром в остывшем воздухе.
– Одевайся. Воду надо носить и дрова.
– Чего с утра-то? Не рано?
– В самый раз. К вечеру пурга будет.
– Может, чаю сначала согреем? Что-то мне пить хочется после твоего вчерашнего угощения.
– У колодца и напьешься!
– Завтрак тоже отменяется?
Старик накинул на плечи потрепанный рыжий козий тулуп и больше ни слова не говоря пошел на улицу.
Морозный, хрустальный воздух бодрил. Солнце светило во все лопатки. Кедры что-то шептали, помахивая пушистыми зелеными лапами. На белоснежном девственном снегу вновь играли, шалили, гоняясь друг за дружкой, переливаясь всеми цветами радуги, ошалевшие блики-зайчики.
Недалеко, на опушке, выводил свою нехитрую дробь дятел, а возле бани, на сирени, росшей здесь, в тайге, не привычным кустарником, а высоким крепким деревом, суетилась, перебираясь с ветки на ветку, белка.
Белка была пепельно-серая, как раз под цвет коры. Пушистый хвост и голова были черными. Черными были бусинки-глазки и кисточки на серых закругленных ушах. Только на брюшке виднелось продолговатое белесое пятнышко.
– Ты смотри-ка! Не боится! – глядя, как проворно белка стала спускаться до высоты человеческого роста, с изумлением сказал Хабаров.
Митрич протянул ему несколько кедровых орешков.
– Думаешь, подпустит?
Хабаров медленно пошел к дереву, стараясь, чтобы движения были плавными, протянул раскрытую ладонь с орешками белке. Зверек метнулся назад, на короткое время укрылся в густых ветках кроны, потом несмело начал спускаться. Хабаров терпеливо ждал. Наконец передние лапки невесомо коснулись ладони Хабарова, затем упор стал более прочным, и Хабаров ощутил и холод лап зверька, и острые коготки. Торопливо белка брала орех за орехом, пока ладонь не опустела. То место, где только что были орехи, белка понюхала черным крохотным носом и отправилась назад, в верхотуру кроны, где, устроившись между двух широких веток, стала неторопливо пережевывать запас.
– Господи, радость какая! – невольно воскликнул Хабаров.
Счастливо улыбаясь, он неотрывно смотрел на белку.
– Митрич, а чего ж она не рыжая?
– В Москве у тебя – рыжие. Это маньчжурская белка. Мало их осталось. Люди почти всех истребили. Ну, идем, идем…
Колодец был рядом с баней, добротной, срубленной из полуметровых в диаметре кедров.
– Багор в предбаннике возьми, ведра. Хотя… Багром-то тебе без сноровки не достать. Крюк возьми там же. Воды наносишь две бочки, что у печки. Дров наносишь в сенцы. Пусть лежат, сохнут. Легче будет растоплять. Да не ленись! Две поленницы сложи. Под крышу чтобы. Ель да сирень не бери. Они больно трещат, а тепла нету. Их летом в костер. Отличить-то сумеешь?
Хабаров улыбнулся обстоятельности деда.
– Торопись с делами-то. Погода меняется. К вечеру пурга будет.
Хабаров посмотрел на небо. Солнце по-прежнему светило ярко, и на небе не было ни единого облачка.
– Это ты по своей спине определил?
Дед покряхтел, опять потер спину.
– И по спине тоже. Ну-ка послушай…
Он поднял вверх указательный палец и так замер, прислушиваясь.
– Слышишь?
– Что?
– Птиц слышишь?
– Кроме дятла? Н-нет…
– На солнце смотри. Оно не такое уж яркое. Точно матовое.
– Солнце как солнце, – сказал Хабаров и от яркого солнечного света громко чихнул.
– Ветер изменился. Ветер вчера какой был?
Хабаров на секунду задумался.
– Южный, – это он отметил для себя автоматически, когда шел к избушке Митрича.
– А сейчас северо-восточный. Ветер пурги.
– Как ты определил? Тихо же. Ветра нет.
Старик взял Хабарова под руку, указал на белку.
– Видишь? Она носом на ветер смотрит. Ветер скользит по шерстке, и ей не зябко. Сядь она к ветру боком или задом, ветер поддувал бы ей под шерстку, ставил бы ее дыбом, белке было бы холодно.
Хабаров обнял старика за плечи.
– Сколько знаю тебя, не перестаю удивляться… Ладно, иди в дом. Замерз, наверное. Я все сделаю.
Митрич покладисто кивнул и, держась за спину, шаркая по дорожке обувкой, поплелся в дом.
Багром на длинной деревянной жерди Хабаров принялся разбивать лед в колодце. Лед был толстый. От каждого удара по нему расходились радиальные трещины, но поддавался он медленно.
Ведром Хабаров выловил куски льда, и на поверхности воды осталась только мелкая ледяная крошка. Потом двумя закопченными на костре ведрами он стал носить воду в избушку, постепенно наполняя стоявшие у печи дубовые бочки.
Наносив воды, Хабаров пошел за дровами. С березовых поленьев он надрал бересты, поленья сложил в топке аккуратной клеткой и, подсунув под них бересту, поджег.
– Чувствую, дымком потянуло… – донесся с печи голос Митрича.
– Дрова сухие. Скоро будет тепло. Пойду, в сенцы дров наношу.
Необычная для него, городского жителя, работа отвлекала, ни о чем не думалось, кроме того, что он должен сделать сейчас, в эту самую минуту. Но работа закончилась, и мысли-страшилки опять полезли со всех сторон. Хабаров поймал себя на том, что прислушивается к организму и пытается уловить признаки очередного страшного приступа, наподобие того, что свалил его вчера. Он нащупал в кармане таблетки, которые дал ему Тасманов для снятия болевого синдрома, он даже достал коробочку, но, повертев в руках, сунул назад в карман.
– На, отвару выпей, – Митрич протянул ему с печи теплую кружку со снадобьем.
– Пожрать бы сначала, – сказал Хабаров и пошел к своему рюкзаку, стоявшему под вешалкой. – Работа на свежем воздухе сделала меня жутко голодным! Давай, слезай, сегодня я угощаю! Постой, что такое?
Хабаров в недоумении вытащил из рюкзака полушубок и пару валенок Митрича.
– Сегодня среда. День очень сильной энергетики. Голодание по средам – самая полезная штука. Пей отвар. Больше сегодня ты не получишь ничего.
Хабаров бросил рюкзак и вещи на пол.
– Зачем ты со мной, как с желторотым пацаном? А?! Зачем унижаешь меня? Со мною можно говорить. Го-во-рить! Понимаешь? У меня есть уши, чтобы слышать. У меня есть мозги, немного, правда, но есть, чтобы соображать. У меня есть воля. Я могу себя заставить. А ты… Ты…
Хабаров врезал кулаком о дверной косяк и, обидевшись, хлопнул дверью.
По маленькой расчищенной от снега площадке возле дома он нервно ходил туда-сюда.
– Ты же хотел уединения? Вот тебе уединение! По самые уши! Хотел тихо уйти? Уйдешь! «Приезжай меня хоронить…» Педагог – целитель, хренов!
