Данил Корецкий - Допрос с пристрастием
Он вскочил на огромный камень, схватил финку размером с богатырский меч, замахнулся.
— Назад, урки! Покрошу!
Крест протянул длинную-предлинную руку, схватил его за плечо, потряс. Клоп проснулся. Но Крест не отпускал.
— Вставай, сосед, пора завтракать.
У-у-уф… Это не Крест. Незнакомый босяк тряс его за плечо. Или даже не босяк — какой-то лох педальный, с небритой рожей, в очках, похожий на спившегося учителя.
Клоп привычно стряхнул чужую руку, пружинисто сел, быстро осмотрелся.
— Что так кричал, друг? — спросил крепкий круглолицый кавказец лет тридцати. — Страшный сон увидел?
Сокамерники дружно накрывали стол.
— Жизнь-жестянка снилась, — процедил Клоп. — А когда это мы подружились?
Кавказец натянуто улыбнулся.
— Если не подружились, значит, подружимся… Давай пока присядем, покушаем, побазарим по душам…
Клоп встал, неспешно вышел в диковинный отдельный туалет, умылся и вернулся к столу. Вместо скатерти — газета, на ней жареная курица, вареные яйца, пучок зеленого лука, огурцы, помидоры, хлеб, сыр, колбаса. Посередине — ровная, как заснеженная вершина, нетронутая горка соли.
— Ништяк живете, — одобрил он. И также внимательно, как стол, осмотрел тех, кто за ним сидит.
— Людям привет, — со значением сказал он. — Я Клоп!
— Вазген, — назвался кавказец и протянул через стол руку, но Клоп не обратил на нее внимания и перевел взгляд на педального лоха.
— Николай Николаевич.
«Ишь, ты, какая цаца! — подумал Клоп. — Интеллигента корчишь. Интересно, ты с ними в бороне или один в стороне? Если дать по роже, вся интеллигентность слетит, как пыль с фуражки…»
— А ты кто таков? — спросил он у склонного к полноте мужичка с двойным подбородком. Он был похож на жабу. — Чего такой важный?
— Сабуров… — стушевался тот. — Да нет, я так…
Они с лохом были одного возраста — лет под сорок. Но очкарик выглядел старше.
— Как тут грев[56] идет? Кто смотрящий? — требовательно спросил Клоп, отрывая куриную ногу.
Попадая в мир неволи, он преображался: исчезала неброскость и незаметность, выпрямлялась спина, расправлялись плечи, в поведении появлялись замашки вожака. И голос становился другим, и взгляд…
— Дорога, ноги[57] есть? — обгладывая капающую жиром курицу, продолжил расспросы он, пристально рассматривая сотрапезников. Они растерялись, кроме, пожалуй, Вазгена.
— Это особая «крытка», Клоп, — объяснил он. — Тут все по-другому. Ни «грева», ни «дороги», ни «ног», ни «трубы». Строгая изоляция.
— А курица откуда?
— Дачку передали.
— А-а-а… Вкусная, зараза! Дай еще возьму… Челюсти арестантов старательно перемалывали пищу.
Слышался хруст свежего, не успевшего раскиснуть зеленого лука и крепкого огурца. Клоп сделал бутерброд с колбасой и сыром. Откусил, одобрительно кивнул. Но в отличие от остальных, он не столько ел, сколько выяснял обстановку, попутно набивая живот.
Колбаса копченая, дорогая — кто тут такой богач? А Вазген упорол косяк.[58] Курицу передавать официально запрещено — это скоропортящийся продукт.
— А завтрак что, тут не носят? — с полным ртом интересовался жулик. — Чай, май…
— Мы отказались, — пояснил очкастый лох, наминая яйца с колбасой. — Уж больно убогая жратва! У нас кипятильник есть…
Странно… На тюрьме принято совмещать основную пайку с дачками. Иначе не продержишься…
— Так что насчет смотрящего? — повторил Клоп. Вазген пожал плечами. Он почти не ел и был заметно напряжен.
— Я за него. Это ведь первоходы, и статьи у них не наши, «барыжные»… Законов, порядков не знают… Приходится мне рулить.
— Это хорошо, брателла, что ты на себя святую обязанность принял. — Клоп сыто отрыгнул и, оторвав кусок газеты, вытер жирные руки, но только размазал по коже типографскую краску. Осмотрел огорченно черные разводы, кивнул очкастому лоху:
— Давай, Коля, метнись мухой, намочи полотенце! Чтоб половина мокрая, половина сухая!
Вазген напрягся еще больше. Он чувствовал, к чему идет дело: новый «пассажир» берет камеру под себя. И не ошибся.
— А почему ты так места разделил? — вроде безразлично спросил Клоп. — Нижнее свободно, а смотрящий наверх лезет! Ты что, альпинист?
— Да мне без разницы, где спать. Так оно и лучше. А то бы тебе пришлось на гору карабкаться… Не по годам вроде, не по авторитету.
