Эльмира Нетесова - Охота на русалку
— Ты что, садистом стал? — спросил Виктор.
— Так не только я! А уж мне сама судьба велела иметь баб под вой и стоны. Иначе мне неинтересно. А вот когда она вся извивается, исходит потом и криком, это кайф. Но однажды мы дорого поплатились.
— Тряхнула баба всех?
— Куда ей! Просто удача отвернулась!
— От тебя или от нее?
— От всех разом! Так бывает, когда одно зло потянуло за собой второе. Ну и пошло, месть за месть. Но я ни о чем не жалею. И сейчас, случись такое, жизнь отдал бы за встречу с ней. И разделал бы под орех, забыла б, как белый свет выглядит. С бабьем не стоит тянуть резину и прощать!
— Я не пойму, за что мстил, если своего добился? Какой кайф ловил, беря бабу силой?
— И ты как все! Или не понял, что слова ее засели обидой! Их не вытравить. Она во мне нормального мужики убила. Иль до тебя это не дошло?
— Нет, не пойму! Не слишком ли высоко себя ценишь?
— В самый раз! А ты телке простил бы хамство и насмешки?
— Знаешь, я к такой не стал бы возникать, — ответил Виктор и, глянув на мешок, рассмеялся: — Смотри! По полному мешку набрали, пора возвращаться в деревню.
Они шли не спеша, глядя под ноги.
— Кстати, а ты не думал жениться на ней, на той, которой мстил? — спросил Мишку Виктор.
— Я еще не сдвинулся, чтоб связаться с путаной всерьез. Это уж слишком глупо…
— А куда ж ты ее дел? Уехала иль надоела?
— Исчезла! Кто знает куда?
— Ты ее не ищешь больше?
— Переключился на других. Разнообразия захотелось. А и устал от охоты. Может, и впрямь лучше забыть, обзавестись семьей, детьми и тихо жить в городе.
— У тебя, наверное, много друзей там осталось? Скучаешь по ним?
— Пока нет. Три телки в деревню возникли. Хочешь, одну уступлю. Свежачки! Клубничка! Теперь это редкость!
— А чего друзей к себе не позовешь?
— Отчим, козел, мобильник отнял! С собой увез, чтоб с корешами побренчать не мог. А и пешком отсюда не смоешься, далеко до города.
— Сейчас семь часов! Вскоре мои друзья приедут. Могут в город подкинуть.
— А они кто? — насторожился Мишка.
— Крутые, кто ж еще?
— Чьи? Я в городе всех знаю!
— Если б так, меня бы враз вспомнил, — усмехнулся Новиков и спросил: — Так поедешь в город или возле девок присох?
— Конечно, оторвусь. Здешние метелки не по моему вкусу. Хоть в городе живут, а навсегда остались деревней. Линяем! — обрадовался Мишка. И прибавил шаг.
Они договорились встретиться в восемь часов уже на дороге. Мишка на радостях резвым рысаком заскочил во двор. Стал собираться. Знал, через час будет темно. Нужно успеть.
Виктор, зайдя за дом Степановны, включил свой телефон.
— Едем. Уже больше полпути за спиной. Будем вовремя, как договорились.
— Не в форме?
— Нет. В штатском.
— Я жду вас. — Сунул мобильник в карман. Оглянулся и увидел за спиной Степановну.
— Ты с кем тут говоришь? — удивилась бабка.
— От тишины вашей одурел. Сам с собой заговорил с непривычки. Райское место у вас, бабуленька. Я скоро к себе вернуться должен. Спасибо вам за все. За заботу и доброту. — Достал пятьдесят рублей, вложил старушке в ладонь.
Та глянула, сердито заморгала.
— За что меня обидел? Я ж не за деньги тебя приняла, от души, как кровного! — вернула деньги настырно.
— Я тоже вас родной бабулькой назвал. И поверьте, милая Степановна, меня никогда стыдиться не будете. Если я даже случайно буду проезжать мимо, никогда не проеду, обязательно зайду к вам.
— Оставайся, заночуй! Куда ты в ночь собрался?
— Не переживайте. Я не один. Со мной мои ребята. Они не подведут…
— Постой, Витек! Возьми на вот творогу и сметаны! Дети у тебя есть?
— Дочка и жена!
— Возьми-ка им парного молока! Детям оно полезно! — затолкала в сумку. И, расцеловав как сына, перекрестила.
— А где ж твои? — встретил его на дороге Мишка.
— Они уже здесь, неподалеку. — Из кустов кто-то сверкнул фонариком, осветив Виктора и Михаила.
— Садись! — взяли оперативники Мишку и тут же нацепили ему наручники, подтолкнули в машину.
— Эй, кореш! Твои кенты звезданулись? — орал Мишка.
— Нет! В самый раз! Просто у каждого из нас в этой жизни свой кайф. Сиди тихо. Ты ведь так скучал по тишине!
— Мент? Ну да! Лягавый! Как же я не раскусил тебя? Но главное, как ты на меня вышел, потрох гнилой? Ну ничего! Я тебя запомнил и до погоста пасти стану. Жмуром достану из-под земли! Пока не отомщу — не выпущу!
