Данил Корецкий - Допрос с пристрастием
— А второго ты наверняка знаешь. Это Гоша Тиходонец!
Теперь Зема позеленел. Его снова стал бить кашель.
— Так что никакой ты мне не друг, я знать тебя не знаю, я буду держаться от тебя подальше и денег на адвоката не дам!
Лис обошел стол и сел на свое место. Сейчас он был серьезен и строг.
— Потому что за таких людей не только тебя на куски порежут, но и твоих кентов, если вздумают за тебя мазу тянуть! И даже сотня таких липовых бумажек, как я сжег, тебе бы не помогли! Тебе теперь вообще ничего не поможет!
— А откуда вы знаете… Ну, про кентов?
— Я все знаю! — уверенно сказал Лис, хотя понятия не имел, что имеет в виду подозреваемый. — Поверь, братан, сейчас я — твой единственный кент! Если, конечно, ты меня заинтересуешь… Езжай пока в камеру, думай!
ШкетЧестно говоря, когда его вели в камеру, Шкету было не по себе. С одной стороны, он пацан правильный, «закон» знает, в общак отстегивает, среди блатных «подписку» имеет. С другой — первая ходка, все неизвестно, как оно обернется на деле… Хотя Батон не раз говорил:
— Ты, главное, не бзди! Если что — поможем: малевку[61] зашлем, подогреем. Не пропадешь! И запомни, как на тюрьме себя покажешь, так и будешь жить дальше!
Но одно дело — гонять порожняки за кружкой пива, а совсем другое — переступать порог зеленой облупленной двери и окунаться в душный и противоестественный мир неволи.
Никакого полотенца на полу не было. Он сделал шаг, услышал сзади лязг захлопнувшейся двери и скрежет железного засова, осмотрелся. В небольшой, метров пятнадцати, хате стояли восемь двухъярусных шконок. Шесть пар глаз рассматривали его с брезгливым любопытством. Так посетители зоопарка разглядывают грязную блохастую обезьяну.
— Привет, бродяги, — сказал он, как учили. Верткий худосочный парень с большим ртом, гримасничая, выскочил ему навстречу.
— Привет, привет, от старых штиблет. Ты чего под своего косишь? С понтом — порядок знаешь? Блатной, что ли?
Черты лица парня дергались, будто на пружинках. Шкет никогда не видел такой разболтанной мимики. Это какой-то клоун! Такой не может быть авторитетом в хате и встречать новичка. Скорей у него задача затеять ссору. Так они иногда делали: выпускали Крысу, тот просил закурить, провоцировал драку, а тут наваливалась основная кодла…
— Блатной! — как можно тверже произнес он. — Погоняло Шкет!
— А прикид у тебя клевый! Продашь куртец? Два огляда даю!
— Ну-ка, Сифон, свали в овраг! — раздался голос со шконки. — С блатными тебе тереть не по чину! Иди сюда, Шкет!
Низкорослый кряжистый парень поманил его рукой, предложил сесть рядом с собой.
— Я Прохор, я тут рулю! Давай знакомиться. Где живешь?
У него было плоское лицо: как камбала с приделанным посередине курносым носом и цепкими, очень внимательными глазами.
— Богатяновский.
— Кого знаешь?
— Многих. Батона знаю, Зему…
— Ого! А они тебя знают? — умехнулся Прохор.
— Конечно.
— Чем докажешь?
— Да всем! И малевку пришлют, и грев подгонят…
— Да-а-а? — с сомнением спросил Прохор. — А где сейчас Зема?
Шкет глянул удивленно, пожал плечами.
— Не в курсах! Наверное, в кабаке где-нибудь оттягивается…
Камбала потемнела.
— Не в цвет, братан! Зема здесь парится, в семьдесят второй хате, на третьем этаже… Если ты с ним трешься, то как можешь этого не знать?!
— Я же с ним не каждый день трусь… — растерянно сказал Шкет. — У меня своя кодла, у него — своя…
Он чувствовал, что все идет как-то не так. Прохор приблизил свою плоскую харю почти вплотную. От нее действительно воняло рыбой.
— А кто в твоей кодле?
— Ну… Крыса, Шептун, Бомба… Прохор скривился, а вокруг все захохотали.
— А петуха в твоей кодле нет? — снова влез в разговор Сифон. — Или козла? Вот была бы крутая кодла!
— Ладно, с этим все ясно, — сказал Прохор. — За что залетел?
— Групповой грабеж. И покушение на мента. Я его шилом ударил, да он в бронежилете оказался. Но руку проткнул. — В голосе Шкета звучали нотки гордости. — Показаний не давал, все как положено!
— А кого ограбил? Шкет замялся.
— Ну, что менжуешься?!
— Да… Непонятка тут вышла…
— Какая такая непонятка?
— Отца моего ограбили. Не узнал в темноте… Снова вокруг захохотали. Но Прохор быстро прекратил веселье.
— Что скалитесь? — грозно прикрикнул он. — Этот шакал родного отца уделал! Какой тут смех?! Отец и мать — это самое святое у каждого блатного! Они нас на свет рожают! Потому «закон» велит чтить родителей!
