Дмитрий Вересов - Сердце Льва
«Мама, не верь слухам, мы еще увидимся. Позаботься о Ленке.
Р.S. Я не могу иначе…»
Ох верно говорят, малые детки — малые бедки..
Братья (1979)
— Ну, зятек дорогой, будем! — Иван Ильич налил, с щедростью расплескивая «Ахтамар», чокнулся, выпил и, пустив слезу, по-родственному облобызался с Андроном. — За вас с Анжелкой! За внуков!
Прозвучало это у него примерно как «За родину! За Сталина!» Очень по-командирски, пронзительно и впечатляюще. А что, хорошо у человека на душе, не фиг собачий, только что дочку замуж выдал. Любимую, Анжелочку. Эх ма, горько, горько! Ишь какая гладкая определилась, прямо королева. И жених, то бишь зятек, не подкачал, орел. Сокол. Беркут. Надо с ним еще выпить коньячку, на брудершафт. Андрюха, ты меня уважаешь? То-то, наливай.
Да, отшумела свадьба. Отпела, отплясала, отгудела. Первый день — с размахом в «Застолье», следующие два — дома, по-семейному, в своем кругу. А своих—не меньше полуроты, в ванне отклеившихся этикеток плавает словно осенних листьев. Эх, хорошо… Да, крепко было выпито, изрядно. Только делу время, а потехе час. Погуляли, погуляли — и будя.
— Да, хорош коньячок, вырви глаз. — Иван Ильич взял ветчины, с чувством пожевав, придвинул заливного судака. — Такой небось на инженерские гроши лакать не будешь. Ряженку, и то по праздникам. А ты, зятек, что, все думаешь по институтской части? Водоплавающим?
— Ну да, — Андрон потянулся было к бутерброду с икрой, но передумал, загарпунил вилкой маринованный грибок, — получу диплом, Бог даст за-визируюсь, за кордон буду ходить. А что, валютные сутки, опять-таки чеки, боны, «Березки», «Альбатросы», чем плохо-то?
— Чеки! Боны! Тьфу! — Иван Ильич, вдруг разъярившись, с шумом отодвинул тарелку, и обычно добродушное лицо его сделалось злым. — Ты ведь, Андрюха, уже женатый мужик, а до сих пор все не понял — у нас как ни вкалывай на государство, все равно оно тебя оставит с голой жопой. На себя надо работать, зятек, на себя. И вот на них, — он как-то сразу подобрел и кивнул в сторону Анжелы, с ленцой ковырявшейся ложкой в шоколадном пломбире. Талия ее уже заметно округлилась.
Иван Ильич знал, что говорил, долгую жизнь прожил. Насмотрелся на этот мир предостаточно — и из бронещели танка, и с госпитальной койки, и с высоты начальственного кресла. Так уж получилось, что всех людей он делил на своих и чужих, и в жизни вел себя словно на поле боя: пленных не брал — брал трофеи. Работал в таксопарке начальником шинного цеха. Долго, пока враги не подсидели. Чуть не кончилось тюрьмой, но вмешались старые друзья-однополчане — кто генерал, кто полковник, кто пенсионер союзного значения, и Иван Ильич отделался испугом. Да собственно, он в жизни и не боялся ничего, потому как знал, что цена ей копейка. Отомстил врагам, пображничал с друзьями и пошел себе трудиться контролером на рынок. Точнее, в цветочный филиал — пятьдесят столов под тентами аккурат напротив метро. Работа живая, с людьми, опять-таки на свежем воздухе. К тому же сезонная. После летней трудовой вахты зимой можно и отдохнуть. По-стариковски. Не думая о деньгах.
— Ладно, после поговорим, на прямые извилины. — Шмыгнув свекольным носом, Иван Ильич вытащил «беломор», протянул Андрону. — Пойдем-ка лучше засмолим. Что, бросил? Зря, зря. Кто не курит и не пьет, обязательно помрет. Закон природы, Ломоносов открыл. Ладно, курну индивидуально. — Он похлопал Андрона по плечу и, покачиваясь, поднялся, однако дошел только до дивана — выругался, грузно повалился и через минуту захрапел. Да, гады годы…
— Привет! Я уж боялся, что не застану тебя… — Тим, взъерошенный и запыхавшийся, ввалился в миниатюрную прихожую, торопливо чмокнул Лену в щечку. — Представляешь, что я надыбал!..
— Вообще-то мы на сегодня не договаривались… — начала она, но он, не слыша ее, вбежал в комнату, на ходу расстегивая портфель.
— Ты сейчас ахнешь!
— Ну, ах…
Сижу я утром в читалке, литературу по диплому рою — и тут эта статья… Дрожащими руками он вытащил из портфеля астиковую папку.
