Евгений Сухов - Я — вор в законе: Мафия и власть
— Он, может, способен так месяц пролежать, а у меня уже нервы не выдерживают. И потом, здесь же натуральная душегубка!
— Да ладно, — урезонивал его Абрамов, — Фариду вон, в машине на людной улице, еще хуже.
— Фарид — младший по званию. — ухмыльнувшись, ответил Лебедев, расстилая спальный мешок среди всякого чердачного хлама, загаженного голубями. — Слышь, Сань, надо бы перекусить на сон грядущий, а то с этим наблюдением целый день ничего не ели. Так и язву недолго заработать.
— А я бы и стаканчик пропустил, — заявил Абрамов.
— Горячей водки? — съязвил Лебедев.
— Обижаешь, — возразил Абрамов. — Я коньячку с собой прихватил.
— Ну, горячий коньяк — это можно, — согласился Лебедев. Оба отставных майора расположились на деревянных балках, пересекавших чердак поперек, и приготовились к ужину: Абрамов достал бутылку недешевого армянского коньяка, хлеб и банку тушенки, а Лебедев — десантный нож, огурцы и яблоки. Взяв из рук товарища банку, Лебедев проткнул ее ножом с такой легкостью, словно она была из бумаги, и вскрыл одним круговым движением. Абрамов с хрустом открыл винтовую пробку бутылки, словно свернул шею цыпленку, и вытащил из кармашка стоявшей тут же сумки складной стаканчик — гак называемый «шоферский». От обычных стаканчиков такого рода этот отличался тем, что был сделан из чистого серебра.
— А я свой такой же потерял, — взглянув на стаканчик, с сожалением сообщил Лебедев. — И где? В этом гребаном Таджикистане, черт меня туда занес!
Лучи закатного солнца били в слуховое окно, розовыми отсветами ложась на балки, стропила и всякий хлам. Друзья настроились на неспешную философскую беседу. Лебедев открыл рот, готовясь осушить стаканчик. И в этот миг на смотровой площадке прозвучал раскатистый щелчок, словно пастух бичом подгонял бредущих с выгона коров. Лебедев закрыл рот, рука его дрогнула, и несколько капель коньяка пролилось на брюки. После паузы раздалось еще пять или шесть щелчков, следовавших через равномерные краткие промежутки и почти сжившихся в очередь. Лебедев быстро опрокинул коньяк в рот, и оба майора бросились к окну.
На двор особняка уже легла вечерняя тень, но тем не менее в бинокль еще было хорошо видно все, что там происходило. Охранники с рациями и телефонами в руках, пригибаясь, метались по двору и озирались по сторонам, стараясь определить, откуда стреляли. Какие-то люди в модных костюмах, прятавшиеся за машинами, один за другим опрометью бежали обратно в особняк. Черный БМВ, судорожно маневрируя, на глазах у разведчиков врезался задом в бетонную кадку с декоративной елочкой, а потом дернулся вперед и чуть не задавил охранника, пробиравшегося в свою будку. Разведчикам казалось, что даже на таком расстоянии они слышат раздающиеся у особняка истерические крики.
А виновник всего этого переполоха, Герасим Савельевич Заботин, отставной полковник ФСБ и крупный московский бизнесмен, лежал посреди двора на спине в медленно расстекающейся под ним луже крови. Белая рубашка на его груди тоже вся пропиталась кровью — видимо, Сержант очередью из нескольких выстрелов, последовавших вслед за первым, добивал уже лежавшую жертву. К раненому никто не подходил, никто не пытался оказать ему помощь, опасаясь попасть под обстрел. Окруженный при жизни угодливыми льстецами и покорными слугами, большой человек был теперь брошен на произвол судьбы — никто из его окружения, кормившегося из его рук, не желал теперь рисковать ради своего босса. Впрочем, их опасения были уже напрасны — Сержант молниеносно собрал все свое хозяйство, включая стреляные гильзы, спустился к двери на чердак и открыл замок своим ключом. Разведчики тем временем уже пришли в себя и тоже принялись лихорадочно собираться.
— Ребята, уходим, — сообщил Сержант, стоя в дверном проеме. — Думаю, менты не скоро догадаются, откуда стреляли, но все равно тянуть не надо.
— А мы и не тянем, — проворчал Абрамов. Разведчики собрались за минуту, и Абрамов вызвал по рации Усманова. Тот отозвался немедленно.
— Фарид, где ты? Подъезжай к подъезду, — распорядился майор.
— Я уже тут, — ответил Усманов. — Вроде бы стреляли, так я решил, что надо подъезжать.
— Прямо Сайд из «Белого солнца пустыни», — усмехнулся Абрамов, выключая рацию. — Ты точно стер нашего клиента? — обратился он к Сержанту.
