Андрей Поповский - Третий раунд
— Ну, раз так, тогда я посмотрю, что тут можно будет сделать, — осторожно ответил он.
На следующий день Ираклий Шалвович без стука вошел в кабинет к Манткулову.
— Здорово, Руслан, — протянул он руку хозяину кабинета, лениво листавшему довольно потрепанный журнал с обнаженными красотками, недавно конфискованный им на утреннем обходе.
— Здравствуйте, Ираклий Шалвович, — кинув журнал в ящик стола, пулей подскочил со своего стула Манткулов и угодливо поинтересовался: — Как ваше драгоценное здоровье? Как жена, как дети?
— Нормально все, — не принял легкого тона Тетрадзе. — Лучше расскажи-ка ты мне, друг мой ситный, за что ты тут прессуешь подследственного Андреева. По какой причине он тут у тебя уже неделю сидит в карцере?
— Так этот Андреев тут такую кашу заварил, что я до сих пор не знаю, как ее расхлебывать, — развел руками Манткулов. — Он в камере устроил форменное побоище, избил и ранил заточкой трех заключенных.
— Руслан, ты мне тут не заливай, — поднял руку Ираклий Шалвович и, тяжело отдуваясь, сел на стул. — Садись, чего стоишь. Раз уж ты сам про это начал, давай договаривай до конца. Думаешь, я не знаю, кого он тут у тебя отмудохал по полной? Прекрасно знаю! А вот зачем ты этого зеленого пацана засунул в свою абсолютно незаконную пресс-хату, я не знаю, и хочу, чтобы ты мне это объяснил. Я лично тебя об этом не просил, следователь, который ведет его дело — тоже, я специально поинтересовался. Да и с какой стати, парень ни в чем не отпирается, а в его деле и так все ясно. А вот какой твой интерес в этом человеке — я не знаю.
— Какую еще пресс-хату? Какой такой интерес? — прикинулся непонимающим Манткулов.
— Слушай, Руслан, ну неужели ты думаешь, что мне твои фокусы с Урыгой и его бандой неизвестны? Когда ты выполняешь чьи-то официальные поручения и колешь упертых зеков, чтобы помочь следствию, это понятно. Когда ты обделываешь свои мелкие делишки, тоже понятно, и заметь, я ведь к тебе отношусь хорошо, как к сыну, можно сказать, отношусь, и на многое закрываю глаза. Но вот когда ты лезешь туда, куда не просят, да еще при этом делаешь это так топорно, это мне непонятно и не нравится.
«Бля, ну какая же сука ему про все стуканула», лихорадочно думал Манткулов, внешне сохраняя радушное выражение на лице. «Что он может знать? Про золото — вряд ли. Скорее всего, он каким-то образом услышал про побоище в пресс-хате, его-то ведь утаить не удалось. Утаишь тут. Урыга и еще один баран из его команды лежат на больничке, а третий в таком виде, что мать родная не узнает. Вся тюрьма до сих пор гудит о том, что случилось в козлятнике. Ладно, фигня все это, выкрутимся».
— Ираклий Шалвович, тут, скорее всего, вышла какая-то случайная накладка, — попытался оправдаться приободрившийся опер. — У этого Андреева в той камере, в которой он находился до этого, возник конфликт с несколькими заключенными, что, кстати, зафиксировано показаниями моего агента, и я, чтобы предотвратить эскалацию насилия, распорядился перевести Андреева в другую камеру, а наши дуболомы контролеры, сами понимаете кого на работу приходится брать, видать не разобрались, и по ошибке засунули его совсем не в ту хату.
— Я уже сорок лет Ираклий Шалвович! — в сердцах стукнул кулаком по столу Тетрадзе. — Предотвратил он, понимаешь, конфликт. Только хуже сделал. Не умеешь, не берись. Тоньше надо работать, тоньше!
Манткулов, потупив глаза, виновато развел руками. Всем своим видом он демонстрировал раскаяние и признание собственных ошибок.
— Ну хорошо, ну вышла у тебя с этим Андреевым ошибка, — уже остывая, поинтересовался Тетрадзе, — а зачем же ты его потом в карцер засунул?
— А что мне его, медалью награждать?!! — совершенно искренне удивился Манткулов — Он ведь, гад эдакий, тут такого наворотил…
— Ладно, с этим все понятно. В общем так, ты подними его из карцера, определи в нормальную хату и больше не трогай, кстати, как и небезызвестного тебе Антона.
Ираклий Шалвович не удержался и добавил шпильку, решив в конце разговора показать, что на самом деле знает он гораздо больше, чем говорит, и ушлому тюремному оперу обмануть его не удалось.
