Михаил Нестеров - Приказ обсуждению не подлежит
Еще не все закончилось. Марту долго будут терзать ночные кошмары с одним-единственным коротким сюжетом. Но под утро ей всегда будет легче. Она будет видеть улыбающегося Артемова, чуть смущенного Сергея, которому шепнула: «Спасибо… Я никогда не забуду…»
И не добавила — тебя. Просто того, что он сделал для нее. Она будет хмуриться, когда Сергея заслонит человек, настоящее лицо которого она никогда не видела и не увидит: распухшее и кровоточащее от побоев… Ее будет мучить продолжение: словно специально загримированное под предстоящую операцию.
И еще чью-то тень, мягко накрывшую и этих людей, и саму Марту…
Может, она закроет свою фирму, займется мирным бизнесом. Но оставит название: «Нить Ариадны».
* * *— Со Спрутом встречался? — спросил Марк.
— Да, виделись, — подтвердил Михаил Васильевич.
Ему пришлось писать многостраничный отчет «о проделанной работе». В коротких перерывах Артемов прикидывал, как будет отписываться Сергей, даже попробовал мысленно набросать рапорт как бы в стиле Марковцева: «Когда я технично сдал всех бойцов своей группы и меня поместили в камеру-одиночку, я попросился на допрос к следователю. Когда я задушил его…»
Нет, ничего не получалось. Отчего-то сбивался на идиотское продолжение: «Спецназовцы в неволе не живут. Но — размножаются. И вот, когда мы размножились в тюрьме…»
Артемов не знал многих деталей, в частности того, что Марк едва не пролетел «над гнездом кукушки», угодив в расположение отдельного мотострелкового батальона. И вряд ли узнает об этом.
— Спрут внес поправку в наш контракт, — добавил полковник. — Я ушел из ГРУ как свободный агент.
— Тонко, — подметил Сергей. — Добро пожаловать в наш клуб.
— Слышал про Боровича?
— Нет, а что?
— Вчера вечером сообщили о его смерти…
* * *«За что они его так?» — задался вопросом человек, имеющий непримечательную внешность. Чуть удлиненное лисье лицо с впалыми щеками, рыжеватые волосы, редкие брови и тусклые глаза. Его серый облик гармонировал с мышиного цвета утепленной курткой.
Полуобнаженная девица, накачанная коньяком и кокаином, полулежала на сиденье серебристого «Мерседеса». Оставалось подготовить мужчину: посадить его рядом, раздеть, одежду бросить на заднее сиденье иномарки.
Александр Борович, сидящий на металлическом стуле, с трудом поднял тяжелую голову, неимоверным усилием поднес к лицу руку. Холодные пальцы начальника управления коснулись горящего огнем лба. Он облизнул пересохшие губы и вдруг резко подался вперед.
Его в очередной раз вырвало. По подбородку стекала липкая смесь желчи и коньяка. Воспаленные глаза с потрескавшимися сосудами мало что различали в полумраке кирпичного сооружения. Лампа, висевшая в центре железобетонного потолка, тускло освещала пространство гаража.
В отличие от убийцы, он знал, «за что его так». Но. поделать уже ничего не мог. Он не жалел ни себя, ни проститутку, которую убийцы сняли, может быть, на Ленинградском шоссе, хотя днем там можно найти лишь гастербайтеров. У него не осталось сил бороться; что-то похожее на борьбу случилось еще до того, как ему дали вдохнуть наркотик и влили бутылку грузинского коньяка.
Рыжеватый наклонился над жертвой.
— Дай ему еще выпить. Он опять облевался.
Второй, на ходу откручивая пробку, бросил взгляде салон машины. Проститутка — молоденькая девушка лет семнадцати — застонала. Он запрокинул генералу голову и, не встречая сопротивления, вставил горлышко бутылки в рот, прижимая ею язык своей жертвы.
— Пей, пей, брат, тебе же легче будет.
Вдвоем с напарником они подняли безвольное тело генерала и подтащили его к машине.
— Ботинки снимем?
— Не надо, пускай сидит в обуви. Пиджак снимай, рубашку и брюки просто расстегни. На-ка его куртку, брось назад. — Он поежился:
— Здесь действительно холодно. Включай двигатель.
Перегнувшись через тело Боровича, обладатель лисьей внешности поставил машину на ручной тормоз и повернул ключ зажигания.
— Зараза! — выругался он. Ему пришлось лечь на колени генерала, чтобы надавить одной рукой на педаль газа. Со второй попытки двигатель «Мерседеса» заработал.
