Михаил Нестеров - Приказ обсуждению не подлежит
Он опустил «собачку» на замке и захлопнул дверь.
Подергал: язычок держал хорошо.
Сергей при всем желании не смог бы дать определения своему состоянию. Если дрожь и была, то где-то далеко внутри. Она была тем генератором, который не давал заглохнуть основному мотору. Была призывом, за которым неотступно следовал Марк. Была чертой, по обе стороны которой… Нет, не смерть, о смерти Сергей вообще не думал, он давно понял, что только последующий шаг подскажет, какой код заложен в судьбу. Единственный код на этом свете, который не поддавался никакому взлому, никакой программе.
Он есть у каждого — Сергей в этом не сомневался, потому, наверное, так часто шел на риск.
У Марка внутри была заложена природой своя ритмика, свой мотив, своя музыка, и он двигался под нее и только под нее, абсолютно наплевав, что о нем думают окружающие.
Тем, кто не слышал музыки, танцующие казались безумными.
Это про Марка.
Про Стофферса.
Про Макса Мейера, Сергея Иваненко. Про каждого на этой земле. Каждый не только нормален, а абсолютно нормален.
Абсолютно нормальный Марковцев, зажав рот караульному, вооруженной рукой сделал три или четыре коротких движения, перерезая горло и встречая неожиданное сопротивление — словно не горло перерезал, а пилил мослы или вскрывал консервную банку. Несмотря на всю закалку, к горлу Сергея подкатил ком.
Марк освободил мертвого караульного от связки ключей. Восемь ключей висели на крючках в металлическом ящике, вмонтированном в стену. Один из них точно подходит к двери, ведущей на склад вещдоков.
Путь командира группы лежал к «хранилищу», обозначенному на плане цифрой 16. Он прошел несколько этапов, оставляя на каждом трупы. Контролируемая им территория, минуту назад равняющаяся площади его подошв, расширялась с каждым шагом.
Привыкший работать с планами и картами, подполковник спецназа довольно легко ориентировался на своем очередном объекте. Мысленно и с приличной точностью представлял, что откроется за этим поворотом, а что за тем. И почти не ошибался. Зрение тотчас и незаметно корректировало представление; такое чувство, что искривленное зеркало вдруг на глазах выпрямляется, показывая истинное отображение. Картинка под взглядом оживала, что походило на маленькое чудо.
Только что здесь был глубокий вражеский тыл…
46Охранник по имени Нагиб Мурат был вооружен новеньким автоматом «АК-103», который пришел на смену «старому» «Калашникову» «АК-74» со слабеньким натовским патроном. Замена оружия прошла в прошлом году.
Лишь немногие, вспоминал Мурат, противились смене, за долгие годы привыкли к своему оружию; их «семьдесят четвертые» ушли в мотострелковое подразделение.
Что ж, рассуждал Нагиб, понимающий толк в оружии и проходивший службу в одном из моторизированных подразделений, наверное, это справедливо: он надежнее, а в условиях боевых действий уход за ним и не требуется.
Он поправил автомат и прошелся надоевшим маршрутом — вдоль камер-одиночек, расположенных в западном крыле. Больше смотрел под ноги, изучив каждую трещинку, каждую выщерблину. Сравнил себя с двоюродным братом Аббасом, который работал водителем на городском автобусе. Тот тоже изучил свой маршрут вдоль и поперек. За смену шесть кругов наматывает. Надоедает, конечно. А сколько кругов наматывает Нагиб? Ни разу в голову не пришло посчитать. Да и со счета собьешься. В шесть утра, поспав пару часов в караульном помещении, он заступит на другой пост, где просидит на одном месте до восьми. А еще через девять часов, сдав дежурство, отправится домой.
А пока он невольно задержался у крайней камеры, где содержался один из четырех арестованных накануне диверсантов. Подошел к двери и посмотрел в небольшое зарешеченное окошко.
Мурату не нравился этот холодный тип. Который прибыл сюда словно по своему хотению. Страха нет ни в глазах, ни.., в посадке головы. Точно, в посадке головы, обрадовался сравнению Нагиб. Что-то противоестественное чудилось ему в поведении арестанта. Точнее, в его неподвижности. Его однообразная поза не походила на ожидание, однако и на скованность тоже. Арестант походил на змею, свернувшуюся в клубок. Спит, но все видит. Готова распрямиться и нанести решающий бросок в каждое мгновение.
Ожидание…
Чего он может ожидать? Скоро его переведут в общую камеру, где он уже не посидит в неподвижной позе. Скоро его осудят и спустят этажом ниже, где уж точно ничего не выждешь.
