Валентин Пригорский (Волков) - Закон Талиона
Ножик Паша так и не метнул, своевременно поняв по скособоченной фигуре и запле-тающимся конечностям, что китаец своё отжил. Чего же вещь пачкать? Он подбежал и склонился над телом.
— Не трогай! — Прикрикнул Фёдор, в несколько длинных шагов оказавшись рядом.
А Паша и не думал. Чего там трогать, если в горле под челюстью торчит наборная, до блеска отполированная рукоятка кустарного ножа. Такие в магазинах не продаются. Вопро-сов было много, поэтому он лишь спросил:
— Ты не ранен?
— Ещё чего! — Возмутился Фёдор. — Давай-ка, уберём его с глаз к дебаркадеру. Да акку-ратнее, и не волоком, он ещё пригодится.
Паша промолчал. Для чего может пригодиться труп? Н-да, Сухову виднее. А сараи-то, оказывается, ещё и дебаркадеры. Какие-то они не очень дебаркадеры, если судить о них по сооружениям на московских железнодорожных вокзалах. Да и бог с ними, а вот труп, это уже серьёзно. Здесь не война, чтобы направо-налево…
Они сообща донесли выскальзывающее, будто резиновое, неожиданно тяжёлое, при кажущейся общей субтильности, тело до сарая и, как на мемориальный постамент, водрузи-ли его на площадку. Поскольку деревянная лесенка была давным-давно сломана, Сухов, по-могая себе одной рукой, лихо запрыгнул — хрен старый — на полутораметровую высоту. Па-ша следом.
Когда китайца втащили под крышу, при рассеянном, втекающем через проломы и ще-ли свете, Павел увидел в уголке ещё одно тело.
— И первого грохнул? — Спросил он.
— Ещё чего, — повторился Фёдор, — усыпил. Уголовник, наркоша — не опасен.
— А этот? — Паша кивнул на китайца.
— Этот, — лицо напарника стало злым, — очень. Я за ним ещё в девяносто четвёртом го-нялся. Садист, убийца, правая рука у российского гуру "Аум". Я, когда его засёк, чуть себя не выдал.
— Скажи, пожалуйста, — удивился Павел, — а как же тогда ты ему на мушку попался?
— Ещё чего! — В третий раз повторил коллега, похоже, ставшую любимой формулу. — Это я попался? Это он, как видишь, попался. Состоялась честная дуэль, не мог же я его, пра-во слово, из-за угла — себя не уважать — результат на полу.
Павел покачал на ладони найденный рядом с трупом пистолет-пулемёт "Агран".
— Честная, говоришь? Значит, калибр "десять-шестьдесят два" для тебя тьфу? С каких это пор нож против скорострельного пистолета, он же мог тебя…
— Мог — не мог…. Мы с тобой работаем, или погулять вышли?
— Хороша прогулка! Кстати, откуда нож?
Фёдор указал подбородком на спящего топтуна.
— У него изъял. Слушай, давай все вопросы на потом, мне ещё этого урку надо допро-сить. И, вообще, Павлик, от тебя будет больше пользы, ежели ты обследуешь округу на предмет лишних глаз и ушей.
— Слушаюсь, командир!
Сухов, как всегда, прав: осмотреться надо. Как ни крути, а на этом клочке всего не-сколько минут назад совершено убийство. Они сами могут сколько угодно называть его справедливым возмездием, но с точки зрения закона, это тяжкое преступление, наказуемое очень и очень большим сроком, будь они хоть трижды правы. Не то, чтобы Пашу сильно волновала перспектива оказаться за решёткой по обвинению в убийстве. Если быть точным: она его не волновала вообще, поскольку их с Фёдором совместный опыт исключал её, как бредовую нереальность. Кровь тоже не пугала — насмотрелся. Дело в другом. Почему про-фессионал, каких поискать и не найдёшь, Сухов, ревностно исповедующий постулат о бес-ценности человеческой жизни и, ко всему прочему, прямо-таки фанатично ратующий за чистоту исполнения работы, пренебрёг своим профессионализмом и решился на крайнюю меру? Да, как обставил! Рискуя жизнью, чёрт старый, спровоцировал дуэль, чтобы не выгля-деть в собственных глазах палачом. Что нужно было натворить, чтобы так его допечь?
В очередной раз покачав головой, Павел мягко спрыгнул с площадки и внимательно осмотрелся по сторонам, одновременно чутко прислушиваясь к нестандартным шорохам, зачастую выдающим присутствие человека. Чайки орут. Тропа, ведущая через заросли к бе-регу, в общем и целом, протоптана, но, судя по отсутствию свежих следов на сыром грунте, можно сказать, что стадами здесь не ходят. Последние дни прилично дождило, и любой прохожий просто обязан был оставить на размякшей почве отпечатки обуви, потому, как и Сухов, и урка, подобно Павлу с китайцем, пробирались к берегу по чащобе параллельно тропе. На прибрежной полосе в нескольких местах имеются следы кострищ, там и сям валяются окурки, банки из-под пива и прочий мусор искусственного происхождения. Всё это безобразие явно прошлогоднее. Надо думать, летом тут резвится молодёжь, но в эту весеннюю пору, продуваемый ветрами берег, мягко говоря, неуютен. И ещё раз трижды три, слава богу!