Они немного постояли у открытых дверей машины.
Зафиксированная спичкой щеколда упала, лязгнув, на свое место, когда дверь подземного гаража со стуком закрылась за ними. Запертые изнутри, пока еще живые, в каменном мешке остались двое: генерал-майор и проститутка.
* * *— По одним информационным каналам, он был найден в своем гараже мертвым, — продолжал Артемов. — По другим — попал в автокатастрофу. На пересечении Ленинградского проспекта и улицы Скаковой. Там еще чья-то земля огорожена забором, вроде бы под строительство театра, не знаю. Однажды я побывал на такой стройке, — рассмеялся Михаил Васильевич, — во сне, правда. Такая чума приснилась!.. Как-нибудь расскажу.
В общем, в генеральской крови обнаружили столько алкоголя, что набухаться могли и гаишники, и медики.
— Думаешь, Стофферс его? — серьезно спросил Марк.
— В каком смысле? — не понял полковник. Потом «догнал» и снова рассмеялся, представив немца, удовлетворяющего свои врожденные амбиции крутого драгрейсера на московских дорогах.
— Как он там, не слышал?
— Даже не интересовался. И с Мартой ни разу по телефону не говорил. Зачем это? Все осталось в прошлом.
Вряд ли она благодарна тебе или мне.
— Сто процентов, — подтвердил Сергей.
Разговор не клеился…
— Я много слышал про твою «Ариадну», — акцентировал Артемов, — только не знал комбата по фамилии.
Честно говоря, удивился, когда узнал, что ты командовал батальоном.
— Меня как только не называли. Даже комбригом, — рассмеялся Марк. — Когда мне присвоили подполковника, я понял, что это — потолок. Неприятное чувство, словно похоронку получил.
Вот и еще одна похоронка. На Боровича. Вряд ли ГРУ приложило к этому руку, убрали его свои. Но не погорячились ли? Должно было произойти что-то важное, рассуждал Марк, чтобы пойти на такие крайние меры.
По существу, Борович справился с заданием своего начальства: международного скандала удалось избежать, Кто стоял за дерзкой диверсией в Латакии, неизвестно.
Во всяком случае, ничего конкретного: могли русские, израильтяне, немцы. Это по факту протоколов допросов. И все равно это туман.
Ни Артемов, ни Марковцев не знали, что по каналам дипломатической почты в российский МИД и Министерство обороны пришла кассета с видеозаписью. Точно такой же материал готов был выйти в эфир уже сегодня, как раз в то время, когда беседа двух бывших офицеров ГРУ подходила к концу.
Латакия, Сирия, декабрь 2003 года
Человек лет двадцати пяти, одетый в синюю робу, сидел перед профессиональной видеокамерой и держал свободные руки на коленях. По случаю съемки его лицо, покрытое синяками и ссадинами, было скрыто под белой маской с прорезью для глаз, похожей на широкий колпак и ниспадающей на плечи. Если бы его раздели, то ужаснулся бы даже репортер катарского телеканала «Аль-Джазира», проводивший съемку. От бесчисленных побоев на теле заключенного не было живого места.
У него был безупречный ливанский акцент. И сейчас он говорил на арабском, делая короткие паузы; те, к кому он обращался, узнают его в любом случае.
— Я не называю своего имени, — говорил он глуховатым голосом. — Но я обращаюсь к руководству своей страны. Я один из тех людей, которые ликвидировали Магомеда, также известного под именем Мохаммед-Эфенди. Я и мой товарищ остались живы, и мы находимся в тюрьме. Мы просим руководство своей страны принять меры к нашему освобождению. Еще есть время подготовиться к переговорам, чтобы обе стороны подошли к вопросу о нашем освобождении с пониманием и готовыми предложениями.
Пауза. Долгая, томительная. Дальше шло то, что должно было пройти в эфире после исполнения приговора.
Со стороны звучит голос:
— Назовите ваше имя и имя руководителя спецоперации на вашем родном языке.
В кадре появляется человек, который сдергивает с пленника маску. И спецназовец, глядя в камеру, называет себя на русском…
Никто не может держаться до конца. Никто.
Может быть, этому спецназовцу это и не было нужно. На его лице навеки, казалось, отпечаталась жуткая смесь безразличия и безысходности… В его ушах до сих пор стоял голос генерала: «Скорпион… Хорошо поработали, ребята». Но лейтенант еще тогда понял, что голосом Боровича говорил российский искусственный спутник:
— Конец связи.
