Михаил Серегин - Крестом и стволом
– Вы ничего не трогали? – мрачно поинтересовался Ковалев.
– Нет, – с легкой душой ответил священник. – Ничего.
– Ладно, – махнул рукой Ковалев и повернулся к Пшенкину. – Что делать, знаешь, давай приступай!
Он хотел добавить еще что-то, но осекся и странно посмотрел вверх. Отец Василий проследил за его взглядом: неподалеку на взгорке, сняв головные уборы, стояли человек шесть-восемь милиционеров. Ковалев обреченно вздохнул и пошел к машине.
* * *
На протяжении следующих двух суток за отцом Василием приезжали четыре раза. И каждая последующая «встреча» с капитаном Пшенкиным протекала все более сюрреалистично.
– А вам не кажется, что именно Синицын и Бахтин были те двое, что избили вас? – как бы между прочим интересовался Пшенкин.
– Нет, не кажется! – решительно отрезал священник.
– Но ведь по приметам они, кажется, совпадают. Телосложением, например, – подталкивал его к очевидной мысли Пшенкин.
– У нас половина мужского населения Усть-Кудеяра обладают таким телосложением, – возражал священник.
– А вы подумайте… подумайте, – не сдавался Пшенкин.
Отец Василий отрицательно мотал головой, чтобы менее чем через сутки отвечать на еще более идиотский вопрос.
– Может быть, они пытались вас избить, и вы, сопротивляясь, нечаянно задели кого-то из них в жизненно важные органы?
Священник медленно зверел. Дело, которое методично выстраивал Пшенкин, было шито белыми нитками. Старшему следователю определенно был нужен «козел отпущения». И похоже, что священник в этом качестве подходил ему лучше всех. Отец Василий прекрасно понимал, как хорошо им всем станет, если окажется, что убийца милиционеров одновременно и главный возмутитель спокойствия. Как счастлив будет капитан Пшенкин получить отца Василия в свое полное распоряжение и начать полномасштабные следственные действия в своем квадратном бетонном кабинете с батареей отопления, железным сейфом прямо за головой допрашиваемого и вбитым под самым потолком толстым крюком для подвешивания плаща в дождливую погоду.
«Бог мой! А ведь я боюсь! – дошло вдруг до священника, и он быстро перекрестился. – Так ведь и сломаться можно! А мне этого никак нельзя. Никак».
Он с горечью осознавал, что единственный источник его страхов – его собственное маловерие! Ибо только маловерный думает, что может что-либо изменить в своей судьбе, и только маловерный считает, что испытание может идти не только от бога, но и от людей.
Дошло до того, что отцу Василию позвонила Ольга и заявила, что немедленно выезжает домой, потому что сны, которые ей снятся каждую ночь, просто сводят ее с ума.
– Не вздумай! – решительно и даже грубо запретил священник. – И в мыслях не держи!
– Может быть, у тебя появилась другая женщина?! – разрыдалась в трубку Олюшка. – Так бы и сказа-а-ал!
Священник вздохнул и начал ее утешать, на ходу изобретая жуткую галиматью, по причине которой именно сейчас Олюшке нечего бояться и не стоит ехать в Усть-Кудеяр. Не объяснять же ей, в самом деле, что на него пытаются повесить убийство двух найденных им милиционеров, тут же предлагая в качестве оправдания самозащиту от зверского избиения.
* * *
Костя, когда отец Василий подробно рассказал ему, что на него вешают, чуть не свалился со стула.
– Они что – совсем офигели?! – выдавил он. – Там же областная экспертиза работала! Доказано, что дата смерти совпадает с датой исчезновения! То есть более трех недель назад! И твой Пшенкин прекрасно это знает!
– И что?
– Но на тебя же напали всего ничего! Десяти дней не прошло!
– Тринадцать, – хмуро поправил товарища священник.
– Тем более…
– Понимаешь, Костя, им просто надо это дело на кого-нибудь повесить, и я фигура вполне подходящая.
Костя растерянно замолчал, а потом поднялся, подошел к огромному окну своего кабинета, что-то недолго обдумывал и снова повернулся к священнику.
– Давай-ка, Миша, я тебя в больничку спрячу, – со вздохом предложил он. – С твоими ранами да переломами тебя никто раньше чем через месяц и тронуть не посмеет, вот увидишь, я в карточке такого понапишу!
– Спасибо, друг, – улыбнулся отец Василий. – Но я этого не хочу, понимаешь? Не буду я ни от кого прятаться – ни сейчас, ни потом!
