Вячеслав Денисов - Презумпция виновности
– Вы мерзавец, – твердо произнесла она.
– Несомненно, – тут же согласился Кряжин. – Но ваша проблема в том, что вы не представляете, какого масштаба я мерзавец. Ошибка в заключении – как люблю я говаривать, исправляя ошибки в выводах своих коллег. Так сколько?.. – Не дождавшись ответа, под оглушительное молчание притихших холмских сыщиков советник встал со стола и растянул под воротником галстук. – Итак, она звалась Татьяна. Впервые именем таким страницы страшного романа мы своевольно освятим.
– Не юродствуйте, – беззвучно дернулись ее побелевшие губы.
– Бросьте. Ей рано нравились романы, они ей заменяли все, она влюблялася в обманы и старых дев, и Пуаро…
– Пошло. Мне никогда не нравились эти пахнущие нафталином персонажи.
– Зато вы многому научились у их антиподов, – сказал Кряжин. – Удача сама плыла вам в руки. Вам чудились сияющие огнями улицы Москвы, и вы, вступающая в их блеск из черного лимузина. Сколько вам предложили за продажу Пикулина? Двести тысяч?
– Вы сумасшедший.
– Я слышу это всякий раз за неделю до того, как сажусь писать обвинительное заключение, впоследствии признаваемое судом обоснованным. Как на вас вышли? Впрочем, я поторопился с вопросом. Я знаю ответ. Они на вас вышли так же, как и я. Нашли дядю Пикулина – Шельмина, а тот сдал им ваш адрес вместе с вашими отношениями. Правда, вам пришлось некоторое время поупорствовать. Но дырка в диване от пули может являться одновременно и алиби для вас. Вы так и сказали – «они стреляли в меня!». В смысле – пугали. И вы придумали историю о двух отморозках с большим пистолетом. Они-де выбили дверь среди ночи, вломились, а потом один другому говорит – «Федя, а мы ведь ошиблись. Зря дверь ломали. Тут же ничего нет из того, что можно украсть. Разве что вот эта фотография картины Клода Моне «Дама в саду». Ее мы, поторговавшись, можем сдать продавцам товара «Все по 10 рублей».
Пройдясь мимо женщины, Кряжин резко склонился и зашептал ей прямо в ухо:
– Здесь не Москва! Но мне кажется, что даже в Холмске разбойники, прежде чем куда-то ломиться, выяснят, есть ли в квартире ценные вещи! Самая же ценная вещь на тот момент были вы, но к вам пришли не до столбняка пьяные насильники!
– Что значит – «не до столбняка пьяные»? – Лазоревые озера за огромными линзами вспыхнули яростным огнем.
– Сколько предложили за сдачу Пикулина? Триста тысяч? Не говорите, что больше, я не поверю.
– Следователь, вы самый отвратительный негодяй, которого я только видела. – Губы ее, поджавшись в куриную гузку, свидетельствовали о том, что война предстоит затяжная и кровопролитная.
– Вас раззадорила моя шутка с пьяными насильниками? – удивился Кряжин. – Не обижайтесь. В этом городе охмурили не только вас, библиотекаря. Я знаю даже одного представителя власти, который купился на обещание троих представительных людей из синего «Мерседеса». Кстати, вы знаете их дальнейшую судьбу после того, как они вас покинули? Один, тот, что в коротком черном пальто, сошел с ума, второго, в синих джинсах, сожрали волки под Гурьяновом, а третий, в черной кожаной куртке и черной шапочке, сидит и рассказывает, как вы помогали им заманивать в ловушку Пикулина. Он же был за главного у них, верно? Это он уговаривал вас плюнуть на таксиста и пойти навстречу судьбе не жалкой провинциальной бесприданницей, а бизнес-леди с зажатым в руке чеком на многие тысячи?
Остановившись над библиотекарем, советник проронил:
– И я сейчас думаю над тем, кто из вас раньше начнет предавать. Вы видите – я не веду никакой хитрой игры. Я просто говорю – меня интересует, кто первый изложит свои откровения на бумаге. Ваш спонсор в черном пальтишке, когда я уезжал, уже начал строчить. Но вы в более выгодном положении. Вам сейчас нет необходимости кидаться на дверь камеры с кулаками – «Вызовите ко мне следователя, я все расскажу».
Советник закурил вопреки правилам поведения в библиотеке.
