Александр Звягинцев - Молчание посвященных
В салоне машины непрерывно звучит немецкая классическая музыка: Баха сменяет Гендель, Бетховен, Вагнер.
– Постарались ребята! – отметил Савелов. – Подобрали по легенде все немецкое, комар носа не подточит. А вы, милая фрау, какую музыку предпочитаете? – кинул он взгляд на Урсулу, баюкающую на коленях малыша.
– Мы с Зишкой предпочитаем Грига – «Пер Гюнт».
– С кем, с кем?..
– С Зигфридом. По-домашнему я его буду звать Зишкой.
– А-а-а! – улыбнулся Савелов и, подавляя внезапно навалившуюся тоску по Платошке, тряхнул головой: – «Весна пройдет, зима придет, увянут все цветы, но ты ко мне вернешься, но ты ко мне вернешься, мне сердце говорит…» Нет, милая фрау, для меня Григ слишком сладок… Мне подавай Бетховена, на худой конец, Мусоргского или Шостаковича.
– У вас трагический склад характера?
– Вряд ли… Просто есть понимание хрупкости человеческой жизни при тектонических разломах истории.
– К сожалению, это так, – согласилась Урсула. – Ни в чем не повинным русским немцам пришлось заплатить непомерную цену за безумие нацистов и Гитлера. А тектонические разломы русской истории… От них-то я и хочу навсегда увести сына на его историческую родину. Вы осуждаете меня за это?
– Не осуждаю. И, чем смогу, помогу вам в этом.
– А я вам… Чем смогу…
– Как вас угораздило попасть в Контору?!
– Понимаю, начальник хочет все знать о подчиненном.
– Не все. В женщине должна оставаться тайна.
Она улыбнулась и ровным тоном ответила на вопрос:
– Еще на первом курсе университета увлеклась компьютерным программированием. Пауль тогда служил в Севастополе. После защиты диплома я уехала к нему. Поженились. Появился сын. Зарплаты Пауля не хватало. Ребята из Конторы, школьные друзья Пауля, предложили работу по специальности у них. По совместительству освоила профессию шифровальщика.
– Работа была интересной?
– В роковые тайны меня не посвящали, да и роль Маты Хари не для меня…
– А в моральном плане?
– В моральном?.. Мы, немцы, – прагматики: есть государство – должны быть и институты защиты его безопасности…
– А мораль этих институтов такова, какова мораль государства, – зло продолжил Савелов.
– Нечестно мораль коррумпированных правителей переносить на мораль народа.
– О, да вы действительно патриотка России!..
– У вас будет возможность убедиться в этом.
Занятная особа, подумал Савелов. То ли, обладая актерским даром, хорошо овладела амплуа патриотки, то ли получила приказ Толмачева охмурить меня, чтобы потом контролировать каждый мой шаг в ее чертовом фатерлянде. Если так, то аплодирую выбору генерала – в шарме, воспитанности и наблюдательности его рыжей красотке не откажешь.
Мелькнул перекресток с указателем поворотов на Мелитополь и Одессу, и сразу за ним «БМВ» врезался в стену густого снегопада. Предсказание старого татарина-виноградаря полностью сбылось. Хлопья пушистого снега моментально залепили стекла машины, щетки не успевали его смахивать. Дорога становилась почти неразличимой.
– Свалимся в кювет, – Урсула прижала к себе малыша. – Может, переждем на обочине?
– На обочине в нас кто-нибудь врежется. К тому же, я уверен, что нас ищут по всему Крыму и прилегающим к нему территориям, – вглядываясь в сплошную снежную круговерть, возразил Савелов.
– Кто нас может искать?
– Те, кто поставил в машину мину и радиомаяк. Не получая информацию о нашем маршруте, они, как тараканы, уже шныряют по всем дорогам.
Снегопад усиливался. Заметив уходящий в сторону от трассы грунтовый съезд, Савелов направил в него машину. По одну сторону грунтовки тянулась сплошная стена неубранной кукурузы. Развернувшись, он вплотную прижал к ней машину и выключил мотор.
– Поспите, – посоветовала Урсула. – Снегопад закончится, я разбужу вас.
Савелов кивнул и, прежде чем закрыть глаза, успел заметить, что на трассе в мельтешении снега промелькнул быстро удаляющийся тусклый свет автомобильных фар.
– Сумасшедший! – поежилась Урсула. – Гонит, будто жить надоело!..
Через несколько минут на трассе промелькнули фары и синие проблесковые маяки трех идущих в том же направлении машин. Наверное, какая-нибудь обкомовская шишка в сопровождении милиции в Киев на совещание торопится, подумал Савелов и скомандовал себе: ввиду нештатной ситуации – спать, спать!
Сон навалился сразу. И был вначале он даже не сном, а жестоким выплеском памяти, зафиксировавшей эпизоды из его прежней жизни. Эпизоды, которые Савелов хотел бы навсегда вычеркнуть из памяти и из жизни своей, но сделать это было невозможно.