Далекий, прежний, почти изжитый им из себя спецназовец Мишаня Шатун прекрасно понимал, что все это ребячество не слишком умно, и уж если ментовская машина заработала, кто-нибудь в нее обязательно попадет. Правый или виноватый – это уже второй вопрос. Правоохранительная машина постоянно требовала свежей крови – просто чтобы не заржаветь, и, естественно, она ее получала. Получит и на этот раз.
Но новый человек в нем, давно посвятивший свою новую жизнь донесению слова божьего до людей, уже не соглашался с этим. Отец Василий понимал, что может проиграть, но он не собирался кормить это чудовище своим страхом, он отказывался признавать его права на то главное, что в нем есть, – данную господом драгоценную бессмертную душу.
Он попрощался с Костей, вышел в больничный двор, глянул на часы и понял, что давно пора идти домой, но тут же осознал, что ему этого ужасно не хочется. И тогда он повернулся на костылях на сто восемьдесят градусов и поковылял в сторону храма – главного его спасения.
Он медленно подошел ко въезду и залюбовался тем, как сияют отраженным светом звезд золоченые купола, какой чистой белой громадой возносятся над грязью и убожеством бытия эти стены, какой благостью веет от этих точеных форм.
– Батюшка! – позвали его.
Священник вздрогнул. Из-за шлагбаума на него смотрел Николай Петрович.
– Батюшка! – громким шепотом повторил сторож, чувствуя, что помешал. – Простите меня, дурака старого.
– За что? – улыбнулся священник.
– Вам на прошлой неделе почта из Москвы пришла, а я так и забыл вам ее передать.
Сердце священника подпрыгнуло и со всего маху ухнуло вниз.
* * *
Это был тот самый пакет. Прямо в сторожке отец Василий единственной относительно здоровой трясущейся рукой вскрыл плотную коричневую бумагу и вытащил стопку до боли знакомых листков – ксерокопию того самого ковалевского журнала. Он счастливо крякнул, сунул листы обратно в пакет, а пакет за пазуху и, подхватив полы рясы, кинулся в храм.
– Чего важное, что ли?! – крикнул вслед сторож.
– Ага! – не оборачиваясь, ответил священник и принялся открывать храмовую дверь.
В храме он сразу же кинулся в алтарную часть, поискал глазами и стремительно сунул пакет за икону Божьей Матери. Отошел, пригляделся, поправил икону, снова отошел и пригляделся – дело было сделано. Он не знал, когда воспользуется этими документами и воспользуется ли вообще, но одно понимал точно: и в этом проявилось провидение господне, как и во всем! И ничто не напрасно!
* * *
Шли часы. Часы складывались в дни, и с каждым новым днем события развивались все стремительнее. Отец Василий почти физически ощущал, как затягивается вокруг его шеи подлая, убийственная петля. Его, словно жертвенного агнца, методично и целенаправленно готовили к закланию.
Сначала Пшенкин отвез его в прокуратуру и взял со священника подписку о невыезде.
– Не беспокойтесь. Это всего лишь формальность, – мягко заверил он отца Василия.
Вот только торжествующие глаза старшего следователя говорили совсем другое.
Возле храма и сгоревшего дома священника сутками стояли подозрительные машины и бродили молодые люди в штатском. А допросы становились все жестче и конкретнее.
Пшенкина интересовало многое. Он раскопал, что погибшие молодые милиционеры Бахтин и Синицын участвовали в оцеплении, когда ОМОН приступом брал захваченный бунтовщиками следственный изолятор, и моментально сделал вывод, что обстрелянный в ту ночь священник «мог» иметь на них за это зуб.
Он методично опрашивал всех, кто хоть как-нибудь был причастен к делам священника, и старательно искал недовольных. Правда, пока таковых оказалось немного, например, посланный на три буквы патрульный ДПС, но Пшенкина устроило и это, и он уже развил целую теорию о психической несдержанности священника, которая могла привести к трагическому исходу.
Он изъял и отправил на экспертизу в область ту самую рясу, в которую был одет священник, когда раскапывал трупы милиционеров, в надежде, что там обнаружатся ворсинки с кителей погибших и частицы их крови. Совершенно естественно, что они там в незначительном количестве обнаружились, и Пшенкин сразу же начал опираться на данные экспертизы, чтобы превратить их в еще одну косвенную улику, ибо в свете этой экспертизы священник мог входить в соприкосновение с убитыми и гораздо раньше, в день убийства.
Вся логика следствия опиралась на одно незыблемое допущение: милиционеров «мог» убить священник, и ничто не могло отвратить прокуратуру от этого порочного, но весьма соблазнительного подхода.
