Кровь героев - Колин Александр Зиновьевич
И тут нечто, будто прятавшееся в Сашиной черепной коробке зашептало: «Найди лапотниковские зеленые, парень, они скорее всего на даче, тут прятать негде, не в банк же он их отнес? Нет. Ну вот, видишь? В старом, еще отцовом сейфе, их, если верить ментам, не оказалось… Может, в саду закопал? Тоже не годится, значит, остается только «фазенда». Но ведь и менты, и богдановские архаровцы, поди, все там перерыли и не нашли. Они не нашли, а ты найди. Подумай, если папаша твой, будем вещи своими именами называть, воровал, то куда ценности прятал? Куда подевались материны драгоценности? А ведь были побрякушки. И опять же, ордена дедовы где? Это ведь все твое, Александр Сергеевич, даже дача твоя по праву… Интересно, почему Нинка об этом не говорит, а? Ведь не от нежной любви за мужика на тридцатник ее старше выскочила? А красивая баба… И куда это ее черт понес, уже ведь часа два где-то шляется. К подруге пошла? Запланированная встреча? Отменить нельзя?»
В углу комнаты стоял аудиоцентр, изготовленный той же фирмой, что и телевизор. Саша, конечно же, сразу как вошел, обратил внимание на большое количество компакт-дисков и кассет. Это была комната Нины. Муж, как она объяснила Саше, когда бывал дома, спал в кабинете, а она обитала здесь, в самой маленькой, но, несомненно, самой уютной комнате. Значит, и центр с компактами и кассетами тоже принадлежал ей. Что может слушать woman of her kind? [19] Строчка из рок-оперы «Jesus Christ Superstar». В лучшем случае «Vaya Con Dios», в худшем — Филиппа Киркорова. Саша, осушив бокал и поставив его на столик, направился к раскинувшимся длинной шеренгой компактам. Ни себе фига! Уткнувшись в первый попавшийся диск, Саша, что называется, попал пальцем в небо.
— «Rick Wakeman. Softsword», или «King John & The Magna Charter», — прочитал Климов на обложке, на которой был изображен король Иоанн Безземельный с каким-то свитком в руках. (Это, как следовало предположить, была «Великая Хартия».) Рядом с первым, на котором стояла дата выпуска — 1994 год, Саша обнаружил еще три более или менее «свежих» диска. — Черт возьми, а я и не знал, что старина Рик все это написал. — Вслух удивился Александр, для которого Рик Вэйкман как композитор кончился еще в семьдесят шестом году.
Саша хотел уже поставить этот компакт, но решил посмотреть, что еще слушает Нина. Филиппа Киркорова он не обнаружил, зато нашел два компакта, по чьему-то меткому определению, «сиротки на эстраде» Тани Булановой. Повстречавшийся тут «Queen» и несколько сольников Мэркьюри уже нисколько не удивили Климова, но вот чего не ожидал встретить он в этой довольно разношерстной коллекции, так это «The Doors». Да еще какой — концертный двойник, который сам Саша тщетно пытался заполучить уже два года! «In Concert» — такое название носила стосорокаминутная подборка лучших концертных выступлений этой и по сегодняшний день популярной рок-группы. Альбом будто намеренно «прятался» от Климова, которому не удавалось купить его ни в Москве, ни даже за границей. Самой вожделенной композицией была заключительная, носившая название «The End». Здесь она продолжалась не одиннадцать минут, как на студийной записи шестьдесят седьмого года, а целых пятнадцать. Трудно было даже представить, что у такой дамочки, как Нина, может оказаться подобная вещь. При других обстоятельствах Саша, наверное, не выдержал бы и, дождавшись хозяйку, принялся бы выклянчивать у нее бесценную игрушку, но сейчас… Нет, все-таки он не смог удержаться, надо было хотя бы послушать!
Саша включил агрегат на половину мощности.