— Дорогой, все это, конечно, очень интересно, не могла бы твоя статья подождать до завтра? Уменя, видишь ли, другие планы…
Ее прохладный тон остудил Тима, он поднял голову, посмотрел на Лену. Она была в халате, с мокрыми волосами. На столе горкой лежала приготовленная к глаженью одежда.
— Я надолго не задержу тебя. Уверяю, тебе будет интересно. Автор этой статьи — фон Грозен!
И Тим с торжествующим видом извлек из папки гсколько ветхих, пожелтевших листочков.
— Та-ак… — протянула Лена. — Экспроприация корню. Вандализм во храме науки…
— Для блага науки же! В последний раз этот сборник заказывали в двадцать седьмом году, я по карточке проверил.
Лена вздохнула.
— Поступим так, — постановила она. — Читай слух, а я буду дела делать.
Тим уселся на диван, откашлялся… Чтение происходило в несколько этапов: сначала Лена гладила и слушала, потом поила притомившегося чтеца кофе и, не тратя времени даром, читала сама, потом вновь передала листки Тиму принаряжалась, делала прическу, прихорашивалась под аккомпанемент его хрипнущего от переработки голоса.
Заинтересовался и Тихон. Слез со своего любимого кресла и теплой муфтой улегся на колени чтеца. Слушал внимательно, полузакрыв желтые глаза, Даже не мырчал.
А текст и вправду того заслуживал.
«К Метаистории Санкт-Петербурга
1. Предыстория
Более четырех тысяч лет назад Литориновое море поспешно отступило с территории нынешней Приневской низменности, каковая в ту пору, разумеется, не слыла Приневской, поскольку Нева еще не родилась. О причинах отступления моря, уровень воды в котором был на 7–9 м выше, чем в существующем Балтийском, разумно поспрошать в Асгарде или тому подобных местах. Так или иначе, море ушло не добровольно, а по принуждению, и мечта о возвращении не покидала его долго, а скорее всего не покинула и до сих пор. Сейчас трудно судить, были ли многочисленные цверги, населяющие болота и впадины низменности, оставлены с умыслом, чтобы подготовить возвращение моря, или же они не поспели за торопливым откатом воды, а то и просто не захотели покидать насиженное дно: цвергу в душу не заглянешь по причине отсутствия таковой. Однако в последующих событиях им суждено было сыграть роль немаловажную и вполне определенную: храня память о море, они ненавидели все, пришедшее ему на смену, — и сушу, и реку, и, превыше всего прочего, город. Разумеется, четыре тысячи лет не пустяк и для цверга. Время так или иначе затрагивает все, и цверги менялись вместе со средой обитания, однако их ненависть, то приглушенно тлеющая, то прорывающаяся в неожиданных (неожиданных ли?) катаклизмах, остается неизменной. И сбрасывать ее со счетов не стоит.
Люди пришли в долину, как только отступило море, но в описываемый период решительно никакой роли не играли. Ни морю, ни цвергам не было до них никакого дела, поскольку разрозненные племена с весьма слабой магией не имели возможности как бы то ни было влиять на ход событий.
А потом родилась река. Событие сие произошло не так уж давно даже по людскому счету, во времена вполне исторические, однако по не вполне понятным причинам не оставило ни малейшего следа в преданиях. Пожалуй, единственным таким следом можно признать название, да и то если принять трактовку имени Нева, в различных вариантах произношений как „новая“. Существуют и другие трактовки. По-видимому, в тот период в наших краях безразличие людей, стихий и духов друг к другу было взаимным. Слишком редкое население на огромной территории имело свободу выбора. В густонаселенных районах Земли дело обстояло иначе: достаточно вспомнить, что период утверждения Невы в нынешнем русле совпадает со временем расцвета Афин. Родившаяся река существенно изменила облик покинутой морем низменности. Вместе с ней из Ладоги явилось множество альдогов — духов, принявших новую сущность и отправившихся вместе с ней на новое место обитания. Цвергам, разумеется, пришлось несладко. Само собой, за тысячи лет обитания по мшаникам, они вполне приспособились к пресной воде, но к воде застойной. Мощное течение оказалось им не по вкусу. Не говоря уж об альдогах: пользуясь поддержкой доминирующей стихии, агрессивные пришельцы вытеснили аборигенов всеми возможными способами. И потеснили изрядно, хотя полностью не изжили. Не говоря уж о бесчисленных болотах, омутах, прудах и тому подобных обиталищах, цверги по необходимости стали осваивать сушу. Впрочем, так Хе как и альдоги. Забегая вперед, можно сказать, что многие из последних со временем превратились в гениев места, духов-охранителей города. Что же до Цвергов… те озлобились еще пуще,
Река обживалась на новом месте около тысячи Лет — промывала русло, намывала острова, формировала дельту, — и все это время испытывала постоянные удары. Попытки великого возвращения не удавались, но приходившая с Балтики длинная Волна, ярость которой поддерживали цверги, частенько сводила на нет труды Невы и альдогов.
