Хождение по трупам - Оранская Анна
Он медленно так идет, неторопливо, тяжелой, уверенной походкой, и кажется, что на асфальте после него остаются вмятины, — и, разумеется, узнать меня не может: у меня другой парик. Да и не ожидает он меня здесь встретить — а я вдруг чувствую, что все во мне застыло и даже сказать ничего не могу, хотя по сценарию должна его окликнуть. Не могу, потому что жду, что вот-вот за ним выйдут еще, как минимум, двое — или скрипнет тормозами подлетающая машина, и кто-то заорет ему приветственно: “Как потрахался, братан?!”
Черт, он уходит! Проходит мимо меня, естественно не обратив на меня внимания, прикуривает, остановившись на секунду, и идолопоклоннический огонек освещает лицо истукана с острова Пасхи. И дальше идет, к машине, ждущей его на парковке, — а я все не могу заставить себя сделать шаг, открыть рот. И все из-за непонимания того, почему он один — в такой ситуации, когда корешей его валят одного за другим. И только когда судорожно вспоминаю, как неохотно он подчинился в ресторане приказу Ленчика заткнуться и пересесть за другой стол — и когда так никто больше и не выходит из клуба, — физически ощущаю, как спадает с меня оцепенение. Ну конечно — если он при мне Ленчика послушался неохотно, хотя ронял этим его авторитет, то уж один на один явно мог настоять на своем и поехать туда, куда захочет, и Ленчик спорить бы с ним не стал, и так обстановка нервная, и так он себя показывает не с лучшей стороны, хотя и вор. Как же его зовут — я ведь помнила, он же был еще в том списке, который мне Ханли давал…
Ноги двигаются так странно, словно только учусь ходить. Или словно в водолазном костюме перемещаюсь. Но стоило сделать пару шагов, как стало полегче, и я, еще раз оглянувшись на дверь, — никто не выходил на пустую улицу, по которой редкие машины проезжали, и на абсолютно пустую стоянку — до нее ему оставалось пару минут идти, раскрыла рот и застыла.
Что же сказать ему, черт? “Вы не скажете, как пройти в библиотеку?”, “Почему у тебя такие большие руки?”, “Сегодня хорошая погода, не правда ли?”…
— Как потрахались, мистер Вагин?
И, видя, как он останавливается, будто мину под ногами заметил — не ждал, сволочь, не ждал! — не спеша иду к нему. И дышится уже без проблем, и ноги меня слушаются и все тело, а главное, что в голове легко, и пусто, и весело даже, как в рождественском елочном шаре.
— Передай Ленчику, что мне с ним перетереть надо — пусть завтра будет там, где обычно, в восемь вечера! — произношу отчетливо по-русски, подняв голову и глядя в его глаза — в которых видно было, как в замедленной съемке, как недоверие и удивление сменяются узнаванием и злобой. — Понял или нет?
— Че? Че сказала, сучка?
Глаз я не видела в тот момент, он быстро так стрельнул ими по сторонам, отмечая, видимо, то же, что и я чуть раньше — что пусто вокруг, никого — и шагнул ко мне так молниеносно, что я даже не успела понять что делать, оставшись на месте. Заметила еще одно движение, но опять не прореагировала, и только, когда полетела на него, ощутила, что он вцепился мне в руку и дернул на себя.
— Вот щас и перетрешь, сучка!
Здоровый сволочь — рванул так, что я врезалась в него, ощутив запах сигарет, въевшийся в одежду, и запах не слишком дорогих духов, подаренный ему той, с кем он сексом закончил заниматься пятнадцать минут назад.
— Руки убери, падла! — только и успела крикнуть, отталкиваясь от него, оглядываясь назад, на пустынную дорогу в пяти метрах от нас, на пустую улицу. — Слышь, в натуре?!
— Рот закрой, сука! — И я успела заметить, как он руку чуть отводит, держа меня другой, и резко отклонилась назад, избегая удара, и снова оглянулась, услышав, как сзади машина тормозит и холодно говоря себе: конец. И он снова рванул меня на себя, развернув так, что я ткнулась в него боком, и обхватил рукой, как бы приобнимая. — Будешь орать, убью на х…й!
И по тому, что он шепотом это произнес и застыл, прижимая меня к себе, я через какое-то мгновение поняла, что машина притормозила совсем не Ленчикова. И подняла глаза, чуть повернув голову, и даже марку не разобрала, совсем было не до того, только увидела, что машина черная, низкая, спортивная, двухдверная. И дверь открыта со стороны пассажира, и смотрит на нас какой-то мужик, чуть высунувшись.
