Горец. Оружейный барон - Старицкий Дмитрий

— Что задумали, лейтенант?

— Да вот хотим с ребятами, пока дым от фугасов не разошелся, пошарить по полевым сумкам царских офицеров, что на поле валяются. Вдруг что полезного из документов найдем? А может, и языка целого, разве что покоцанного, притащим.

Видя мою некоторую рассеянность, добавил:

— Дело для нас привычное, господин комиссар. Абы кого я не пошлю.

— Ну смотри, под твою ответственность, — решился я и щелкнул крышкой часов.

Господи, да еще полудня нет…

А я весь выжатый как лимон.

Тавор оказался сообразительней меня. Или кто уж ему там что подсказал дельного из местных железнодорожников. Главное, что он сообразил вместо того чтобы таскать патронные ящики в руках, подогнать платформу, толкаемую маневровым паровозиком с разъезда. На ней все и привезли — и санитарные сумки, и патроны, и снаряды. И бойцов свежих он подогнал на погрузку-разгрузку.

Обратно они увезли на левый берег наших лежачих раненых и убитых.

Враг также времени не терял, и хотя пехотных атак больше не предпринимал, зато перекатил пушку на более удобную позицию, поближе к нам. А мы это из-за задымления зевнули. И хорошо так получили метров с трехсот. Шрапнелью на удар. В командирской башенке от удара разошлись швы, брызнув клепками. Но я уже скатился на пол вагона. Успел! Рядышком совсем прошла Косая…

Ничего подозрительного никто не увидел. Пришлось словесно напинать всем задницы за разгильдяйство, хотя тут моя вина — это я должен был назначить наблюдателей как командир. Но на месте выстрела пушки уже не наблюдалось. На руках укатили.

С этого момента любые подозрительные передвижения царцев мы отслеживали и были готовы ко всему. И как только ствол орудия, отблескивая на солнце, показался между крайними вагонами на разъезде, то, не давая им возможности развернуть пушку в нашу сторону, жахнули туда снарядом с экразитом. Потом еще такой же фугаской залакировали. И еще… для большей верности. Сами канониры без моей команды.

Как же там полыхнуло пожаром! Смотреть больно — наши же трофеи горят.

— Командир, у вас кровь на голове, — сообщил вахмистр.

Я вынул из кармана бинт в стерильной упаковке из пергаментной бумаги — сам дома клеил, и попросил:

— Перевяжи.

— Вам в госпиталь надо, — проявил вахмистр заботу.

— Еще чего, — возмутился я. — С такой царапиной?

К этому времени и егеря вернулись со своего поиска. Доложились, не дожидаясь, пока меня закончат перевязывать. Нетерпеливые какие. Хотя есть чем хвастать: шесть планшеток офицерских принесли, три бинокля, шесть револьверов и шесть сабель. Документы, удостоверяющие личность и по одному галунному офицерскому погону для отчета. Один погон — капитанский. Как видно, их ротный личный пример подавал.

— Живых не осталось, раненых они за собой уволокли, — доложил лейтенант егерей. — И главное, винтовки у них у всех старые, однозарядные. Мы их брать не стали. И стрелки все мужики в возрасте. Даже бородатыми ходили при жизни. А до двух еще офицеров добираться оказалось стрёмно, не взыщите. Побереглись.

— И так неплохо, — посмотрел я на кучку трофеев довольным взглядом.

Я оставил горцам все трофеи, кроме планшеток и удостоверений личности, но предупредил:

— Смотрите, лейтенант, и другим накажите, чтобы не хвалились трофеями перед имперцами. Те этого не любят. Меня в прошлом году за трофейные револьвер и часы чуть не расстреляли. Мародер, говорят.

Лейтенант сделал удивленное лицо, потом возмущенно выдохнул:

— Варвары.

Мне осталось только руками развести.

Тут и Тавор снова паровоз пригнал. Доложился:

— У саперов все готово, командир. Можно уходить.

Зацепили паровозом броневагон и медленно, осторожно ощупывая стволами вражеский берег с длинным шлейфом черно-оранжевого дыма, покатили через реку на свою сторону, уже освобожденную от врага.

Как съехали с моста, приказал дать прощальный гудок царцам. На-кась выкуси, фиг тебе, а не Савву Кобчика и его бронепоезд!