— Захлопнись! Не доставай! — повернулся к Мишке оперативник.
Глава 7. У каждого своя смерть
Лишь оказавшись в одиночной камере, Мишка поверил, что случившееся с ним вовсе не бухой бред, не злой розыгрыш крутых, а жуткая реальность, в которую он загнал себя сам.
«Ну зачем я, как последний лопух, подошел к этому лягавому? Ведь не звал меня, не интересовался. Сам вляпался. Да еще трепался как последний мудак! Ну зачем мне это было нужно? Никто не тянул за язык, ни о чем не спрашивал, а навякал такое! Теперь попробуй очиститься от собственного трепа. Влепят на полную катушку, и все на том! Ладно хоть «вышка» отменена. Но пожизненное обеспечено. Считай, сам себя до конца дней закрыл в клетке. Эх-х, отморозок недоношенный, дебил, придурок! — кипел Волчок сам на себя. — Теперь уже песня спета. Уже не отмазаться от срока, а он будет бесконечным».
Свернулся на шконке горестно и вздыхал. До самого рассвета не мог уснуть и вдруг вспомнил: «А ведь имя не назвал и сказал, что она жива, отвалил я от нее добровольно. А если трахал ее, почему она не жаловалась? Может, ей даже нравилось со мной сношаться? Хотя трепался, что брал ее насильно. И не один тянул, кодлой! За такое в зону пинком вгонят. А там, как слышал, всех насильников петушат хором. К тому ж насвистел, что драл курву часто, при каждой встрече. Докажи теперь обратное! Самого на зоне затрахают до смерти, — охватил Мишку ужас при воспоминании рассказов крутых о расправах с насильниками. — В тот же день конвейер устроят и станут пялить все, кому не лень. До конца срока редко кто дотянул. И жрать и спать придется на полу под шконкой. А кому надоест, что под ним пидер приморился, сапогами вышибают. Ни одного человеческого слова к себе уже никогда не услышу. Даже сявкам станет западло кентоваться со мной. До конца жизни в проклятых канать стану, — крутился Мишка на шконке волчком. — Козел! Идиот! Недоносок! — ругал себя зло, до нещадного. — Лучше б меня менты урыли, чем остаться дышать вот так. Да и чего держаться за эту житуху, в какой никому не нужен и всюду лишний? Все уже познал и повидал. Нечем дорожить. Ничего в этой судьбе не осталось светлого. Что было, навсегда ушло». И Мишке вспомнилась своя, еще совсем короткая, жизнь.
Вот он бежит по солнечному пляжу. Рядом море, и большие волны наскакивают на людей, лежащих на берегу. Вода в море синяя, теплая. Она окатывает Мишку пенной волной. Пацан хохочет. Ему нравится заскочить в море, потом с визгом удирать от волны, а она несется за ним с шипением.
Сколько лет ему было тогда? Года четыре, не больше. Он любил, когда отец вылавливал его из воды и, взяв на руки, нес к матери. Там на розовом полотенце уже стояло много всякой еды. Шашлыки, сыр, фрукты, мороженое, соки. Мишка ел все, что ему нравилось. Вместе с отцом и матерью он жил в красивом большом номере гостиницы. Отец ничего не жалел для сына, любил его и баловал.
Мишка больше всех на свете обожал своего отца, считая его самым лучшим на Земле. Частенько мальчишка засыпал у него на руках. Везде и всюду старался быть вместе с ним, его одного слушался и считался с ним. Других он знал, но относился много прохладнее. С отцом он делился всем, от него у Мишки не было ни тайн, ни секретов. Пацан с самого раннего возраста прислушивался к советам.
Мишке в своем детстве нравилось все. Большая четырехкомнатная квартира, замечательно обставленная множеством дорогих, красивых вещей. Семья жила, не зная нужды. Изредка они навещали в деревне бабку. Но мать туда не ездила. А Мишка с отцом появлялись там на своей машине, большой и сверкающей. Ее мигом окружали деревенские, любовались, гладили, хвалили, и пацану это очень нравилось.
— Расти, сынок, умным. И помни, кем бы ты ни стал в этой жизни, что весь наш род, все наши корни отсюда пошли, из деревни. Никогда ее не гнушайся и не забывай. Здесь мы получили жизнь, сюда в последний путь придем.
Мишка далеко не все понял тогда.
Отец хотел, чтобы сын стал военным. Но мальчишка не любил армейку. И, подрастая, уже не скрывал, что предпочел бы что угодно армии. Он не терпел слепое повиновение приказам. А тут еще здоровье подвело. Правда, крепким он не был никогда. С детства был болезненным, хилым, с постоянно укутанным горлом, с таблетками в карманах, он знал многих врачей и с упоением рассказывал о своих болячках.
Отец морщился, слушая сына, и говорил:
— Тебе девкой надо было родиться. В мужики — не годишься. Дохляк! Ну да ничего, в отпуске займусь тобой.
