Андрей Воронин - Убрать слепого
Анечка с визгом захлопала в ладоши – Глеба она любила так, что Ирина иногда ловила себя на том, что ревнует их друг к другу. Вопрос был решен, а всякие мелочи были небрежно отметены в сторону небрежным движением широкой мужской ладони. Для Ирины Глеб так и остался Федором, поскольку, открыв ей свое настоящее имя, пришлось бы либо рассказывать обо всем остальном, либо снова лгать, да и потом, она уже привыкла к тому, что он – Федор, так к чему менять то, что стало привычным?
Фильм оказался просто очередной слезливой мелодрамой, правда, снятой со вкусом, вполне профессионально и с массой спецэффектов, выглядевших довольно убедительно.
– Мне в голову пришла печальная вещь, – сказал Глеб, когда они шли к машине.
– Какая же? – спросила Ирина, бросая на него короткий взгляд.
– Вот я смотрел на все эти компьютерные заморочки, которые на экране выглядят едва ли не более убедительными, чем реальные люди и предметы, и думал о том, что искусство скоро умрет. Не будет художников, композиторов, актеров – останутся только прекрасно обученные операторы компьютерных систем, которые будут управлять нашими эмоциями, просто нажимая на кнопки. Они точно будут знать, какое сочетание цветов необходимо для того, чтобы смотрящий на экран почувствовал легкую грусть, и какая частота звуковых колебаний со стопроцентной гарантией заставит слушателя плакать от счастья…
– Какой кошмар, – сказала Ирина, зябко передернув плечами. – Прямо антиутопия какая-то.
– Антиутопия – это когда все плохо? – спросила Анечка, серьезно заглядывая Глебу в глаза снизу вверх.
– Н-ну, – немного растерялся тот, – коротко говоря, да.
– А я читала, что компьютер не может нарисовать картину, – сказала девочка.
– Без человека пока что не может, – подтвердил Глеб.
Машину им пришлось оставить в трех кварталах от кинотеатра – в последние годы Москва в смысле поиска места для парковки стала сильно напоминать Нью-Йорк и Лос-Анджелес. Идя под руку с Глебом, Ирина рассеянно вслушивалась в серьезную, на равных, беседу мужа и дочери, которые увлеченно обсуждали вопросы компьютерной графики и программирования – естественно, на том уровне, который был доступен для ребенка, – и думала о Глебе. Эти мысли заставляли ее легонько хмуриться – муж по-прежнему оставался для нее тайной за семью печатями. Постоянная тревога и неуверенность в завтрашнем дне могут за несколько лет измотать даже самую крепкую нервную систему, и Ирина чувствовала, что близка к нервному срыву.
Она уже почти не сомневалась в том, что Федор каким-то образом связан со спецслужбами. Никакая другая профессия, насколько могла судить Ирина, не предполагала подобного образа жизни – за исключением, разве что, профессионального бандитизма, но уж на кого-кого, а на бандита Федор Молчанов походил меньше всего. На них-то Ирина насмотрелась вдоволь – половина заказчиков, для которых она проектировала роскошные загородные дома, наверняка были бандитами высшей пробы. Нет, бандитом ее супруг не был.
Наивная чепуха насчет того, что он может оказаться полярным летчиком, давно перестала ее даже забавлять. Нет, он явно работал на ФСБ или какую-то еще более засекреченную, но родственную службе безопасности структуру. Одна его дружба с генералом Лоркипанидзе чего стоит… «И кстати, – подумала она, – почему он ничего не сказал мне о смерти старика? Неужели просто не хотел волновать? Ох, что-то я в этом сильно сомневаюсь. Скорее уж, это вышло у него по привычке – ведь он никогда и ничего мне не рассказывает. И эти его шрамы, которых с каждым годом становится все больше, и огромный пистолет, который иногда заметно оттягивает карман его куртки, когда он приходит домой, пытаясь скрыть усталость… Впрочем, если он ничего мне не рассказывает, это означает лишь то, что он заботится обо мне, не желая расстраивать, а то и, чего доброго, подвергать опасности. Я сейчас как жена Синей Бороды, – подумала она с внезапной вспышкой раскаяния, – которая стоит перед запертой дверью и, точно зная, что ничего хорошего ее там не ждет, упорно пытается разглядеть хоть что-нибудь сквозь замочную скважину. Что изменится от того, что я буду точно знать, кто он? Ведь главное, что он любит меня, а я его.»
Это, конечно, была правда, но далеко не вся. Ирина чувствовала, что одной любви все-таки недостаточно для того, чтобы построить нормальную, крепкую семью. А о чем еще может мечтать русская баба?
О чем еще ей мечтать? О деньгах – пошло, о мире во всем мире – глупо… О карьере, быть может? Но карьера в конечном итоге – это те же деньги. Нет, главнее семьи ничего нет и быть попросту не может, и хотелось бы быть уверенной, что ее муж не сгинет в один прекрасный день без следа на годы, а то и навсегда… Федор давал ей все – любовь, деньги, заботу, защиту – все, кроме этой самой уверенности, без которой не может быть семьи.
