Горец. Оружейный барон - Старицкий Дмитрий

Отдал приказ установить их южнее и севернее станции на особо угрожаемых направлениях контратак царцев вдоль железных дорог. И послать гонцов на ручной дрезине с требованием командованию направить к ним запасные расчеты артиллеристов из резерва. Раз такая оказия. Заранее об этом мы как-то не подумали. Да и не рассчитывали на такую удачу, если совсем уж по-честному. А тут откровенно орденопадом запахло. За одну захваченную пушку всем участвующим крест дают, а тут шестнадцать…

Кстати, станционный телеграф нам достался на вокзале целеньким, в комплекте с дежурными телеграфистами — на мое удивление, совсем гражданскими железнодорожниками, по национальности огемцами, охотно пошедшими с нами на сотрудничество. Но связаться по навороченному аппарату, печатающему телеграммы буквами на узкой бумажной ленте, с нашим командованием оказалось невозможно, еще по прошлому году кабель со столбов шрапнелью посрывало, да так и не удосужились его восстановить за время кратких перемирий.

Связь была только с царской ставкой в Ракóве, портом на севере, и с полевой ставкой командующего непосредственно армией вторжения на левом берегу реки. Чем склонный к розыгрышам Безбах и воспользовался, отстучав генералу Мудыне от моего имени ультиматум: «Моментально сложенное оружие — почетный плен. Сутки промедления — позорный плен. На третьи сутки — смерть. Комиссар Кобчик, станция Узловая». И дата с точным временем захвата нами станции. Старлею показалось тогда, что это смешно.

Но я этого уже не ведал. Оставив Безбаха командовать на станции, я отцепился от основного БеПо и на мотоброневагоне с прицепленными к нему тремя платформами с штурмовиками медленно покатил в сторону моста. Движок, размеренно стуча, тянул почти на пределе, А впереди еще дюжина верст как минимум, так что требуется поспешать.

Утро для боя выдалось прекрасное. В небе легкая дымка, закрывающая солнце. Нет жары. Нет и холода. Комфорт, да и только. По сторонам от «железки» ласкающую взгляд золотую осень трепещет легкий ветерок. В такую погоду по грибы ходить, шашлыки жарить, с девушкой миловаться, а не воевать.

Приближаясь к мосту, занял место в командирской башенке, потеснив командира вагона. Это мой бой! Вахмистр горных батарейцев не возражал — право вождя самому вести их за собой в сражение никем из горцев не оспаривается.

Пока нам везло, катились без единого выстрела, не встречая никакого сопротивления. И вообще какого-либо наличия противника.

Мост чрез Нысю был старый, однопутный, поэтому на подъездах к нему с обоих берегов устроены разъезды. Но и после того как трансконтинентальную магистраль переделали на два пути в обе стороны, тут так все и осталось. Это конечно же задерживало перевозки. Проект второго, параллельного моста был утвержден давно, еще в мирное время, но война спутала все планы…

После разъезда, забитого эшелонами со стреляными снарядными гильзами, приготовленными царцами для отправки в тыл, когда до моста пошел уже одноколейный путь, по шпалам навстречу нам бежал человек и что-то истошно орал, размахивая зеленым флажком.

— Отцепить платформы, — приказал я. — Замедлить ход.

Штурмовики, не дожидаясь остановки своих платформ, частью на ходу поспрыгивали на гравий насыпи, другие прикрывали товарищей пулеметами, а особо назначенные навалились после отцепки на тормоза, что дико скрежетали металлом по рельсам.

Немногочисленная охрана эшелонов на разъездах сопротивления никакого не оказала и охотно сдалась, сложив старые однозарядные винтовки с игольчатыми штыками.

Броневагон, избавившись от тяжести прицепа, рванул вперед со всей своей максимальной боевой скоростью — тридцать километров в час.

Человек с зеленым флажком резво соскочил с пути, чтобы не попасть под нашу переднюю контрольную платформу с пулеметами и десантниками, но орать не перестал. Но я его за стуком двигателя не слышал. Да и не обратил особого внимания.

С гулом пролетели по обеим сторонам ажурные деревянные фермы пяти пролетов моста, и, ворвавшись на правый берег реки, я отдал приказ стрелять только из пулеметов. Эшелоны на разъезде, считай, уже наши трофеи.

