Евгений Сартинов - Черный риэлтер
Зильберман прошел в свой кабинет, и тут же к нему проскользнула сначала старшая медсестра, а потом, по очереди, начали захаживать все врачи психдиспансера. Так что, к приезду из Железногорска Самсонова Зильберман уже знал о визите следователя прокуратуры в диспансер, и кем особенно из его больных интересовались работники правопорядка. Большего никто из них не знал.
Получилось так, что в момент приезда Самсонова Иван Тимофеевич как раз зашел с историей болезни в руках в регистратуру.
— Возьмите вот это, и скажите, где история болезни Ковалевской? Она лежала у меня на столе, — спросил он.
— Ее забрал себе Леонид Юрьевич.
— Давно?
— Да, с неделю назад. Как раз, после того как эти, с прокуратуры приходили.
Зильберман не испугался, не возмутился, а просто озадачился.
— Ага, ну, тогда ясно. Хорошо, Леонид Юрьевич не навредит.
В это время в дверях диспансера показался сам Самсонов.
— О, Иван Тимофеевич! Вышли на работу? Как здоровье? — спросил главврач, пожимая руку.
— Вашими молитвами, Леонид Юрьевич. Подлечили на четыре с плюсом. Готов тянуть шлею дальше.
— Хорошо, а то у нас трое на больничных, Сочнина в отпуске. Работать просто некому.
— Я вечером подойду? — спросил Зильберман.
— Хорошо. После пяти приходи, поговорим.
Полшестого от Самсонова с документами ушла старшая медсестра, и вскоре в кабинет постучал Зильберман.
— Входите, Иван Тимофеевич.
Самсонов просматривал какие-то бумаги, потом отложил их в сторону.
— Когда защита, Леня? — спросил Зильберман, усаживаясь на свое любимое место, на диван, и доставая сигареты.
— Через неделю. Только, боюсь, не дадут мне ее защитить.
— Это почему? Диссертация у тебя не просто крепкая, местами она просто революционная. За такими методиками будущее.
— За это я как раз не волнуюсь. Я совсем о другом говорю. Ты вот что у нас на старости лет творить начал, Иван Тимофеевич? Моча, что ли, в голову ударила?
— Ты про Ковалевскую? — спросил Зильберман.
— Я про ее квартиру. Прокуратуре все известно, Иван. Это чистый срок, ты не подумал об этом?
Зильберман закурил, выпустил дым круто вверх.
— Мне просто надоело иметь с каждой квартиры всего тридцать процентов, — пояснил он. — Жить мне осталось мало, а мне хотелось оставить внучке хорошую память о своем старом, любимом дедушке.
— Я так и думал. Как говорят урки — жадность фраера сгубила. Тогда объясни мне еще, что за два странных суицида были у нас в прошлом месяце? Я проверил: каждый раз к ним с проверкой ездил ты и Ковальчук.
— Да, ничего особенно. Суицид подтверждал диагноз. Так что, я думаю, и с Ковалевской все будет нормально. Верни, кстати, мне её дело.
— Нет. Отныне я буду лечить ее сам. Кстати, я изменил ей диагноз.
— На какой?
Самсонов подал Зильберману историю болезни, и тот, быстро найдя нужный текст, изменился в лице.
— Ты это серьезно?
— Да. Это вполне укладывается в рамки моей диссертации.
— Но тогда мне точно светит срок. Если она возвращается к нормальной жизни, то придется вернуть ей квартиру. Леня, ты не забывай, что с каждой квартиры я имел тридцать процентов, но ты то тоже получал свои десять. Посадят меня — тебе тоже будет светить не кафедра, а нары.
— Ну, доказать тебе это будет сложно. Кроме того, Тимофеевич, — Самсонов встал, остановился перед сидящим Зильберманом. — Ты вот говорил, что хочешь оставить внучке квартиру на память о себе. А ты не думал, что ты оставишь о себе другую память? Зельц давно умер, а дочь его жива. И все да сих пор спрашивают: "Это не дочь того самого Зельца?" Боюсь, что и у твоей внучки будут такие же проблемы. Надо, Иван Тимофеевич, уйти красиво. Надо.
Он пристально глянул на старого доктора, но тот неожиданно рассмеялся.
— Удивляешь ты меня, Лёня. Ты что меня, загипнотизировать хочешь? Ты, наверное, забыл, что это я тебя обучал гипнозу?
Самсонов на это отреагировал спокойно.
— Да нет, помню. И я тебя не гипнотизирую, я обращаюсь к твоему разуму.
Самсонов встал, взял в руки историю болезни Ковалевской, потом достал из сейфа еще одно дело.
— Я сегодня дежурю. У тебя срок до утра, — сообщил Самсонов. — Завтра к тебе приедут из прокуратуры. Тогда уже изменить невозможно будет ничего.