И такая эйфория по жилам побежала… Ка-а-айф!

Первым делом обиходили серьезно раненных бойцов и вместе с пленными (в отдельном закрытом вагоне) отправили их на узловую станцию, в лазарет там или в санитарный поезд определить — что первым подвернется. Приспособили под транспорт второй маневровый паровозик с разъезда и пару пустых вагонов — вдруг дождь польет? Но перед этим каждому надо было подписать сопроводительную бумагу, не то без нее бойца в любом медицинском учреждении, помимо перевязочного пункта своего полка, за дезертира примут и на повязки не посмотрят. Хорошо, унтера горские грамотные быстро разобрали ранбольных между собой и все составили. Мне только подмахнуть оставалось. Вот чистая тетрадка в клеточку из трофеев и пригодилась.

Потом отмылись от копоти и пота. Плотно, со вкусом пообедали тем кулешиком, что «отдыхающая» смена сварганила на кострах, не переставая наблюдать за царцами на их берегу. Но там все было тихо. Только пожар разгорелся не на шутку. Знатно полыхало. Горели все вагоны на разъезде того берега. Людей там теперь, скорее всего, совсем нет. Все на втором разъезде завал на путях разбирают. А это надолго.

Вахмистр, облизывая ложку, выдал вслух сентенцию:

— Братья, я наконец-то понял, что есть главное в нашей броневой коробке.

Дождавшись вопросов «и что это?», он, довольный реакцией бойцов, закончил:

— Главное в нашем броневагоне — не бз…ть.

Сильный хохот был ему ответом. Молодец вахмистр, знает, что после такого… из чего мы вышли, людям нужна разрядка. Заставить засмеяться. Да хоть пальчик показать…

— Господин комиссар, а почему мы мост не взрываем? Так корячились, его минируя, что даже обидно как-то, — подал голос командир отделения саперов. — Не так это и легко было на веревках висеть над рекой, да с таким грузом… — упрекнул он меня.

— Контролера ждем или оказии, — ответил я. — Оказии, судя по пожару на том берегу, уже не предвидится, хоть и хотелось мне поднять мост на воздух не просто так, а вместе с царским эшелоном. Но, увы, эшелон мы раздолбили раньше. А контролер что-то задерживается. Хотя это, наверное, он… — показал я на юг, где в небе среди призрачных облаков появилась черная точка, которая по мере приближения к нам вдоль русла реки все больше напоминала формой черную фасоль.

— Сколько будут гореть твои огнепроводные шнуры? — оторвал я трофейный бинокль от глаз.

— Две минуты, господин комиссар. Плюс-минус… — Он неопределенно повертел кистью.

— Поджигай, — приказал я. — Пора.

Мост имел пять пролетов на четырех каменных быках. Крайние пролеты по двадцать — двадцать пять метров, средние — по сорок. Высота моста над рекой метров двадцать — берега тут скалистые. Судоходна река была только под двумя пролетами, которые мы и предназначили обрушить, взорвав их общий опорный бык. А то мы речного флота не имеем, а царцы вполне могут подогнать из порта в устье Ныси что-нибудь такое с большими калибрами к своим паромам в верховьях. И нашим войскам там придется туго. А так дальше развалин моста никто никуда не поедет. Ни по железной дороге, ни по реке.

Перебрасывая же резервы старым дедовским методом пешего хода с гужевыми обозами, царское командование имеет к месту сражения свежие пополнения отставшими от графика, уставшими и… по частям. Накопить оперативный кулак для контрудара, таким образом, весьма проблематично. А главное — время упущено. График в глубокой операции — все.

Мост взорвался не то чтобы некрасиво, но… не кинематографично как-то. Не по-голливудски. Никаких тебе клубов огня и жирного дыма. Мост как бы вспух, и только потом с грохотом полетели вниз пиленые камни быка и сложились в воду фермы моста, одним концом уткнувшись в воду. Поплыли по реке желтые разводы.

Паровоз перед нашим носом взрывался с большим эффектом.

Дирижабль сделал круг над развалинами моста и ушел в сторону царских войск по «компасу Кагановича».

А к нам, отделившись от кучки железнодорожников, подошел делегатом самый старший из них, щетина на щеках уже седая, и, немного помявшись, сказал: