Хождение по трупам - Оранская Анна
И вот наконец утро — точнее, полдень, — и я пытаюсь вытянуть из него всю историю целиком, а он, как всегда, пытается ее замять. Не знай я его, решила бы, что делает это, чтобы возбудить к себе больший интерес, чтобы выглядеть настоящим героем, чтобы как следует порисоваться и похвастаться, — но я его уже знаю, по крайней мере, в том, что касается дела, и понимаю, что для него вчерашнее осталось в прошлом, минувший уже этап, вспоминать который, и еще подробно, с анализом тщательным, совсем не хочется. И героем выглядеть ему не хочется — ему куда важнее, что он сам себя чувствует героем, и мне кажется, что он уже понял по моим коротким обрывочным рассказам, что крутых мужчин в моей жизни хватало.
Идиотское, кстати, слово “крутой” — в России оно стало модным потому, что переводчики западных боевиков так переводили слово tough, которое в дословном переводе означает “жесткий”. Некачественно приготовленный цыпленок, он ведь тоже tough — что совсем не означает, что он крутой в том смысле, в котором слово употребляли в бытность мою в Москве. A tough guys — это просто “серьезные ребята”, “конкретные ребята”, в конце концов. Кажется, вполне понятное выражение, но переводчикам понравились “крутые парни”, и вот результат. Приелось словечко, и в Москве, насколько я помню, кругом “крутые”. Но это лирика…
— Так что было дальше, Рэй? — спрашиваю, глядя ему в глаза, показывая, что от ответов уходить не надо, все равно придется все рассказать.
— Поняли, что я говорю правду. Что я вступился за девушку, к которой пристал громила и которую он хотел увезти куда-то и изнасиловать, тем более что в машине его ждал приятель. Причем я вступился случайно — проезжал мимо, увидел эту картину, остановился и вышел. Ведь “Мазда” была прямо напротив стоянки, и ключи ты по моей просьбе оставила в замке зажигания, и все выглядело естественно. В общем, я вышел, попросил громил оставить девушку в покое, а они вытащили пистолеты. Ну и…
— Но они же сами не стреляли, Рэй!
— Кто тебе сказал? Из пистолета этого, который “влагалище”, было сделано два выстрела. Если честно, то это, конечно, я сам сделал, он же упал с пистолетом в руке, так что несложно было его же пальцем дважды нажать на курок. Второй не стрелял, это да — но в любом случае получается самооборона. Плохо, что девушка убежала, но зато нашли владельца “Камаро” и его приятеля — причем нашли минут через сорок после того, как приехала полиция, они неподалеку припарковались, у другого клуба. К тому же самое главное — что я не убежал, а честно остался ждать полицию, которую сам вызвал.
— Все так легко? — спрашиваю недоверчиво.
— Не совсем. Когда стали проверять меня по компьютеру, тут же установили, кем я был и всю мою историю, — но за минувшие пять лет со мной такое произошло впервые, хотя я работал и телохранителем, и частным детективом. Так за что меня наказывать — я ведь защищался от двоих вооруженных людей. Оба русские, у обоих нашли права, выданные в Нью-Йорке, — по компьютеру тут же установили, что лицензии на оружие они не имели, и сейчас, наверное, уже выяснили, что оба подозреваются в принадлежности к мафии. Жаль, конечно, что не пригодилась моя тщательно продуманная версия про то, что мне давно уже угрожают по телефону — и, видимо, те же самые люди, которые убили моего партнера. Но что теперь сделаешь — зато есть свидетели, видевшие, как этот Вагин тебя тащил за собой. И здорово, что не было никакой прессы, никакого телевидения — значит, нигде про это не будет ни слова, и мою фамилию не упомянут. Я, правда, и так попросил полицию меня не называть, боюсь, мол, расплаты, это же русская мафия наверняка, но разве можно верить полиции?..
— Выходит, ты убил двоих людей, и тебя отпустили, и даже не отобрали оружие? — Почему-то мне никак не верится в легкость этого факта. Ладно, это было бы в Москве — можно было бы объяснить, что дал взятку огромную и свалил при полном попустительстве — но это же Лос-Анджелес.
— Они ж узнали, кто я — узнали, что убийство — это мое хобби. Шучу, не обижайся. Да, отпустили, как только все выяснили, и пистолет остался при мне. Если бы я убил не русских, а американцев, проблем было бы больше — но у русских слишком отвратительная репутация. И я доехал на “Мазде” до дома, взял свой “Мустанг” — и к тебе…
И мы молчим какое-то время, он с радостью, а я потому, что все никак не могу вспомнить, какой вопрос так сильно хотела ему задать. Копаюсь и копаюсь в голове, то “тепло”, то “холодно”, но в точку никак не попадаю — и наконец вытаскиваю один из “теплых” вопросов, надеясь, что ответ на него приведет меня к вопросу “горячему”.
— Кстати, а где ты был все это время, пока меня тащили к машине, швыряли и били? Ты ждал, пока меня начнут убивать по-настоящему?
— Сначала я ждал, когда ты его окликнешь, и я не понял, почему ты его пропустила, и потерял время. А когда обошел стоянку с другой стороны, увидел человека в джипе — и смог подойти, только когда он вылез из машины, иначе бы он меня сразу заметил. Извини, что так получилось, Олли…
Вот он — вот он, чертов вопрос, который так меня мучил.
— А ты случаем не боялся меня убить, когда стрелял в того, второго? Он же, между прочим, стоял практически за мной и еще и пистолет к моей голове приставил — и я точно помню, что пуля просвистела прямо у моего лица. Я же его почти целиком закрывала собой…
— Олли, Олли, разве ты вчера была выше чем обычно? — Он так добродушно улыбается, провоцируя улыбнуться в ответ, но мне не до улыбок. — Ты и вправду его закрывала, но не совсем — ты же боком к нему стояла, спиной к машине, — а голова его все равно была над тобой…
— Но ведь ты же мог промахнуться?! — гневно задаю последний вопрос, заранее зная, что он риторический.
— Если бы мы прожили вместе уже хотя бы год, тогда, наверное, мог бы — уж слишком у тебя тяжелый характер, — слышу в ответ. — Но сейчас, проведя с тобой всего две ночи?!..
В голосе его такое искреннее возмущение, что и я уже улыбаюсь.
— А сколько тебе надо таких ночей? Это я на всякий случай интересуюсь, в свете сказанного тобой.
— Серьезно? — спрашивает он уже без улыбки. — Для начала хотя бы сто — люблю круглые числа. А еще лучше — тысячу. Кстати, может, изменим условие нашего договора — обещанный тобой миллион долларов остается тебе, а взамен ты обязуешься провести со мной минимум тысячу ночей? Что скажешь?
— По тысяче за ночь? Ты щедр Рэй, но не безрассудно щедр, — смеюсь в ответ, пытаясь увести разговор в сторону и вообще закрыть тему, потому что уж слишком нешутливо он все это говорил. — Мне кажется, что ты меня недооцениваешь — если уж в фильме “Непристойное предложение” Роберт Рэдфорд платит Деми Мур миллион за одну ночь, то ты бы мог предложить хотя бы сто тысяч. Видно, придется еще один раз отдаться тебе бесплатно — чтобы ты лучше понял, что собираешься покупать…
У меня такое супернастроение было в тот день — и после ночи, и после предшествовавшего ночи вечера. Рэй уехал днем — обещал явиться в полицию, да и сам хотел там кое-что вызнать насчет Ленчика и его банды, ныне уже почти не существующей. Он уехал, а я выбралась к бассейну, и сидела, и думала, и улыбалась своим мыслям. Тому, что с появлением Рэя в моей жизни наконец-то наступила долгожданная полоса удачи. И вот уже у Ленчика еще на пятерых людей меньше — “еще” потому, что троих убил Джо, — и остался у него всего один человек, плюс Виктор, плюс он сам. А значит, как и рассчитывал Мэттьюз, всего один ход нам осталось сделать — и я свободна.
Я совсем не удивилась, когда, взяв зазвонивший мобильный, услышала голос Джека Бейли — поздравившего меня с тем, что завтра, то есть в понедельник, Крайтон получит из Нью-Йорка уведомление, согласно которому моя подписка о невыезде аннулируется и ему строго предписывается оставить меня в покое. Я даже восторга не испытала — сегодня для меня этот звонок был в порядке вещей. Но, конечно, все равно поблагодарила его тепло, не забыв добавить, что буду очень рада его видеть и что надеюсь, что он появится в Эл-Эй в самом скором времени.
