Юлия Латынина - Охота на изюбря
— Денис Федорович, — спросила она, — вы ожидали такого решения суда?
— Без комментариев, — буркнул Денис.
— Скажите, а можно поговорить с Вячеславом Извольским?
— Вряд ли.
— Что вы скажете по поводу подлинности договоров и передаточного распоряжения?
— Я все сказал в суде.
Денис повернулся и пошел к выходу.
— Денис Федорович!
Денис приостановился. Журналистка нагнала его.
— Вы зря так ведете себя, Денис Федорович, — сказала журналистка. — Если газетчик прилетел на подвернувшемся самолете, это еще не значит, что его купили. Это просто значит, что редакция сэкономила деньги на билете. А вот если ему нахамили, он звереет. Как мы сможем изложить вашу точку зрения, если на наши вопросы вы говорите: «пошли вон»?
Денис помолчал, оглядел журналистку с ног до головы.
— Вас как зовут? — спросил он.
— Лида. Лида Воронова. Мы с вами, между прочим, уже раза три встречались.
— Я должен возвращаться в Ахтарск, — сказал Денис, — если хотите, поедем вместе.
— А самолет? — встревожилась журналистка. — И потом мне статью надо переправить…
— Устроим, — пообещал Денис.
Ахтарск находился в ста двадцати километрах от областного центра — расстояние по сибирским масштабам просто смешное. Доехали за час, и как-то так разговорились в дороге, что поехали не в гостиницу, а сразу в загородный дом Черяги.
Журналистка оказалась смешливая и веселая. У нее был муж-бизнесмен, занимавший приличную должность в какой-то западной фирме, отец-профессор и, видимо, целая куча любовников, встречи с которыми рассматривались как приятное и ни к чему обе стороны не обязывающее развлечение. Статью она успела настрочить на собственном портативном компьютере, пока Денис совещался по телефону.
В постели она была приятная на ощупь, и только один раз очень сильно обиделась, что Денис в самый ответственный момент назвал ее не «Лидой», а «Ирой».
Лида улетела в Москву на следующее утро, за счет комбината, предварительно взяв с Дениса обещание, что он устроит ей интервью с Извольским.
Вовка Калягин появился в областном СИЗО уже после шести вечера.
— Брелер? — поскреб затылок дежурный. — Слышь, а Брелер у нас где? В восьмой?
— В тридцать шестую перевели, — раздался голос из селектора.
— Как — в тридцать шестую? — побледнел Вовка Калягин. — Он же в восьмой сидел?
— Да сегодня начальство приехало, распорядилось, нехай сидит как все…
Калягин невольно взглянул на часы. Шесть часов вечера. Ну не случилось же ничего за это время — не могло случиться! Когда убивают — убивают ночью, если только сам Юрка не упорет от отчаяния какой-нибудь косяк…
И все— таки он опоздал.
В третьем блоке гулко хлопали железные двери, раздавались возбужденные голоса, и навстречу Калягину двое вертухаев протащили бегом обвисшего на их руках заключенного — толстого парня с закатившимися глазами и залитым кровью лицом.
Калягин бросился в тюремную больничку.
Юра Брелер лежал на старом операционном столе возле маленького окошка, сквозь которое был виден кусочек стены с колючей проволокой и над ним — труба мертвого химзавода, и возле Юрки хлопотали сестричка и врач.
Вовка Калягин видел слишком много умирающих людей, чтобы не понять, что Брелеру осталось жить не больше двух-трех часов. Лицо Юрки было сплошь залито кровью. На губах вздувались розовые пузыри. Глаз у Юрки уцелел только один. Второй глаз, выдав-ленный зэковским пальцем, зацепился за какую-то ниточку и болтался, круглый и похожий на вареное яйцо, чуть пониже носа.
В этот момент Брелер открыл оставшийся глаз и увидел Вовку.
— Продал, да? — тихо спросил он. — Выкачал, что надо, и продал…
Калягин шагнул к своему бывшему другу. Глаз Брелера тихо закрылся. Тот, другой, у щеки, остался и смотрел на Вовку безразлично и строго.
— Это Коваль, — сказал Калягин. — Это не я. Юрка, это…
Но Брелер уже его не слышал.
Калягин ошибался. Юра Брелер погиб не из-за длинных рук Коваля и не из-за связей «Ивеко». Он пал жертвой обыкновенной человеческой подлости, приправленной изрядной долей маразма.
Он прожил в СИЗО почти семь дней. На восьмой день, тот самый, на который был назначен арбитражный суд, в Сунжу из отпуска явился начальник следственного изолятора полковник Коробцев. Полковник с детства не отличался остротой ума, каковой недостаток восполнялся бульдожьей хваткой и редким рвением угождать начальству.