— А ты что, именно меня ждал? — вытирая мокрым полотенцем руки, спросил Клоп, уже заинтересованно. — Кто ж тебе подсказал-то?
Вазген смутился.
— Да не то чтобы именно тебя. Только прикинь — ты приходишь, а место занято!
— Подумаешь, незадача! — оскалился Клоп. — Я бы тебя согнал, и все дела!
Он протер ладони насухо, осмотрел их и остался доволен.
— На, братан, повесь у себя наверху, пусть протряхнет, — Клоп бросил полотенце похожему на жабу.
Тот расправил его и повесил на спинку своей шконки. Значит, двое из трех сокамерников признали право Клопа распоряжаться в «хате». Оставалось разобраться со смотрящим.
— Ты кто по окраске, Вазген? Где чалился? Кого знаешь?
— Вор я, брат, — как можно солидней ответил тот. — На второй зоне трешник оттянул. А знаю всех деловых…
— Это хорошо, — кивнул Клоп. — Костю Кима знаешь?
— Конечно! Он рынки держит.
— Ай, молодца! — восхитился Клоп. — А как его зовут?
— Кого?!
— Костю Кима.
Вазген озабоченно сдвинул густые брови, но не произнес ни слова.
— Ну, что заменжевался?! Как братана нашего зовут?
— Так Костя ж его зовут!
— Нет, брателло! Так его называют. А зовут его Кэсо-мун. Не знаешь ты его. Только слышал. Как же так?
Наступила тишина. Вазген облизал пересохшие губы. Двое других молчали, переводя взгляд с одного опытного на другого.
— А про меня слыхал, Вазген? — небрежно закинув ногу за ногу, спросил Клоп.
Чернявый почтительно кивнул:
— Конечно, братва рассказывала. Фартовый, говорят, с самим Севером кентуется…
Он старательно вплетал в речь знакомые блатные интонации. Но напрасно: Клоп уже понял — на блатного тот явно не тянул. Обычная приблатненная шушера.
— Тогда непоняток не будет. — Клоп вытер губы и поднялся. — Смотрящий теперь я. Отчитаешься за общак, расскажешь за дела на хате, и будем жить дальше. Вопросы есть?
Вазген подумал, неуверенно пожал плечами.
— А?! — Клоп приложил к уху согнутую ладонь. — Не слышу без очок!
— Нет.
— Ну и хорошо. А чего это вы без кликух живете?
— Да так как-то вышло, — развел руками Вазген. Он уже перестал корчить из себя главного.
Ишь, сука! Это тебе не Жабе ночью маяковать.[59]
— На тюрьме просто так ничего не выходит! — назидательно сказал Клоп. — На тюрьме то выходит, что смотрящий решит!
И указал пальцем на Николая Николаевича.
— Ты будешь — Муха! Понял?
А ты — Альпинист, — палец уперся в Вазгена. — А ты… А ты Жаба!
Сабуров скривился, но возражать не стал.
В замке противно лязгнул ключ, дверь приоткрылась.
— Клищук, на допрос, — скомандовал выводной.
Зема«География» преступности — это распределение криминала по регионам, районам, объектам. Конечно, преступление могут совершить где угодно, но вероятность того, что оно произойдет в пивной «Актер», гораздо выше, чем в драматическом театре. Хотя и там и там к вечеру становится многолюдно. В театре нарядная публика в ожидании спектакля прогуливается по просторному вестибюлю, любуясь видами осеннего Задонья, или попивает в буфете коньяк из пузатых бокалов, закусывая бутербродами с красной икрой, как и подобает интеллигентным людям. В «Актере» к концу дня собираются завсегдатаи, пиво и водка льются рекой, плотный табачный дым режет глаза, звучат задушевные разговоры, откровенные признания, горячие уверения в дружбе. Хотя от мокрых пьяных поцелуев до беспощадной драки расстояние бывает короче ширины залитого пивом стола.
Зема с двумя спутниками ввалились в зал, когда начало темнеть. Один вид этой троицы не вызывал сомнений в том, что их отпечатки пальцев навечно водворены в милицейские архивы. К тому же здесь их хорошо знали. Отвечая на приветствия, блатные сквозь сигаретный дым прошли в глубину помещения. Для них немедленно нашелся свободный стол, и тут же принесли пиво, причем в стеклянных кружках, а не в уродливых пластиковых стаканах. Это было высшей степенью уважения.
Жадно утолив первую жажду, троица закурила и принялась неторопливо прихлебывать светло-желтую жидкость. Публика, в основном, уже находилась «под градусом». На тяжелых деревянных столах между горками рыбьих скелетов и серебристой кожуры вперемешку с огромными стаканами стояли водочные бутылки. Подавальщицы метались быстрыми тенями, рассекая густые облака злого сигаретного дыма. Словом, все шло как обычно.
