Андрей Дышев - Русский закал
– Борис, – прошептал я, – прости меня.
Лучше бы мне никогда не видеть и не знать ее почерка.
Глава 3
Я слишком многое связал в своей жизни с любовью. Я безоглядно вешал на нее будущее, связывал с ней судьбу. Я, как лихой игрок, сыграл ва-банк и поставил на нее, как на магическое число, все свое состояние. Я не задумывался, каков запас ее прочности, насколько я рискую своей судьбой. Я поступал так, потому что не мог поступать иначе, и любил безоглядно и безусловно. И все рухнуло в одночасье. И жизнь сразу потеряла смысл.
Борис раскрыл мне глаза на многое из того, чего я не знал о Валери. Но он щадил мои чувства и не мог позволить себе говорить о ней так, как думал. Он осторожно подводил меня к жесткому решению, которое я сам должен был принять в отношении Валери. Я все понимал. Я ценил мудрость Бориса и разделял его мнение относительно Валери. Моя любовь трещала, как «Арго» во время шторма, но выдерживала натиски правды. Я находил тысячи оправданий ее поступкам, я с лету верил любой версии, где были смягчающие обстоятельства, и скрепленная ими, подремонтированная, залатанная, моя любовь мчалась дальше и дальше, наперекор стихии, унося меня от спасительного берега.
И вот последняя капля. Она подписала смертный приговор моему другу и привела его в исполнение. Она подписала смертный приговор моему чувству. Удар был чудовищным.
Я шел по набережной мимо спасательной станции и смотрел на сорванную с петель дверь уже почти равнодушно. Тот человек, который топтался здесь час назад и разговаривал со старшиной милиции, наверное, утонул в море. Это был слабый человек, которого чувства сделали своим рабом. Его уже нет. Он больше не нужен в этой жизни и в этой истории. Он выполнил свою миссию, сгорел дотла и уступил место тому, кто сможет довести дело до логического конца.
Старшина увидел меня.
– Ну что, порядок?
Я показал ему большой палец, перепрыгнул через бордюр и пошел по битому стеклу.
– Дал показания?
– А как же!
Я заглянул в темную утробу кабинета.
– Бумага, в которую бандероль была завернута, где была?
– В тазу, – ответил старшина. – В этом углу он стоял.
– Нашли того, кто принес бандероль?
– Нашли. Пенсионер из «Железнодорожника». Говорит, в Москве, на Курском вокзале, незнакомый парень передал. Узнал, что едет сюда, стал умолять, деньги большие предложил.
– Не сказал, что там?
– Лекарство, говорит.
– Его нашли?
– Да куда там! Спрашиваем у пенсионера: опишите его внешность. Тот говорит: широкие плечи, кожаная куртка, бритая голова, черные очки.
– А не смутило, что обратный адрес – Таджикистан?
– Парень этот объяснил, что в бандероли мумие, которое ему из Куляба прислали.
– Спасибо, – сказал я, протягивая старшине руку. – Пошел я. Если что узнаю – сообщу.
– Давай. Заходи, – кивнул старшина.
Я вернулся домой, снял с книжной полки томик толкового словаря, где хранил письмо Валери, развернул и поднес к свету. «Борис – замечательный друг, и я по-доброму завидую тебе»… Слово «Борис» можно прочесть как «Бфис», потому как буквы О и Р стоят совсем рядом, сливаясь в одну. Так же было написано имя Бориса и на бандероли.
Я сжег письмо в пепельнице, как делал Штирлиц, и приволок из кухни кипу старых газет. Первые страницы меня не интересовали, и я просматривал подвал последних страниц, где обычно публиковали рекламу. «Прекрасный отдых предлагает турбюро „Интур-Шейх“: Барселона – Коста-Брава, Италия, Канарские острова…». Отпадает. Дальше: «Эксотур в Грецию: Дельфы – Метеора, Красное море, Хургада…» Не то! «Company limited PILIGRIM предлагает: ОАЭ. (Дубаи), шоп-туры; Рождество в Боливии, карнавалы, полупансион». Стоп!
Мой взгляд упал на графу, где значилась цена. «$2150, вкл. авиабилет». Две тысячи сто пятьдесят баксов!
Я вырезал объявление, прикнопил его к двери и вышел из квартиры. К причалу, где все еще покачивался на вялой волне «Арго», я спустился через крепостной вал, едва не сломав себе шею на скользких, отшлифованных туристами камнях, но зато втрое сократил путь. Вадим, подумал я, пожалуй, только он.
Полурыбак, полукоммерсант Вадим, мой сосед, живущий этажом ниже в первом подъезде, человек насколько добродушный, настолько и скрытный, которого зимой одолевала смертная скука, а летом – многочисленные родственники, косяками наезжающие на его дачу, скрытую в зарослях черного винограда, был влюблен в своего дефектного рыжебородого ризеншнауцера Джима и в мою яхту. Эта влюбленность была прочной и непреходящей и поддерживала наши с ним отношения на хорошем приятельском уровне уже несколько лет подряд с той поры, как я приехал ухаживать за бабкой и выкупил из Ростовского яхт-клуба за относительно мизерную цену «Арго».