Они разошлись в разные стороны: Самсонов поднялся на второй этаж, Зильберман ушел к себе в кабинет. Он долго сидел в кресле, курил. Потом усмехнулся, и включил стоящий на столе старенький компьютер. Длинные, изломанные артрозом пальцы доктора медленно набирали на клавиатуре короткий текст.
"Я только один виноват в аферах с продажами квартир. Все это делалось с моего веданья, и по моим указаниям".
Зильберман отпечатал текст на принтере. Потом, старательно высунув язык, расписался. Роспись ему не понравилась, он порвал и выкинул листок в урну. Затем он еще раз отпечатал набранный текст, и снова расписался. Теперь роспись его устроила. Тогда он позвонил наверх, дежурной медсестре, спросил ее: — Оля, где там у вас Ковальчук?
— Отдыхает.
— Пусть, как время будет, зайдет ко мне в кабинет.
Это указание Зильбермана не удивило медсестру. Она знала, что санитара и доктора связывает одна, но пламенная страсть — рыбалка.
А доктор уже звонил домой. Трубку взяла как раз внучка.
— Деда, деда звонит! — пронзительно закричала она. Зильберман невольно заулыбался. Это четырехлетнее чудо с косичками было его последней радостью в жизни.
— Машенька, как у тебя дела?
— Хорошо, мы только пришли с бабушкой с прогулки, мы на санках катались.
— Это здорово. Маша, позови бабушку.
Когда трубку взяла жена, он сообщил ей: — Сонечка, я сегодня, наверно, ночевать не приду. Хочу подежурить. Надо подменить Самсонова, у него же скоро защита.
— Господи, Иван, ты же снова загоняешь себя на больничную койку! Что у них, дежурить некому?
— Не надо, Сонечка, не ругайся. Все будет хорошо. Целую тебя нежно.
Через десять минут после этого разговора в кабинет Зильбермана прошел рослый, под два метра, очень полный мужчина лет сорока. Его полнота казалась нездоровой, лицо широким, с полными щеками. Некоторую свирепость этому лицу придавали густые усы щеточкой.
— Можно, Иван Тимофеевич? — спросил он, приоткрыв дверь.
— А, заходи Миша, заходи.
Они пробеседовали больше часа, потом санитар ушел. Лицо его было озабоченным, а под глазом дергалась какая-то жилка.
Самсонов, сидя в гипнотарии, изучал историю болезни заинтересовавшего его больного. Собственно это дело ему подсунула сегодня Влада Зарецкая. Чем больше Самсонов изучал документы, тем больше он убеждался в правильности выводов Влады.
"Да, детство у него было классическим: нестерпимо требовательная мать, что избивала его каждый день, энурез, а значит, насмешки со стороны других детей. Сплошные неудачи в любовных поисках. Так вот психология маньяков и формируются", — думал Самсонов.
Дверь за его спиной, тихо скрипнув, открылась, но он услышал это звук, и, не оборачиваясь, громко сказал: — Стой Дымчук!
Вошедший замер. Тогда Самсонов развернулся, и глянул на вошедшего. Это был мужчина в больничной пижаме, среднего роста, непонятных лет, с каким-то расплывчатым, неприметным лицом. В руках его была тонкая бельевая веревка, намотанная на обе ладони.
— Так вот ты какой, Виктор Дымчук? Значит, это тебя громко именуют Торским душителем? — спросил Самсонов, пристально глядя в лицо убийце.
В глазах незваного гостя мелькнуло что-то паническое.
— Я, я ничего…
— Да, ладно, не стесняйся, — оборвал его доктор. — Я все понял. Тебя положили сюда два месяца назад с обычным психозом. Тут Иван Тимофеевич обнаруживает, что дело гораздо серьезней, применил, наверняка гипноз. И ты в таком состоянии рассказал ему про себя то, что так долго скрывал от всех. Ведь так?
Дымчук с трудом, но кивнул головой.
— Сколько человек ты задушил в Торске? — небрежно поинтересовался Самсонов.
— Ш-шесть.
— А здесь?
— Двоих.
— И тебе разрешил их задушить Иван Тимофеевич, не правда ли?
Тот снова кивнул головой.
— Понятно. А теперь он разрешил тебе задушить меня, правда?
Дымчук снова кивнул. А Самсонов продолжал говорить, пристально глядя в глаза Дымчука: — Но Иван Тимофеевич не сказал тебе главного, Витя. Самый большой кайф ты получишь тогда, когда сам наденешь на себя веревку. В этот момент ты достигнешь самого большого, просто грандиозного кайфа.
— Я думал об этом, — с трудом выдавил Дымчук. — Я уже пробовал, руками.
— Тебе понравилось?
— Да.
— Так иди и закончи этот кайф до конца. Я тебе разрешаю. Иди в туалет, там сейчас никого нет, а веревку можно накинуть на решетку. Ты выйдешь из кабинета, и забудешь про все, про что мы тут говорили. Но, ты сделаешь это. Иди.