«У меня козел-сосед при такой громкости уже в ментовку звонит, — подумал Климов, вытягиваясь на диване с бокалом в руке. — Хорошее вино, кайф приятный, хоть и выпил-то всего ничего».
Мягкий гитарный перебор и вкрадчивый шелест органа как нельзя лучше отвечали состоянию погружавшегося в транс человека. Гитара. Орган. Перкуссия. Голос. Голос. Когда певец дошел до строк «desperately in need of some stranger’s hand in a desperate land» (нуждаясь в том, чтобы чья-нибудь дружеская рука была мне протянута в этой стране отчаяния), ему захотелось похулиганить, и он запел, надо думать прямо на концерте придуманные им слова:
Климову казалось, что он плывет по какой-то реке на каноэ. Вокруг извивались неизвестные растения. Затем он оказался в галерее из желтоватого камня и видел почему-то только свои собственные ноги, обутые в сапоги с золотыми шпорами.
Пол и стены гостиной в квартире, куда провел Нину смуглолицый черноволосый охранник, покрывали разноцветные ковры. Окна, несмотря на жару, были плотно закрыты и занавешены толстыми шторами. Откуда-то, наверное из кухни, в помещение проникали непривычные запахи, из-за которых спертый, застоявшийся воздух приобретал кисловато-сладковатый тошнотворный привкус. В комнате находились несколько человек, все, как принято выражаться, представители восточных национальностей. При появлении высокой стройной брюнетки они прервали неторопливый, вполголоса, разговор и, как по команде, уставились на вошедшую, первым порывом которой было бежать отсюда без оглядки куда подальше. Она замедлила шаг, но расположившийся в глубине комнаты на широком угловом диване толстый человек лет пятидесяти — пятидесяти пяти с наголо обритой и покрытой точно каким-то налетом плотной черной щетины головой, поманил Нину к себе и, указывая на цветастую обивку дивана, произнес:
— Садысь, Нына.
Женщина, внутренне сжавшись, точно птичка, вынужденная находиться рядом с матерым котом, присела на краешек мягкой диванной подушки. Толстяк, уставившись на Нину своими раскосыми, казалось, немигающими глазами, минут пять или десять, безмолвно разглядывал женщину, точно хотел запомнить лучше, чтобы потом, если понадобится, иметь возможность описать ее внешность. Или опознать труп? Нина чувствовала себя очень неуютно, но несмотря на это, все же заметила, что все присутствовавшие — кроме нее и хозяина, она насчитала шесть человек — умолкли, как только он предложил ей присесть. Женщина сидела, опустив глаза, но все же боковым зрением видела, как расположившийся дальше всех от нее у двери парень лет двадцати пяти, бросает на нее короткие, но пронзительные взгляды. Что-то особенное было в его глазах, отчего Нине становилось не по себе.
— Мы с твой муж, Нына, — медленно, точно не желая расставаться со словами, произнес толстяк. — Друзья бил. Он мнэ, как брат бил. — Мехметов приложил руку к сердцу, точно жестом этим желал подтвердить свою пламенную любовь к усопшему господину Лапотникову. Затем, коснувшись рукой только начавших отрастать волос, добавил: — Я атэц харанил. Приэхал, а мне гаварат — Юрый Николаивич умэр. Горэ. — Он сделал паузу, которая продолжалась минуту или две, но сжавшейся в комок Нине она показалась вечностью. — Цвэты насыл на магыла. Плакал… Я всо знаю, Нына. Замэстытел его убил, чэлавэк послал. Страшный чэлавэк. Он многих убывал, рука нэ дрогнул. Кто такой? — Толстяк развел руками. — Ныкто нэ знает. Милиция нэ знает. Но ты нэ бойся, Нына, это семья мой. — Мехметов сделал ленивый жест на рассевшихся по комнате молодых людей. — Мой атэц дэвяносто восэм лэт жил. Цар помнил, Лэнин помнил. Две жены хараныл, восемнадцать дэтэй имэл, пятьдесят внук, сто двадцать правнук. Вот аны. Здэсь.