— Ими обоими очень важные люди интересуются, поэтому смотри, чтобы у тебя здесь было все в рамках законности…
Теплым апрельским утром 1995 года Егор с полутора десятком таких же, как и он, осужденных сидел на корточках на длинной привокзальной платформе, в ожидании подачи столыпинского вагона. Группу этапируемых к местам отбывания наказаний зеков окружали озлобленные хроническим недосыпом конвоиры с огромными, черными и злобными псинами на поводках. На пронзительно голубом, чистом, без единого облачка небе ласково жмурилось яркое весеннее солнышко, а на растущих вдоль высокого бетонного забора кустах, густо покрытых едва распустившимися зелеными листиками, весело гомонили, гоняясь друг за другом, вечные непоседы и бродяги — серые воробьи. Конвоиры жестко пресекали резкими грубыми окриками и болезненными ударами резиновых дубинок по спине любые разговоры своих подопечных, жадно вдыхающих полузабытый ими запах воли, смешанный с запахом вагонной смазки, сухой прошлогодней пыли и мочи из стоявшего неподалеку общественного туалета. Эта профилактическая жесткость охраны была направлена на подавление любой ненужной активности среди арестантов, а то кто его знает, что у этих матерых зэчар на душе. Многие из них, пока суд да дело, провели в СИЗО по два года, а то и поболее, а ну как рванет кто-нибудь из них на прорыв, в безумной надежде хоть на миг обрести такую сладкую и далекую свободу. Уйти, конечно, никто не уйдет, но гоняться потом за ними по перепутанным плотной паутиной путям, рискуя поломать себе ноги о шпалы, больших охотников нет. Нет уж, лучше сразу всем показать, что охрана бдит и дергаться тут совершенно бесполезно.
Состоявшийся месяц назад суд впаял Егору четыре года колонии общего режима. Прокурор просил для него пять лет, но судья, найдя в деле смягчающие обстоятельства, дал четыре. Ну что же, и на этом спасибо. Последние месяцы в СИЗО для Егора были спокойными и в чем-то даже комфортными, если, конечно, можно назвать комфортным пребывание в заключении. Тюремный опер Манткулов, после жестокого побоища в пресс-хате и вызволения Егора из карцера, его уже больше не трогал, а сокамерники из новой хаты очень уважали и даже гордились тем, что местная знаменитость Каратила сидит с ними рядом. Принявший такое активное участие в благополучном повороте судьбы Егора Антон, вскоре совершенно неожиданно для многих был выпущен из тюрьмы под подписку о невыезде. В его деле наметился положительный перелом. Терпила, заявление которого и было первопричиной его ареста, внезапно отказался от своих показаний, а на следователя, который вел его дело, оказывалось сильнейшее давление со стороны руководства. По всему было видно, что, скорее всего, все дело развалится, так и не дойдя до суда. Ночью, перед самым выходом на свободу, Антон зашел в камеру к Егору попрощаться. Они вдвоем сидели на нарах в углу камеры, на месте Егора, и тихо разговаривали.
— Ну все братан, бывай, я завтра выхожу на волю, хватит уже мне тут как на курорте париться, дела не ждут. Я все, что мог, для тебя сделал, теперь твоя дальнейшая судьба зависит только от тебя, — после короткого обмена приветствиями и нескольких общих фраз сказал Антон.
— Спасибо, Антон, я очень ценю твое участие в моей судьбе, — начал было Егор.
— Да ладно пустое, чего уж там, — останавливая поток благодарностей, махнул рукой Антон. — Ты как на зону попадешь, сразу себя поставь нормально. Там тебе заново придется доказывать всем, чего ты стоишь.
— Ничего, справлюсь.
— Да я и не сомневаюсь. На суде тебе много дать не должны, статья у тебя не тяжелая. Поэтому, я тебе дам один адресок, ты потом так выйдешь, забеги туда, я тебе неплохое занятие найду. Мне в бригаде такие, как ты, пацаны нужны.
— Не хочу тебя обманывать, Антон, — отрицательно покачал головой Егор, — я с криминальной темой решил завязать. Выйду на волю и буду строить свою жизнь совершенно по-другому.
— Да ты не торопись, — Антон хитро усмехнулся и, качнув головой вправо-влево, громко хрустнул шейными позвонками, — время подумать у тебя еще будет. Со своей старой бригадой ты разошелся, ведь так? И разошелся ты с ними не очень хорошо, а проще говоря, они тебя развели, подставили как последнего лоха и кинули ментам не съедение.
Егор только молча кивнул — против очевидного не попрешь.
— Ну вот, по всем понятиям, когда ты вернешься обратно, ты должен будешь с них спросить за такой гадский кидок. Правота здесь на твоей стороне, и любой разбор с авторитетным человеком это подтвердит. Но в нынешнее время один в поле не воин, и какой бы ты там не был крутой каратист, в войне против толпы ты не выстоишь. А я тебе предлагаю стать членом моей бригады, и тогда мы вместе выпотрошим твоих бывших дружков так, что они и пикнуть не посмеют. В этом городе все знают, чего стоит моя бригада. Так что ты сейчас ничего не говори, а там дальше видно будет…