Проскочив первый за мостом разъезд, также забитый эшелонами, неожиданно увидел, что однопутная дорога там и дальше продолжается, и навстречу нам со второго разъезда по ней уже вышел эшелон крашенных суриком теплушек с большим черным паровозом впереди. Паровоз уже разгонялся, отчаянно дымя высокой трубой с раструбом. Увидев нас, встречный машинист разразился серией тревожных гудков и дал по тормозам так, что паровоз заскользил по осыпаемым песком рельсам истошно, с подвзвизгом скрипя колесами.

— Уя-струя, — вырвалось у меня. — Семафор же зеленый был?

— Осмелюсь доложить, ваша милость, — затараторил вахмистр мне в ухо, — но у царцев зеленый цвет запрещающий.

— Что же ты раньше молчал? Болинтер, двигай булками. Двигатель на реверс! — прорычал механику и тут же истошно скомандовал: — Носовое орудие, по паровозу болванкой — огонь!

А самого дрожь пробила — что, если маховик обратно закрутиться не успеет? Разобьемся же к бениной маме, поцелуясь с паровозом… И вообще, кто же мог догадаться, что зеленый цвет тут запрещающий, а? Бред какой-то…

Глухо бухнула пушка носовой башни.

Паровоз впереди по курсу как в стену уткнулся, окутался облаком пара и покосился набок, но все же двинулся вперед, медленно съезжая с рельс.

— Носовое. Добавь фугасным.

— Есть фугасным, командир, — глухо откликнулась слуховая труба.

Только бы успеть…

Только бы успеть…

Снова жахнула пушка.

Через секунду впереди разлетелось по воздуху то, что еще совсем недавно было красавцем-паровозом. Я очень удивился поначалу такому могуществу трехдюймового выстрела, но потом сообразил, что для разгона паровозная бригада подняла пары в котле до верхней марки. И котел разнесло не столько нашим снарядом, сколько высоким давлением в самом котле.

Первые два вагона за паровозом сложились набок, остальные устояли — скорость у состава была еще небольшой. Из вагонов посыпались на насыпь солдаты с длинными винтовками в руках. Много…

Движок Балинтера застучал медленнее, и метрах в восьми от искореженных останков паровоза его маховик неожиданно закрутился назад, дернув броневагон обратно и постепенно увеличивая скорость.

Передняя башенка отчаянно поливала из семиствольного гатлинга тяжелыми пулями выбежавшую из-за обломков паровоза плотными группами царскую пехоту. Видимо, нас решили взять на абордаж.

К гатлингу присоединились оба пулемета «Гоч-Лозе» с платформы, строча длинными очередями. Так мы пятились, а враги все прибывали. По всему видать, повезло нам напороться на эшелон, перевозящий целый маршевый батальон из резерва. Это много на нас одних. Основные мои штурмовики зачисткой на левом берегу занимаются да минеров охраняют, которые мост осматривают, решая, как его взорвать сподручней.

Расстояние между вражеской пехотой и нами постепенно увеличивалось. Преследователи остановились, видя, что догнать нас пешим ходом и даже бегом не получается.

Неожиданно для меня застучал задний пулемет с кормового спонсона. Оглянулся — осмелевшие царцы с предмостного разъезда, почуяв подмогу, повылезали из нор и вовсю упражнялись в бесполезной стрельбе по нам из винтовок. Это уже похоже на окружение, мать их за душу… Зажмут так и задавят… и броня не поможет.

Снова бухнуло носовое орудие. В небе родилось белое облачко шрапнельного разрыва. Перелет. Не хватает эффективной дистанции для шрапнели.

— Носовое, лупи фугасными! — закричал я в переговорное устройство. — Кормовое — шрапнелью по разъезду! Заставь их попрятаться.

Поздно для шрапнели — уже подъезжаем. Зато от преследователей оторвались. Да и те после первого порыва особой прыти грудью лезть на пулеметы не выказывают. А пулеметов у нас для них неожиданно оказалось много.

Вахмистр в ухо шипит, подсказывая:

— Командир, шрапнель пора ставить на картечь.

— Отставить шрапнель. Картечь! — кричу в переговорную трубку. В ответ из нее что-то неразборчиво квакает.