— Ошибка вышла… Там темно было… Крыса свистнул — и пошли…
Батон говорил, что оправдываться нельзя, это удел слабых. Но все шло не так, как учил Батон.
— Не надо водиться с крысами, — мрачно и назидательно сказал Прохор. — И надо узнавать отца. И не надо щелкать боталом. Придется дать тебе морковки. Хочешь морковки?
Шкет сглотнул вязкую слюну. Он был голоден, но сейчас есть не хотелось. Но и отказываться вроде нехорошо…
— Да можно… Одну штучку…
Впервые за весь разговор Прохор усмехнулся.
— Мы не такие жадные. Мы тебя досыта накормим. Сифон, готов?
— Как пионер! — все так же шутовски улыбаясь и дергаясь, Сифон подошел к Шкету.
Вместо морковки он держал в руках мокрое, скрученное жгутом полотенце. Прохор поднял ногу и столкнул Шкета на пол. И тут же на него посыпались тяжелые удары. Оказалось, что мокрое полотенце бьет, как дубинка. Он пытался защититься, но «морковки» оказались в руках еще нескольких человек, удары со всех сторон сыпались на избитое тело. Чтобы спастись от этого «морковного» града, Шкет заполз под шконку. И действительно — бить его прекратили. Обитатели камеры глумливо, с визгом, смеялись.
— Вот и видно теперь, кто ты такой есть! — прогремел откуда-то сверху голос всемогущего Прохора. — Никакой ты не блатной, а парафин, чушкарь голимый! Сам нашел свое место! Значит, будешь жить под шконкой, как твой кореш Крыса! А вначале пройдешь прописку! А ну, выползай на свет, крыса поганая!
Преодолевая боль в избитом теле, Шкет медленно вылез, с трудом поднялся на ноги. Колени дрожали. До него только сейчас начало доходить — что произошло. «Загнать под шконку» — это самое позорное наказание на тюрьме, так поступают с теми, кто ворует у своих. Хуже только «опускание», до которого остается один шаг. А он сам залез! Как так получилось? Ведь вышло, что вся его «правильность» ничего не стоит! И по «закону» он теперь «мастевый»…[62] Все перевернулось с ног на голову…
Обитатели камеры расселись на шконках, Шкета поставили перед ними. То ли от побоев, то ли от переживаний, а может, из-за освещения, но он не различал лиц — только мутные светлые пятна. Зато остро ощущал атмосферу нетерпеливого ожидания расправы.
— Выбирай: вилкой в глаз или в жопу раз? — спросил Прохор.
Ответ на него Шкет знал.
— Вилкой в глаз!
Потому что в камере ни вилок, ни ножей нет, есть только ложки.
— Гм… — удивился Прохор. — Тогда скажи, вот ты летчик. Летишь на самолете, мотор отказал. Справа озеро из спермы, слева — лес из х…ев. Куда садиться будешь?
Наступила тишина жадного любопытства.
— В каждом озере есть острова, а в каждом лесу поляны, — дал Шкет правильный ответ. Сокамерники обескураженно зашевелились.
— В жопу дашь или мать продашь?
— Пацан в жопу не еб…ся, а мать не продается!
Шкет приободрился. Теперь он различал лица малолетних арестантов. На них читалось удивление. Прохор почесал затылок.
— Ладно, тогда будем тебе зрение проверять…
— Зрение плохое — через рукав ничего не вижу!
— Гля, он и взаправду с понятиями…
Вариантов «прописки» существуют сотни. Но Шкету повезло: на все вопросы он ответил правильно. Прохор задумался. Похоже, что это не лох, а пацан с понятиями.
Тогда, получается, его по беспределу под шконку загнали. И если у него действительно авторитетные люди в кентах, то спрос учинят с него, с Прохора!
— Значит, так! — подвел итог он. — Пусть Шкет пока живет правильным пацаном. Мы Земе малевку прогоним, если подтвердит, так и останется. А если нет — рога отшибем, и будет спать у параши!
Так начался первый день Шкета в тюрьме. Он представлял его совсем по-другому.
* * *Клоп сидел на жестком казенном стуле. Его мутило. Он не привык обильно завтракать. Зато привык к ежедневной дозе алкоголя. Теперь организм ощутимо корежило. Хотелось пива. А еще лучше — «мастырку» анаши. Но сейчас ему ничего подобного не светило. Он с трудом унял внутреннюю дрожь и постарался вникнуть в происходящее.
— Клищук Петр Васильевич, родился в городе Тиходонске, шесть раз судим…
По другую сторону стола сидел средних лет мужчина в штатском, нудным голосом диктовал сам себе анкетные данные Клопа и вписывал их в протокол. Сразу видно, что это не опер. Кабинетный работник, бумагомарака — следак. Хотя неизвестно, кто из них хуже. Один за руки хватает, бьет по яйцам и вяжет, а другой сидит, пишет, говорит вежливо, улыбается, а сам срок накручивает…