…Великая северная река несет к океану несметные полчища льдин. На одной из них выплывает из-за скалистого утеса нескладная фигура в черной зэковской одежде. Савелов вскидывает автомат. Белыми, полными ужаса глазами смотрит в его сторону зэк и пытается заслониться от автоматной очереди несуразно длинными, худосочными руками.
– Не стреляй, Савелов, не стреляй! – кричат бегущие по скалистому берегу Игорь Сарматов, Иван Бурлаков и Алан Хаутов. – Не стреляй!
Выплевывает огонь ствол автомата, раскинув по сторонам руки, человек покорно валится на белую поверхность льдины и черным крестом уплывает в ледовое крошево. Смотрят на уплывающий крест подбежавшие к обрыву Сарматов, Бурлаков, Хаутов. А из-под обрыва щелкает камерой мальчишка-фотограф и смотрит на Савелова рыжий американец… Савелов отступает от обрыва и наталкивается на одетого в нелепое рубище отца. Из-за его плеча с печальным укором глядит на Савелова женщина в черном с распущенными белокурыми волосами. Потом она спускается с обрыва и, ступив босыми ногами на льдину, уходит по ней за уплывающим к океану крестом.
– Маргоша, не уходи! – кричит Савелов. – Не оставляй меня одного, Маргоша-а-а-а! Я люблю тебя!.. Люблю тебя-я-я-я!..
От его крика с вершины скалы срывается снежная лавина и обрушивается на группу оборванных вооруженных людей. Она подхватывает Савелова и несет куда-то, будто в преисподнюю. Эта преисподняя оказывается ледяной памирской пустыней. По ее поверхности, залитой мертвенно-синим лунным светом, прямо на Савелова идет похожий на привидение обледенелый человек.
– Никто ничего не узнает, Шальнов! – кричит Савелов и жмет на гашетку автомата.
Обледенелый человек с презрительной улыбкой на белых губах вырывает у него заклинивший автомат, а его самого толкает в колодец. Бесконечно долго ударяясь об осклизлые каменные стены, летит Савелов вниз, пока не уходит с головой в ледяную воду.
Сверху, из светлого квадрата неба, смотрит, склонившись над колодцем, на Савелова женщина с ребенком на руках. Она что-то кричит барахтающемуся в ледяной воде Савелову, но что – не понять, так же как не разглядеть ее лица. Наконец женщина исчезает из светлого квадрата, а вместо нее появляется Купавна и начинает спускать к нему в колодец громыхающее ведро. Оно уже опускается на половину глубины колодца, когда стальная цепь, удерживающая его, рвется, и, заслоняя собой квадрат неба, громадное ведро с нарастающим грохотом летит прямо на Савелова…
– Да проснитесь же, товарищ подполковник! Проснитесь! – Урсула отчаянно трясла Савелова за плечи.
– А-а-а? Что случилось? – сбрасывая с себя страшный сон, вскинулся он.
– Вас вызывают на связь! – показала она на издающий писк радиопередатчик, торчащий из бокового кармана его плаща.
Савелов смахнул с лица холодный пот и лихорадочно щелкнул тумблером – будто в продолжение его страшного сна салон наполнился звуками автоматных очередей, криками и стонами, через которые настойчиво прорывался густой мужской голос:
– Щербинка, Щербинка, слушай Купавну! Слушай Купавну! Нас хотят взять! Слышишь, хотят взять нас, но мы не дадимся!.. За морем житье не худо… Уходи в свободный полет, Щербинка! Уходи в свободный полет! Повторяю: за морем житье не худо… – Голос Купавны накрыл грохот взрыва и скрежет раздираемого чудовищной силой металла.
– Майн Готт! – осенила себя католическим крестом Урсула и рывком прижала к груди малыша.
Ударили из гранатомета… Потом подряд рванули два взрыва. Бензобак и канистры с бензином в багажнике машины, понял Савелов.
– Люди Купавны прикрывали нас. Сейчас они сгорают в железной коробке заживо. Заживо! Заживо! – в бессильной тоске сказал он вслух.
Чтобы не напугать ребенка рвущимся из горла криком, Савелов до ломоты стиснул зубы. Можно было таким образом сдержать крик, но как сдержать мысли, набатом колотившиеся в голове. Аз воздам!.. Аз воздам!.. Еще один черный крест лег на твои плечи, подполковник Савелов, с внезапным спокойствием обреченного подумал он. Опять ты, Савелов, доказывая свою интеллигентскую исключительность, как и тогда, в Афгане, погубил людей. Разрабатывая операцию «Рухлядь», ты хотел только блага для своей страны. Но разве ты не понимал, что благо это будет замешено на крови и что всякими рвущимися к власти политиканами и «самостийниками», в конечном счете, все это может быть использовано против КГБ? Сейчас ты, Савелов, как последний подонок, ставишь под удар еще двоих – женщину и ни в чем не повинного ребенка.