Паша повернулся лицом к берегу. Если отсюда смотреть прямо, то примерно за два-дцатикилометровой плоскостью воды можно угадать, теряющийся в непогожей хмари, вос-точный берег залива, а если кинуть глаз правее, то взгляд утонет в серой пелене, размывшей черту горизонта. В отдалении виднелись морские судёнышки, числом несколько, следующие то ли в порт, то ли из порта. Суша в этом месте не была по-пляжному пологой, она возвышалась над уровнем моря эдак на метр-полтора. Монотонно набегающие валы с весьма приличным шумом колотились о каменистую кромку, захлёстывая и подбрасывая тучи водяных капель. Должно быть, зимой прибрежные кусты и эти сараи превращаются в ледяные скульптуры.
За стенкой сарая бубнили на два голоса. В несмолкаемом шуме терялись слова. На ум не к месту и не ко времени пришли строки Осипа Мандельштама: "А море Чёрное, витийст-вуя, шумит, и с тяжким грохотом подходит к изголовью". Если "чёрное" написать с малень-кой буквы…. Хрен знает, о чём думается! В сарае покойник, дела приобретают острый ха-рактер. Причём тут стихи?
Бубнёж в сарае затих. Через пару минут в проёме показался товарищ Сухов, морда са-модовольная. Он грациозно для своего возраста спрыгнул на камешки и, зажав трость под мышкой, ладонями обхлопал брюки на коленях.
— Порядок, пошли!
— А с этими, что? — Павел кивнул на сарай.
Коллега улыбнулся, глаза сделались мечтательными.
— Всё путём. Наркоша до утра проспит, если раньше не разбудят по случаю. А, про-снувшись, увидит дело рук своих: собственный нож в приятельском горле, кровь на руках, а на пузе у покойника шприц использованный да ампулы с морфием. Морфий, очень кстати, отыскался в кармане убиенного. Не знамо уж, по какой нужде таскал. Сам не кололся — факт. Что ещё? Для настырных следователей повсюду кровавые пальчики. Урка, само собой, запаникует, но наличие наркоты притупит все страхи. Он обязательно примет дозу, и под кайфом, прихватив морфий, отправится в бега. Нож забудет, кровь не смоет. Его быстро возьмут, преступление, то бишь, убийство раскроют по горячим следам. Танцуют все!
Полежаев кивнул. Не самый плохой вариант и, что характерно, достоверный. Они с на-парником аккуратненько пробирались по бездорожью, стараясь не оставлять следов.
— А "Агран"?
Фёдор похлопал себя по животу.
— Он им без надобности.
Паша опять согласно кивнул.
— Слышь, за делами не сказал: китаец тут в кустах свой пуховик оставил.
Приятель искоса посмотрел на Павла.
— Даже не думай, всё ценное он прихватил с собой.
Рыбный день
Потом Фёдор замолчал, и всю дорогу, пока добирались до машины, оставленной у за-бора на конечной остановке, он больше не проронил ни слова, о чём-то напряжённо раз-мышляя. Паша с вопросами традиционно не приставал — не впервой. Нельзя мешать напар-нику думать. Сейчас его мозг усиленно работает. Вообще-то он всегда работает, даже во сне. Добытые путём дознания разнокалиберные и кажущиеся малозначительными, если рассматривать каждый в отдельности, факты и фактики — кванты информации, постоянно и всесторонне изучаются и сортируются. В непрерывном процессе обмозговывания рождается версия, и наступает пора принятия решения. В таком разе, если хочешь хорошо — а то и вообще — жить, лучше не путаться в ногах.
Молчание не угнетало. Полное взаимопонимание, являясь необходимой и органичной составляющей их совместной деятельности, поднимало коллег на иной уровень общения. После знакомства с Суховым и до определённого момента Павел полагал, что у того в башке компьютер, способный в считанные секунды прокрутить немыслимое число комбинаций. Однако по мере узнавания, ввёл существенную поправку: в компьютер магическим спосо-бом встроен философский камень, превращающий дробинки информационного свинца в золотые слитки, или вообще сам чёрт не знает во что. Чёрт-то, может, и не знает, а вот Фёдор знает.
Двое французов: Луи Повель и Жак Бержье в своей работе — "Утро магов" высказали соображение, что де"…последние открытия в области психологии достаточно убедительно свидетельствуют о том, что существует высшее состояние сознания, отличное от сна и бодр-ствования — состояние, в котором интеллектуальные способности человека многократно возрастают". Это определение, по мнению Павла, точь-в-точь подходит к напарнику.