«Но не может же это продолжаться вечно, – подумала Ирина. – Когда-нибудь он сам устанет от своих вечных тайн и внезапных отлучек, после которых подолгу молчит и прячет глаза. Такие, как он, должны быстро выходить на пенсию, а ведь у него уже половина головы седая… Перестань молоть чушь, – одернула она себя. – Это ничего не значит, кроме того, что с каждым днем у тебя становится все больше шансов рано овдоветь. Совершенно непохоже, что он собирается остановиться. И, если он занимается тем, о чем я думаю, то непохоже, чтобы ему позволили остановиться.»
Она подняла глаза и поймала на себе внимательный взгляд мужа.
– Тебе нехорошо? – спросил он.
– С чего ты взял?
– Ты меня не слушаешь.
– Извини, я просто задумалась немного.
– О чем же, если не секрет?
– Не секрет. Я думала о нас с тобой. Точнее, о тебе.
Глеб посмотрел на Анечку, Та вырвалась вперед и уже добежала до машины. Теперь она подпрыгивала возле серебристого БМВ Сиверова, одной рукой держась за ручку запертой дверцы, а другой призывно размахивая над головой. Ярко-красная варежка мелькала, как сигнальный флажок.
– Обо мне не надо думать, – сказал Глеб. – Меня надо просто любить, вот и все. Думает обо мне мое начальство, и даже этого, на мой взгляд, слишком много.
– Это уже прогресс, – с невольно прорвавшейся горечью сказала Ирина. – У тебя, оказывается, тоже есть начальство?
– А у кого его нет? – нарочито легким тоном сказал Глеб и внутренне передернулся от того, как фальшиво и неискренне прозвучал его голос. От него не ускользнула горечь в словах жены, и он сменил тему разговора. – День сегодня какой чудесный, – сказал он. – Мороз и солнце, прямо по Пушкину.
Представляешь, как сейчас здорово за городом? Может, махнем?
– Ну погоди, – сказала Ирина. – Вот доберемся до дома, я тебе покажу, как дразнить несчастную женщину.
– Очень хотелось бы посмотреть, – сделав серьезное лицо, сказал Глеб. Они уже почти дошли до машины, и он свободной рукой рылся в кармане, ища ключи.
– Хочу хурмы, – голосом капризной барышни заявила Ирина.
– Ого, – с сомнением сказал Глеб.
– И апельсинов.
– Ого, – с еще большим сомнением повторил он.
– Мы хотим хурмы и апельсинов! – радостно закричала Анечка, снова принимаясь подпрыгивать.
– Девочки, – осторожно спросил Глеб, – а макароны вас не устроят?
– Нет!!! – в один голос ответили девочки.
– А картошка в мундирах?
– Нет!!!
– Тоже нет? – Глеб с сокрушенным видом почесал затылок. – Что ж, придется разбить копилку и выкопать кубышку с золотыми червонцами. Но учтите: потом придется голодать.
– Долго? – с серьезным видом спросила Ирина.
– Года два. Максимум три. Вообще-то, точно сказать трудно, но уверен, что не больше пяти.
– Ну как, – спросила Ирина у дочери, – потерпим?
– Потерпим, – решительно сказала та.
– Тогда вперед, – махнул рукой Глеб и открыл дверцу машины.
Кроме хурмы и апельсинов, он купил большой букет алых гвоздик для Ирины и шоколадного зайца для Анечки. Потом они все-таки поехали за город и почти час бродили по заснеженной опушке елового леса, выглядевшего так, словно весь он, до последнего прутика, целиком был перенесен сюда с рождественской открытки.
За шумными восторгами по поводу зимних красот и игрой в снежки вопрос о том, чем занимается секретный агент ФСБ Глеб Петрович Сиверов по кличке Слепой в свое рабочее время, был начисто забыт.
Впрочем, Слепой ни секунды не сомневался в том, что затишье это временное.
* * *Майор Коптев замерз – куртка с чужого плеча сидела на нем плохо и почти не грела, а ноги в кирзовых рабочих башмаках на рифленой резиновой подошве вообще превратились в две ледышки. Майор отлично понимал, что все это не имеет ровным счетом никакого значения – ему ломилась вышка, а теперь, после дерзкого побега из СИЗО, стоившего жизни двоим конвоирам, тому, кто подстрелит бывшего майора ФСК Коптева, даже не придется, наверное, отвечать на вопросы – меткому стрелку просто с благодарностью пожмут руку, а то и наградят почетной грамотой за успехи в огневой подготовке. Так что всякие там ангины и пневмонии были теперь последним, о чем стоило беспокоиться Коптеву, и он понимал это умом, но вот организм ни в какую не желал внимать голосу разума – организму было холодно, и он хотел в тепло.