— Скажи ему, чтобы валил! — злобный шепот в ухе. — Скажи, пусть едет — быстро, ты!
И немая сцена — я стою прижатая к громиле, как сиамский близнец, и человек смотрит на нас из машины, то ли пытаясь понять что происходит, то ли думая стоит ли вылезать чтобы пытаться помочь неизвестно кому, проститутке может, что-то не поделившей с сутенером. Я даже про Рэя забыла в этот момент, судорожно думая, не крикнуть ли этим в машине чтобы помогли. И только когда что-то ткнуло сзади мне в спину, сильно и больно, произнесла громко, чуть дрогнувшим, неестественно бодрым голосом:
— Все о’кей! Все о’кей, мистер!
И дверь захлопнулась, и машина тронулась с места, медленно очень, словно пассажир все еще смотрел на нас, и тут я опять полетела вперед после его рывка, шагов пять сделала, спотыкаясь и упав на колено, больно стукнувшись обо что-то головой — о чей-то бампер. И такой прилив ярости испытала вдруг от этого пренебрежительного рывка, от унизительного падения, что будь у меня пистолет в тот момент, разрядила бы в него всю обойму, не задумываясь о последствиях. И когда он поднял меня опять рывком, одной рукой, и толкнул к своему “Форду", об который я ударилась тоже, спиной на сей раз, только выдохнула, отдавая себе отчет в том, что человеку его профессии такое говорить не стоит:
— Е…ный пидор!
И по нему поняла, что он меня сейчас убьет прямо здесь — и плевать ему на Ленчика, и Мэттьюз не успеет на подмогу. Правда, в лице его — здоровенной ряхе с перебитым носом, толстыми мясистыми губами и чугунными глазами — не изменилось ничего, но кулаки сжались так, что судорога по нему рванула, и разжались тут же. И когда он шагнул ко мне, я — не от смелости великой, а просто от безвыходности — выбросила вперед ногу, как учили когда-то, уже в момент удара увидев, что из-за тесноты брюк и его роста в пах не попаду. Но он все равно согнулся, когда узконосый ботинок врезался гулко под колено, и я, отведя ногу, снова собиралась ударить, рассчитывая попасть в лицо, и тут меня схватил кто-то сзади за руку и воротник куртки, дергая на себя.
— Во сучка! — раздалось сзади: по-русски сказали, и я трепыхалась вяло, когда меня опять дернули назад, ударяя спиной об машину. — Во сучка, а, Серый? — повторил с насмешкой голос. — Говорил старшой, что вдвоем надо ехать, а ты понтовался. Сейчас бы она тебя завалила тут, в натуре, только так. Ты как сам-то, Серег?
А тот, разогнувшись, наступил сморщившись на ту ногу, в которую я попала, поднимая глаза на улыбавшегося кореша, прижавшего меня одной рукой к джипу.
— Я нормально, братан. А эта сейчас ответит за все — сейчас приедем и побазарим с ней за жизнь…
И я как-то обмякла сразу, не пытаясь вырываться, став даже меньше ростом — понимая, что второй ждал в машине, откинул сиденье, и не включал внутреннее освещение, и лежал, и Мэттьюз его не заметил просто. И что предчувствие меня не обмануло — и не зря я не поверила Мэттьюзу насчет того, что этот Вагин приехал сюда один, мне даже Кореец рассказывал как-то, что на любое дело лучше ездить вдвоем, чтобы кто-то подстраховывал. И сложилась пополам, когда кулак врезался мне в живот, и упала на колени, слыша сквозь туман:
— Не здесь, Серега. Давай ее в тачку — в мотеле разберешься…
И вслед за этим слышу уже наигранно-веселый голос:
— Проблемы, мужики?
…Знаешь, я в такой ситуации была в первый раз в жизни. В первый раз меня толкали вот так и швыряли, в первый раз я ударила кого-то, в первый раз ударили меня. Нет, конечно, мне ведь дал пощечину кронинский телохранитель — но не так, как сейчас, не в живот, не изо всех сил, так что я просто упала на колени и застыла, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. И в происходящем я больше не участвовала — я просто присутствовала как неопределенный предмет, нечто неодушевленное. Как видеокамера, стоящая равнодушно в углу, позволяющая брать себя в руки, кидать, подбрасывать, даже разбивать — и все это время бесстрастно и тупо записывающая происходящее.