— Ну, пульс у него пощупать я не мог, извини, — ответил Сержант. — Точно знаю, что попал в голову и в грудь. Ты видел, как падают убитые наповал? Ну так этот после первого выстрела падал так же.
— Ладно, будем считать, что противник выведен из строя, а завтра разведка точнее доложит, — заключил Абрамов. — Вы ребята, в темпе вниз, карета подана к подъезду.
ГЛАВА 27
— Да… Ты, я вижу, человек неробкий, — одобрительно произнес Колян, оглядывая своего собеседника. — Думаю, ты слыхал, что обо мне базарят, а вот поди ж ты — подвалил на стрелку один, без охраны…
— А чего мне бояться, Коля, — с подкупающей детской улыбкой произнес Витя Тульский. — Какой у тебя зуб на меня может быть? Ты же сам наехал на фирму, которая нам платит, значит, это мы на тебя должны осерчать.
— А вы, похоже, не серчаете, — заметил Колян. — Это мне и странно. Неужели хотите мне свои бабки уступить? Не очень это в духе московских законных.
Витя Тульский потер на щеке белое пятно размером с пятирублевую монету — след от сведенной татуировки, которую ему, мертвецки пьяному пацану, сделали как-то давным-давно на одной хате взрослые бандиты-беспределыцики. За это и прочие подобные художества одного из них потом порезали воры, а второго — сам Витя, хотя и не до смерти. Религиозный, как большинство воров в законе, Витя говорил по этому поводу: «Бог отвел, не попустил взять греха на душу».
Он воровал смолоду — сначала, еще в родной Туле, был Витькой, потом, уже когда перебрался в Москву, Витьком, а вот Виктором так и не стал: видя его щуплую мальчишескую фигурку и такую же мальчишескую улыбку, просто язык не поворачивался его так назвать. Витя в московской блатной среде славился двумя качествами: убедительной речью и отчаянной храбростью. Не то чтобы он имел обыкновение лезть на рожон, — нет, напротив, он отличался миролюбием, но в любой опасности он умел сохранять полнейшее хладнокровие и всегда безропотно брался за выполнение самых опасных поручений братвы. Разборку с Николаем Радченко вполне можно было отнести к числу подобных поручений — такие разборки уже для многих окончились могилой. Особенно впечатлил Витю рассказ о бойне в Таежном, где Радченко не стал вступать ни в какие переговоры с бывшими подельниками, решивши ми выйти из-под его власти, а просто растерзал их всех — погибло больше двадцати человек. Слухи об этой расправе мгновенно докатились до Москвы, где Радченко успел оставить по себе яркие воспоминания: одно убийство Гнома чего стоило. И вот теперь этот человек, объявленный в федеральный розыск, причем ход этого розыска был на контроле у самого министра внутренних дел, не залег на дно, а оставил в Таежном своего смотрящего, вернулся в столицу и стал терпеливо прибирать под себя всевозможные прибыльные заведения, восстанавливая утраченные на какое-то время позиции и оставаясь совершенно неуловимым для ментов. Не могли выследить Коляна и его враги из криминальной среды, и все по тем же причинам — Колян не пил, не ширялся, не снимал шлюх, ни играл. Соответственно он не появлялся во всех тех притонах, где бывает большинство представителей криминального мира и где подавляющему их большинству суждено рано или поздно погореть. «Да, лихой пацан», — думал, разглядывая его, Витя Тульский. Некоторыми своими чертами, в первую очередь неукротимостью и бесстрашием, Колян напоминал ему знаменитого в двадцатые годы питерского бандита Леньку Пантелеева, о жизни которого Витя когда-то читал. «Да, у этого рука не дрогнет, завалит хоть отца родного, — думал Витя. — Гореть ему в аду… Ну а на земле он, может, нам, бродягам, еще пригодится».
Разговор происходил в маленьком ресторанчике возле Тимирязевского парка. В открытую дверь было видно, как на улице идет дождь. Большинство столиков в зале пустовали, только в дальнем конце сидели и тихо беседовали два неприметных молодых человека с цепкими взглядами — несомненно, люди Коляна. Впрочем, Витя был уверен, что помимо этой пары где-нибудь неподалеку пасутся и другие его быки. В последнее время Колян методично греб под себя рыночные точки у отдаленных станций метро, выбирая те, хозяевам которых не было резона обращаться в милицию. В среде уличных торговцев имя Николая Радченко знали все, и оно наводило такой страх, что содержатели ларьков и лотков говорили «крыше»: «Ребята, как хотите, но разбирайтесь с ним сами, а мое дело сторона. Мне все равно, кому платить, но базары с Радченко мне иметь неохота. Кто знает, что ему в голову взбредет…»
