Андрей Воронин - Инкассатор: До седьмого колена
– Ух ты! – восхищенно воскликнула Лера.
Тетка Вера опустила топор, медленно, с заметным усилием разогнула спину и обернулась на возглас. Некоторое время она, близоруко щурясь, вглядывалась в стоявших у калитки женщину и девочку. Потом в ее суровом, прорезанном глубокими морщинами лице что-то дрогнуло: она узнала племянницу.
– Здравствуй, тетя Вера, – негромко сказала Марина. – Гостей примешь?
Старуха еще какое-то время молча разглядывала их, то ли не веря своим глазам, то ли сомневаясь, стоит ли впускать их в дом, а потом так же медленно наклонилась, прислонила топор к чурбаку и пошла им навстречу.
– Ну, заходите, коли приехали, – сказала она предательски дрогнувшим голосом.
– Мама, я не хочу к ней идти, – неожиданно сказала Лера.
Старуха, которая уже намеревалась обнять Марину, остановилась и внимательно посмотрела на девочку. Та отвернулась, надув розовые губки.
– Дочка? – спросила тетка Вера без обычного в таких случаях умиления.
– Да, – сказала Марина, – дочка. Валерия, Лера.
Старуха медленно улыбнулась.
– Вот и хорошо, – сказала она. – Лера да Вера... Подружимся как-нибудь. У меня тут весело. Воздух чистый, море, живности полный двор... Вон он, пожалуйте! Ты где бегал, бездельник?
Последний вопрос относился к лохматому дворовому псу, который, выбежав из-за угла дома, принялся прыгать вокруг хозяйки, умильно заглядывая ей в глаза, отчаянно виляя хвостом и раболепно изгибаясь всем телом.
– Нечего, нечего подлизываться, – беззлобно ворчала старуха, отталкивая его. – Вот где бегал, там и обед себе проси, а тут ты ничего не заработал. Шапку из тебя сделать, и то больше пользы...
Марина опустила глаза и улыбнулась, заметив, что дочь перестала дуться и с интересом глядит на пса.
– Ну, – сказала ей Марина, – пойдем?
– А собачку погладить можно? – спросила Лера. – Она не кусается?
– Не кусается, – успокоила ее тетка Вера, – гладь на здоровье. А у меня как раз кошка котят принесла, и коза есть, и куры... Ты козу когда-нибудь доила?
– А как это?
– И чему вас только в городе учат? – вздохнула тетка Вера. – Ладно, потом покажу, как это. А сейчас пойдем молоко пить. С вишневым вареньем... Я, как знала, с утра в магазин сходила, батон свежий принесла. Ну, пойдем, пойдем, не то сейчас весь поселок сбежится глядеть, что это за гости к бабе Вере приехали.
«Вот и все, – подумала Марина, входя в калитку, – так просто, без слов, без оправданий... Наверное, так и должно быть...»
Полутора часами позже они сидели в убогой кухоньке тетки Веры, пили чай и смотрели на море, клочок которого виднелся в узком просвете между стеной сарая и крышей соседнего дома. Усталая Лера спала в соседней комнате. В доме стояла тишина, нарушаемая только размеренным тиканьем стареньких ходиков да изредка доносившимся снаружи звуком проехавшей машины.
– Лучше тебе уехать, пока она спит, – негромко сказала тетка Вера. – Долгие проводы – лишние слезы. А то, может, побудешь денек-другой?
– Не могу, тетя Вера, – так же тихо ответила Марина. – Прости, но сейчас я действительно не могу. Потом...
– Потом, – с неожиданно прорвавшейся горечью повторила старуха. – Дождешься тебя потом! Приедешь, дочку заберешь, и поминай тебя как звали. Опять пропадешь на десять лет, а у меня, видишь, года уже не те, чтоб по две пятилетки ждать...
– Нет, тетя Вера, – сказала Марина, – теперь все будет по-другому. Я побуду у тебя, обещаю, но не сейчас.
Старуха проницательно вгляделась в ее лицо и покачала головой.
– Ох, девонька, что-то не то, я вижу, ты затеяла. И спросила бы, что тебя гложет, да ты ведь все равно не скажешь.
– Не скажу, тетя Вера. Меньше знаешь – крепче спишь.
– Как?
– Прости. Это муж мой так говорит, когда я его о делах спрашиваю: меньше знаешь – крепче спишь.
– Муж... А ты ведь, девонька, за два часа, что у меня сидишь, ни разу его по имени не назвала!
– Ох, тетя Вера, да не мучь ты меня! – Марина почувствовала, что вот-вот расплачется. – Ну какая тебе разница – назвала, не назвала?..
– Ну, мне-то и впрямь никакой, – со вздохом согласилась тетя Вера. – Как знаешь, девонька, а только поберегла бы ты себя!
– Я себя всю жизнь берегла, – с ненужной резкостью ответила Марина, – да только ничего хорошего из этого не вышло. Ну, надо мне, понимаешь? Надо!
