Виталий Гладкий - Обреченный убивать
Из него вывалила по меньшей мере странная компашка. Ее отличительной чертой были просторные, будто на вырост, пиджаки.
Под ними с левой стороны мой наметанный глаз различил подозрительные выпуклости, что наводило на определенные размышления.
Компания без излишней спешки зашла в ресторан, откуда, как я выяснил еще с утра, хорошо просматривались все подходы к дому, расположенному напротив книжного магазина.
Но даже то, что все четыре хмыря были при "дурах", меня вовсе не смутило.
Иное заставило трепыхнуться мое бедное сердце, измученное ночными скачками с неистощимой на выдумки Джоанной: среди них я заметил уже знакомого итальяшку с мятыми ушами, недобитого мною солдата мафии, прибывшего в Стамбул вместе с моей подопечной.
Все мы сильны задним умом. Но теперь, удаляясь прогулочным шагом от книжного магазина, я мысленно представлял свой второй, не нанесенный, удар на добивание.
Вспомни я в тот момент заветы наставников, насколько уменьшилось бы забот…
Черный ход в заветный дом, как я выяснил заранее, оказавшийся борделем, но высшего класса (его называли "гаремом"), был закрыт на внутренний замок. Повозившись минуты две с отмычками, я проник внутрь, запер дверь на задвижку и начал подниматься по лестнице, загаженной котами.
К вони кошачьего дерьма примешивался сладковато-приторный запах анаши и восточных благовоний, и, когда я наконец очутился в своего рода приемной, где важно восседала старая скрюченная карга, мне вдруг до икоты захотелось побыстрее опорожнить неожиданно оказавшийся переполненным желудок.
– Эфенди, эфенди… – залопотала немного испуганная старушенция, кланяясь, словно китайский болванчик, и пытаясь изобразить привлекательную улыбку.
Лучше бы она этого не делала. Позыв на рвоту усилился, и я поторопился выпить стакан воды, предложенный озадаченной страхолюдиной. Похоже, она решила, что я после жестокого похмелья.
А испугаться старой карге было от чего. Несмотря на то, что она не спускала глаз с входной двери, я материализовался перед нею будто джинн по имени Хоттабыч, вырвавшийся на свободу из бутылки после тысячелетнего заточения.
– Ханым,[67] – обратился я к ней, вежливо кланяясь. – Меня здесь ждут. – А? Что? – прикинулась глухой старая курва.
И приложила свою обезьянью лапку к сморщенному уху.
– Да ладно тебе, грымза, – грубо рявкнул я в ответ. – Дурочку тут мне строишь. Хайруллах-бей здесь? – Хи-хи-хи… Хайруллах-бей… хи-хи…
Старуха затряслась от избытка чувств и снова начала кланяться.
– Там, наверху… четвертая дверь налево… да благословит аллах щедроты достопочтенного Хайруллахбея… хи-хи…
Я демонстративно сплюнул скопившуюся слюну прямо на цветастый турецкий ковер и мигом взлетел на второй этаж. Комната, где меня ждал Хайруллах-бей, охранялась "гориллой" с тупой невыразительной рожей.
Пока я шел по устеленному коврами коридору, он глядел на меня, как голодный пес на свалившуюся с небес сахарную кость.
Из-за закрытых дверей слышались музыка – играли на струнных инструментах – и заунывное пение, временами оживляемое звоном бубенцов и глухими ударами в бубен. – Ну?
Телохранитель Хайруллах-бея посмотрел на меня, как баран на новые ворота.
Я молча показал ему свою "Омегу" – стрелки в это время уже повернули на второй час. И три раза щелкнул пальцами – это был заранее обусловленный пароль. – Шшас…
Примерно так в переводе на русский звучало слово, которым облагодетельствовал меня тупоголовый мордоворот. Буркнув еще что-то, он скрылся за дверью.
Через минуту телохранитель вернулся на прежнее место. А мне небрежным жестом указал на вход.
Комната напоминала музей восточного искусства. Она была сплошь завалена и завешана коврами, выцветшими и потертыми от времени, и наполнена самыми разнообразными предметами: низенькими столиками, золочеными канделябрами, медной посудой, зеркалами, сундучками, шкатулками и прочей дребеденью, будто взятой напрокат из антикварного магазина.
Посреди всей этой утвари, на холме из подушек, возлежал сам Хайруллах-бей. Перед ним, на столике, инкрустированном слоновой костью, стоял кофейник и чашка с остывающим кофе.
В руках он держал марпуч,[68] другой конец которого, словно пуповина только что родившегося младенца, соединялся с поистине уникальным образчиком древних художественных промыслов – наргиле,[69] чеканенным из серебра с позолотой и украшенным драгоценными камнями.
Похоже, вспомнил я сумку в руках одного из телохранителей, это был любимый курительный прибор Хайруллах-бея, и он таскал его повсюду.