Нагиб, за смену уже дважды заступавший на этот пост, в очередной раз окликнул заключенного. Инструкции инструкциями, но хочется разобраться с внутренним состоянием, которое впору назвать тревожным; «родная» тюрьма с появлением этого заключенного превратилась для Нагиба в серпентарий.
— Эй! — Нагиб легонько пнул в дверь. И точно знал, что увидит ленивый поворот головы и холодный взгляд.
Потом он погаснет за опущенными ресницами и совсем скроется за поворотом головы. Обратным поворотом.
Голову бы ему свернуть. Как змее.
Нагиба частенько привлекали к допросам с пристрастием, когда нужно было проверить ребра арестованного на прочность, когда уставали оперативники, когда Муралай был в превосходном настроении. Громадный, под два метра, Нагиб буквально вырастал над жертвой. Намеренно долго, вгоняя объект в состояние трепета, он закатывал рукава, демонстрируя мускулистые волосатые ручищи. И не спускал глаз с жертвы, он словно гипнотизировал ее своими большими, на выкате, черными глазами. Большинство тех, над кем поработал Нагиб, не смели оторвать от него взгляд. Отчасти Мурат понимал их состояние, поскольку разок оказался как бы на их месте. Когда ему вырезали аппендикс, его непреодолимо тянуло заглянуть за ширму, установленную на груди, которой он был отгорожен от хирургов. Заглянуть, во что бы то ни стало увидеть кровь, рану, руки врача, копошащиеся в ней.
До тошноты, до рвоты необъяснимое вожделение.
— Эй!
Ленивый поворот головы, холодный взгляд… Не успеешь сказать «Чего вылупился!» — тут же отвернется.
Нет, вернется в прежнее состояние ожидания.
Странное желание родилось в голове Нагиба: пойти к начальнику караула Кенану Озалу или дежурному следователю и сказать: «Арестованный из камеры 68 чего-то ждет». Вроде как предупредить, точнее, сообщить о своих наблюдениях, добавить, что на душе тревожно. Все.
Все?
Нагиб предвидел такой ответ. Даже продолжение:
«Дурак, он ждет, когда его освободят».
Так здесь все ждут одного — освобождения. Некоторые смерти — физически, в душе же каждый надеется на чудо.
«Чего вылупился?!»
Не успел сказать.
Отвернулся.
Чутья у Мурата Нагиба было больше, чем у всех следователей следственного изолятора. Только он не мог четко воспроизвести свои мысли, связать их воедино.
Его думы разбегались, как проворные ящерицы по песку. Но он видел их мельтешение. Как будто кино смотрел, где вырезаны все кадры, кроме каждого двадцать четвертого. Стремительный фильм. Дикая смена кадров, череда резких картинок, яростные скачки фигур, неистовая смена панорам…
У Мурата даже голова закружилась, когда он, прикрыв глаза, увидел фрагмент этого бешеного кино.
Впервые в жизни с ним такое. Оттого неуютно на душе.
И вообще Иваненко не похож на того человека, который, на взгляд Нагиба, мог взять в руки оружие и рискнуть освободить пленника. Он больше походил на шпиона, просочившегося во вражеский тыл: серый, незаметный — если не всматриваться, какой-то двухмерный, готовый сменить окрас и слиться со стеной.
Хамелеон.
Вот его товарищ ведет себя естественно. Плюс имеет габариты настоящего воина, каковым был и сам Нагиб. Он мерит камеру торопливыми шагами, нервничает, переживает, можно сказать, мечется в своей клетушке. Их командир… Про него и говорить не стоит — стоит поговорить о тех, кто его обрабатывал. Сейчас он на допросе у следователя.
Последний из этой четверки практически не отходит от окна, держась за прутья решетки. Мысленно перепиливает их. Считает собак у КПП, которые своим лаем не дают заключенным покоя. День и ночь лают, с ума можно сойти, как от храпа соседа. И привыкнуть к этому нельзя. Наоборот, с каждым часом, как с поворотом ключа, все больше лишаешься рассудка.
47Нужно спуститься на первый этаж. Пролет забран крепкой решетчатой дверью, через прутья видны серый лестничный марш, небольшая площадка, скупо освещенная лампой, горящей вполнакала. Ее свет подрагивал, словно питание шло от дизельной станции или искрили провода, и разве что не было слышно характерного потрескивания.
Кроме обычного замка, открывающегося ключом, на двери был электрический. В случае бунта заключенных двери капитально блокировались с пульта на контрольно-пропускном пункте на том или ином участке.
Хранилище вещдоков находилось едва ли не под кабинетом следователя, откуда Марк совершил свой дерзкий рейд. Миновав два лестничных пролета, фактически он пойдет обратным маршрутом.