– Так я же не против, – сказала старуха. – Надо так надо. «Надо» – это такое слово, против которого не попрешь. Да только надо ли? Э, что там! Тебе, думается, виднее, надо или не надо... Ступай, делай свои дела, а за девочкой твоей я присмотрю. Коза у меня хорошая, молока много дает, пенсию скоро принесут...
– Коза? При чем тут... О господи! Чуть не забыла, идиотка!
Марина торопливо полезла в сумочку, порылась там и выложила на стол тугую пачку стодолларовых купюр в банковской упаковке.
– Вот, возьми, этого должно хватить. Извини, обменять не успела...
Старуха покосилась на пачку с недоверием, как на кусачее насекомое.
– Это куда ж мне столько-то? – удивилась она. – Я за семьдесят лет столько, поди, не потратила! Забирай, девонька, тебе они нужнее. Много ли нам надо? Одной бумажки за глаза хватит...
– Ты не понимаешь, – нетерпеливо перебила ее Марина. – Во-первых, у меня есть еще. А во-вторых, тетя Вера, эти деньги вам очень пригодятся, если... Ну, ты понимаешь.
– А вот об этом, девонька, даже и думать не смей, – сурово произнесла старуха. – Ты дочери нужна. Ты, а не деньги, ясно? А деньги... Ну, пускай полежат. Вернешься – отдам. Не беспокойся, у нас тут места тихие – небось, не украдут.
– Да не боюсь я! – нетерпеливо отмахнулась Марина. – Ты их не береги, трать, ладно? Покупай, что надо, человека себе найми, чтоб самой дрова не колоть...
– Это я как-нибудь сама разберусь, – перебила ее старуха. – Ишь ты – человека найми... Нашла барыню! Разберемся... А ты ступай, раз надо. Дизель через полчаса уходит, следующий только завтра утром, так что иди, девонька, не задерживайся.
... Поздним вечером того же дня, показавшегося ей долгим, как век, Марина Медведева заселилась в одноместный номер недорогой московской гостиницы. Первым делом она узнала номер агентства по прокату автомобилей, созвонилась с ним и договорилась об аренде машины, после чего уселась в кресло у окна и долго курила, глядя в усеянную пятнами электрических огней тьму.
* * *Константин Сергеевич Кудиев, более известный в определенных кругах как Кастет, опустил дымящийся пистолет, посмотрел на него с некоторым недоумением и с отвращением швырнул на стол. Лицо у него онемело, в горле саднило от бешеного, истерического вопля, отголоски которого все еще звенели у него в ушах, руки тряслись, и во всем теле ощущалась знакомая легкость, испытываемая им каждый раз после таких вот припадков неконтролируемого бешенства. В звенящей пустоте ленивой глубоководной рыбиной проплыла заманчивая мысль о самоубийстве, но даже этой возможности у него сейчас не было: затвор лежавшего на столе семнадцатизарядного «глока» заклинился в крайнем заднем положении, из чего следовало, что обойма пуста. Запасной обоймы у Кастета не было; он подумал, что если так пойдет и дальше, то стреляться ему не придется – очень скоро вокруг станет не протолкнуться от желающих оказать ему эту мелкую услугу, – и с трудом сдержал истерический смешок.
Он провел по лицу трясущейся ладонью, вместе с испариной стирая с него остатки зверского выражения. В воздухе висела отвратительная вонь; пахло сыростью, неисправной канализацией, паленым мясом и шерстью, пороховой гарью и человеческими экскрементами. Кастет посмотрел на то, что лежало в углу, и его замутило.
– Готов, что ли? – спросил он, и собственный голос напомнил ему хриплое карканье сидящей на суку вороны.
– Семнадцать патронов, Сергеич, – сдержанно напомнил один из быков. Рожа у него была нарочито каменная. – И ни одного мимо.
– Сам знаю, – проворчал Кастет. – А, плевать, все равно толку с него было как с козла молока! Черт, что за вонь? Обгадился он, что ли?
– Ну так, Сергеич, – философски заметил другой бык, – странно было бы, если б не обгадился. На его месте...
– Мне и на моем хорошо, – резко оборвал его Кастет, мимоходом подумав, что его собственные перспективы выглядят ничуть не более радужно, чем перспективы лежавшего в углу и медленно остывавшего изуродованного, кровавого, испачканного землей и собственным калом куска мертвого мяса, еще минуту назад бывшего человеком. – Уберите эту падаль!
Старательно сохраняя на тупых мускулистых мордах индифферентное, отсутствующее выражение, быки принялись за работу. Кастет не стал на это смотреть. Он повернулся спиной и пошел прочь из подвала, слыша, как позади шуршит разворачиваемая полиэтиленовая пленка. Под каблуком у него что-то хрустнуло; опустив глаза, он увидел раздавленные очки с мощными линзами, и его снова передернуло.