После приветствий, как принято на Востоке – длинных и велеречивых, меня облагодетельствовали чашечкой густого, словно деготь, кофе и стаканом холодной ключевой воды.
Отхлебнув из уважения к хозяину несколько глотков этой горячей бурды и прополоскав рот водой, я поднял глаза на Хайруллах-бея и изобразил повышенное внимание.
Толстяк понял мой безмолвный намек и благосклонно кивнул, растягивая толстые губы в ленивой ухмылке.
– Я обязан доставить к эфенди курьера… – начал я, наблюдая за реакцией Хайруллах-бея. – Не понял…
Мягкие обвисшие щеки толстяка вдруг подтянулись, до этого маслянистые глазки метнули черные молнии, зубы ощерились, и он стал похож на английского бульдога в боевой стойке.
– Разве не вы курьер?
– Я прикрытие, эфенди.
– Тогда почему его здесь нет? У меня мало времени, и мне недосуг развлекаться пустой болтовней. Вы и так опоздали почти на десять минут.
– На то были веские причины. – Мне плевать на них… – брызнул слюной Хайруллах-бей.
В мгновение ока он превратился из толстого, с виду ленивого сибарита в того, кем был на самом деле, – жестокого и коварного мафиози, привыкшего к безусловному подчинению своих шавок.
– Даю вам полчаса, чтобы доставить сюда курьера в целости и сохранности. Иначе… – Э-э, дядя, сбавь обороты!
Я встал с подушек, разогревших мой зад едва не до точки кипения, и, обогнув Хайруллах-бея, направился к окну.
– Не все так просто, эфенди, как вам кажется.
Телохранитель, до этого скромно пристроившийся в углу на оттоманке, истолковал мои намерения посвоему. Видимо, ему показалось, что я недостаточно почтительно отношусь к его хозяину и собрался сделать со священной и неприкосновенной персоной Хайруллах-бея нечто ужасное.
Замычав, словно бык на бойне, он ринулся на меня как пьяница с похмелья на открытый буфет.
Не поворачиваясь к нему, я небрежным движением всадил свой каблук в его солнечное сплетение. И пока он, сложившись пополам, укладывался на пол, чтобы немного подремать, я осторожно отодвинул плотную штору и выглянул в образовавшуюся щель на улицу.
Ну конечно, я так и знал…
– Эфенди! – позвал я потерявшего дар речи Хайруллах-бея. – Не соизволите ли подойти сюда и посмотреть на "хвост", который вы притащили сюда за здорово живешь, а теперь качаете свои права, будто я мальчик на побегушках?
Кряхтя, Хайруллах-бей поднялся и присоединился ко мне.
Вдвоем мы стали смотреть в сторону ресторанчика, где к "фиату" прибавился серый "опель", и тоже с тонированными стеклами. Возле машин кучковались подозрительные типы; один из них, в модных зеркальных очках без оправы, что-то втолковывал остальным, подчеркивая слова скупыми жестами. Все они смотрели в нашу сторону. – Аман[70]… аман…
Хайруллах-бей в растерянности отшатнулся от окна.
– Это люди Низамеддина. Он выследил меня. Аман…
Однако через мгновение от растерянности не осталось и следа. Да, школу выживания, судя по всему, он прошел хорошую…
– Расим! – загремел его голос колокольным набатом.
В комнату вбежал мордоворот, охранявший дверь.
– Зови сюда Неджиба, заприте все входы и выходы, приготовьте оружие! К нам пожаловали шакалы из Эйюба.[71]
Пока Расим бегал за своим товарищем, Хайруллах-бей подошел ко все еще пребывающему в состоянии блаженного покоя телохранителю и вылил ему на голову полный кумган[72] ледяной воды.
Тот открыл мутные глаза и, завидев над собой господина, подхватился словно ошпаренный.
– Остановись, мерет![73] – резко приказал Хайруллах-бей, заметив, что телохранитель, достав пистолет, со злобной ухмылкой нацелил его в мою сторону. – Подай мне телефон.
Тупоголовый болван с видимым сожалением сунул пистолет в кобуру и поторопился принести боссу сработанный под старину телефон на длинном шнуре. – Проклятье!
Хайруллах-бей в ярости швырнул телефон на подушки и забегал по комнате, будто ему кто-то воткнул в зад стручковый перец.
– Эти мерзавцы обрезали провода! Мы в ловушке, она вот-вот захлопнется, а позвать на помощь нет никакой возможности. – Значит, будем прорываться с боем, – беспечно ответил я.
И снова выглянул в окно.
Возле ресторана уже было пусто. Там лишь стоял "фиат", на сиденье которого угнездился худосочный тип в феске, – видимо, тыловое прикрытие на случай нашей попытки сделать ноги.