Услышав, что Юрий Брелер находится наконец под его опекой, полковник выразил удовлетворение и даже изволил потереть руки. Брелера ненавидела и администрация области, и УВД, и полковник Коробцев всегда был рад услужить и тем, и другим.
— Доставить его ко мне, — распорядился полковник.
Заключенного привели через десять минут, и Коробцев с неудовольствием отметил довольно сытый вид Брелера и добротный спортивный костюм.
— Это кто тебе передачи носит? — справился полковник. Брелер не ответил, только глядел на него спокойными глазами, а сопровождающий вертухай чирикнул сбоку:
— Калягин.
— Не тебя спрашивают, — оборвал его Коробцев. Брелер стоял, расставив ноги и расслабившись, насколько это позволяли чересчур затянутые наручники. Коробцев обошел вокруг заключенного несколько раз, уловил чутким носом запах дорогих заграничных сигарет.
— Что, попался жид в дерьмо? — спросил Коробцев. — Всем нагадил? Дубнову нагадил, Юрченко нагадил, даже Сляба умудрился по-скорпионьи цапнуть? Ух, была б моя воля, я бы вас всех, сионистов, в баржу да в море, а в барже-то дырку…
— А ты в парламент предложение пошли, — любезно сказал Брелер.
— А?
— Пошли в парламент предложение. Мол так и так, в связи с несовершенством законодательства прошу внести в уголовный кодекс Российской Федерации статью, ну скажем — 289-ю, прим — принадлежность к еврейской расе наказывается водворением еврея на баржу и буксировкой оной в открытое море…
Брелер не договорил. Полковник, осклабясь, съездил его кулаком по морде. Полковнику было за пятьдесят, он исхудал от постоянной пьянки и координация движений у него была не лучшая; Брелер, даже со скованными руками, легко ушел от удара.
От одного полковника Брелер бы не пострадал, но Коробцев позвал на помощь двух вертухаев. Некоторое время они били упавшего заключенного, а потом Коробцев утомился и скомандовал:
— В камеру его.
Когда Брелера впихнули внутрь, у него были в кровь разбиты губы, и он болезненно прижимал руку к почкам.
— Сто слуцилось? — бросился к нему вьетнамец.
— Ничего.
Юра тяжко сел на шконку. Ущерб, нанесенный ему, действительно был минимальный. Оба вертухая не очень усердствовали, а полковник, хоть и старался, но имел слишком малый калибр кулаков. На тренировочном спарринге от сильного партнера можно было пропустить больше гостинцев.
Брелер улегся, стараясь не поворачиваться набок. Но ему не удалось пролежать долго. Снова лязгнула дверь камеры, на пороге появился вертухай:
— Брелер? С вещами в тридцать восьмую! Лицо Брелера ничего не выражало.
Дверь тридцать восьмой камеры захлопнулась за Юрием Брелером, и он остался стоять на пороге, вглядываясь в полутьму равнодушными и цепкими глазами. Камера была явно перенаселена; на шконках спали, видно, в две, а то и в три смены, повсюду, как гирлянды на детском празднике, были натянуты веревки, с которых свисали сохнущие майки и тренировочные штаны. Несмотря на ощутимый холод, в нос Брелеру шибанул запах пота от пятидесяти скученных на небольшом пятачке тел. Брелер остраненно подумал, что кто-то из этих ребят вполне может оказаться его крестниками. В годы работы в милиции у Брелера была хорошая раскрываемость: он брезговал вешать с помощью пыток чужие преступления на непричастных к ним пьяниц, но тех, в чьей виновности был убежден, колол беспощадно. Впрочем, есть в камере или нет его знакомые, — это не имеет значения. Минимум через час «малява» оповестит смотрящего, кто заехал на его хату.
Юра Брелер мог считать себя мертвецом. Слишком многие хотели его смерти. Коваль, в интересах банка «Ивеко», потому что показания мертвого Брелера легче опровергнуть, чем показания Брелера живого — это раз. Ирокез, сунженский авторитет, прозванный так за первобытную, индейскую жестокость, — именно его ментовские завязки развязал Брелер два месяца назад.
И хотя власть восприняла эту историю исключительно в том смысле, что вот-де замазали ментовское начальство, Брелер знал, что у самого Ирокеза тоже были крупные неприятности, потому что братва обернула историю ровно наоборот: получалось, это Ирокез ссучился и по заказу дружественных ментов пришил мешавшего им авторитета. Ирокез — это два. Было еще и три, и четыре — эти были настроены не так непримиримо, как Ирокез. Их устроило бы, возможно, если бы Юрку Брелера просто опустили, и он ушел бы в зону отбывать пятилетний срок — или сколько там ему дадут за соучастие в хищении миллиарда долларов — пробитым петухом. Но вот самого Брелера этот вариант категорически не устраивал. Он давно обдумал его и решил, что в этом случае — и сам умрет, и с собой возьмет, сколько можно.