Вадим крутился у баркасов, которые причалили вчера вечером после похода за килькой. Иногда он скупал у рыбаков несколько бочек малосоленой рыбы и переправлял ее в Москву. За счет таких сделок он жил и кормил своего пса.
Вадим пожал мне руку.
– Слышал про Бориса? – спросил он, сверкнув матовыми фиксами, которыми был полон его рот.
Я кивнул и сразу перешел к делу:
– Вадим, я хочу продать «Арго».
Он удивился решительности такого перехода на другую тему, к которой не был готов.
– С чего это ты вдруг?
– Так сложились обстоятельства.
– Разочаровался? Мне рассказывали, как ты вчера с ума сходил. Не побил?
– Нет. Можешь посмотреть. Волну держит прекрасно.
– Да уж, прекрасно. Чего это она у тебя так осела? Ты там в каюте бассейн решил устроить?
– Я серьезно, Вадим. За две тысячи двести баксов.
– За сколько? – переспросил он.
– За две двести.
– Ну ты даешь! – покачал головой Вадим. – Ты, наверное, точно ее тюкнул о камни.
– Помоги мне, – попросил я. – Мне очень нужны деньги. Яхта в порядке.
– Вообще-то, такой ценой ты только отпугнешь покупателей. Сказал бы – двадцать тысяч.
– Две двести, Вадим. Но срочно.
Вадим все еще не мог решиться поверить мне. Он буркнул: «Что-то здесь не то», – и пошел к яхте. По очереди мы запрыгнули на корму. Вадим открыл дверцы переборки, наклонился и вошел в каюту.
– Могу представить, сколько здесь было воды, – сказал он, глядя себе под ноги, где еще журчала, переливаясь из стороны в сторону, вода. – Нары промокли насквозь.
– Матрацы поролоновые, – сказал я. – Отнесешь домой и просушишь.
– А трюм? Давай-ка в трюм заглянем.
Я отвинтил винт лючка, поднял крышку. Вадим склонился над люком.
– Темно, как у негра в заднице… Послушай, Кирилл, а ты не шутишь?
– Нет, не шучу.
– И не жалко продавать?
– Жалко.
– Лучше в долг возьми, а яхту оставь.
– Ты мне дашь две тысячи баксов в долг?
– Я? – Он усмехнулся. – Нет, братишка, я не дам. У меня нет таких денег.
– А кто даст?
Вадим выпрямился, пожал плечами.
– А хрен его знает.
– Вот потому и продаю. Найди покупателя.
Вадим сел на стол, скрестил на груди руки.
– Короче, за две тысячи двести баксов ты ее продаешь?
– Да. Ты можешь наварить на ней сколько сумеешь, а мне дай две двести.
Вадим почесал затылок.
– Если бы летом… М-да. А вообще-то, заманчивое предложение. Документы на яхту у тебя в порядке?
– Да, паспорт, права и выписка из протокола яхт-клуба о продаже.
– Были б бабки, сам бы купил, – сказал Вадим, мечтательно осматривая каюту. – Катал бы летом отдыхающих, с девочками веселился.
– Не трави душу.
Вадим помолчал минуту, потом протянул мне руку.
– Ну что? Будем считать, договор заключен? Только уже никому не предлагай. Я ищу покупателя. Лады?
Мы пожали друг другу руки.
Три дня спустя Вадим принес мне деньги. Я дал ему расписку для нотариуса, и мы распили бутылочку шампанского, а когда Вадим ушел, я сбрил бороду и выкинул в мусорное ведро старую, застиранную и дырявую во многих местах матросскую тельняшку.
Глава 4
Слякотным и промозглым декабрьским утром я вылетал из Шереметьева на аэробусе «Ил-86» в далекий Ла-Пас, имея с собой сто долларов, маленький рюкзак, одноместную палатку, примус, сухпаек на неделю да складной нож, по своим размерам больше напоминающий мачете. Таких же, как и я, пассажиров, летящих в Боливию по путевке на Рождество, разместили в салоне второго класса, отличающегося от первоклассного лишь тем, что вместо мартини нам разносили только водку и пепси-колу. Группа активно знакомилась, сплачивалась все крепче и крепче с каждой минутой, по рядам передавали бутылки и пластиковые стаканчики. Гидесса – дама в летах с неестественным для этого времени года загаром, пыталась привлечь внимание рассказом о географических и этнографических особенностях современной Приамазонии, но ее, кроме меня, никто не слушал.
Я сильно отличался от остальных пассажиров внешним видом. На мне не было ни малинового пиджака, ни драпового пальто до пят, ни норковой шапки. Я был одет, мягко говоря, своеобразно: в выцветший горный комбез цвета хаки и кроссовки на толстой подошве. Впрочем, богатая публика, позволившая себе отметить Рождество на противоположной стороне Земли, воспринимала мой внешний вид как обыкновенное чудачество, которое было позволительно всем и в любом проявлении.