– А пять часов вы упомянули потому, – продолжил он, – что в пять часов Пикулин звонил не вам, а коллеге Сопьяну, и с ним же договорился о встрече. Он хотел переждать у него несколько ночей. Пикулин собирался у Сопьяна осесть. И ему не было необходимости звонить вам. Такие дела. В связи с этим возникает резонный вопрос – а звонил ли вам он?
Женщина посмотрела куда-то в угол, а потом быстро отвела взгляд, словно именно там крылись доказательства ее неожиданного разоблачения.
– И сейчас я могу с уверенностью сказать – он вам не звонил. Александр Пикулин не мог звонить вам в пять часов и сообщать о времени прибытия, потому что за несколько минут до этого, возможно – в пределах не более чем получаса, он договорился на схрон у Сопьяна. А в восемь часов он не мог звонить вам, потому что в это время ему было совсем не до назначения вам романтического свидания.
Желябин, уже начинающий привыкать к неожиданному, покосился на женщину. И тут же услышал еще одну новость. Кряжин:
– Это вы ему звонили.
Сидельников:
– По просьбе московских гостей. Им нужно было затянуть Пикулина в сеть. Те, что якобы врывались к вам в квартиру, в квартиру вашу не врывались. Они приезжали задолго до этого. Да, это они выбивали дверь, но днем. И в диван стреляли днем, через подушку.
Кряжин:
– Подушку капитан МУРа нашел в передней, на пуфике, когда вы одевались в другой комнате. Она словно там и была. Некогда было выбрасывать или это была ваша любимая думочка? Сидельников так и сказал – с чего бы диванная подушка лежала в прихожей на мягком и без того пуфике? А соседи шум взламываемых дверей слышали в четыре часа дня.
Сидельников:
– А ночью шума они не слышали. Ни треска, ни выстрелов.
Она перестала смотреть перед собой, и теперь два голубых озера, едва не расплескиваясь, метались от ботинок одного к ботинкам другого. Библиотекарь уже дошла до того состояния, когда уверять следователя в его ничтожестве бессмысленно, а смотреть в глаза еще боязно. Критический момент, именуемый в следственной практике «позитивным кризисом допрашиваемого».
Кряжин снова сел на стол, и теперь тот протяжно застонал.
– Я вам кое-что объясню. Ваша вина заключается в том, что вы вступили в сговор с преступниками. Но до сего момента это не повлекло тяжких последствий. Если, конечно, Пикулин не вывихнул ногу, когда прыгал с балкона. Но вы знали, что его ищут преступники, видели их оружие и реально представляли их социальную опасность. А потому будете судимы. Но, повторяю, от этого еще никто не умер. Однако это может произойти в любой момент, – Кряжин играл, наслаждаясь. Его ложь о живом главаре преступной группы, пишущем явку с повинной, его танец на лезвии бритвы с библиотекаршей, когда он выдавал желаемое за действительное, – все это имело успех, хотя изначально шансы рассчитывались как пять процентов против девяносто пяти не в пользу советника. И теперь он, чувствуя, что лед тронулся и река пошла, упивался своей маленькой, но победой. – Вам дать какой-нибудь чистый формуляр, чтобы вы его заполнили?
– Я напишу.
Он рассчитывал на согласие, но не на такое вдумчивое. Эта женщина действительно была запрограммирована на жизненные неудачи, а потому крах переживала стоически.
– Так сколько вам заплатили?
– Двадцать пять тысяч.
Кряжин развернулся и насмешливо посмотрел на Желябина:
– Любовь в Холмске действительно столько стоит?
– Долларов! – вскричала она, поправив едва не слетевшие очки.
Советник смотрел на нее долго, пытаясь разглядеть в этих больших озерах дно.
– Тогда это, конечно, меняет дело.
– Всех всегда интересовал вопрос – как создавался первый человек, – философствовать на переднем сиденье «Волги» было куда приятнее, чем внимать этой философии с заднего. Морозец наступал, на прогрев двигателя времени постоянно не хватало, и Желябин с Георгиевым ежились, пытаясь согреться курением. Но Кряжин, говоря, тоже курил, и потому, чтобы не задохнуться, приходилось держать стекла приспущенными. Печка работала на впереди сидящих, ветер прорывался сквозь щели, милиционеры мерзли, а советник размышлял: – Мне же всегда хотелось посмотреть, как создавался человек второй. И дело, ребята, не в банальном похотливом любопытстве, а в профессиональном интересе. Что переживают люди, стремясь к лучшему? Всего тридцать минут назад вы имели возможность убедиться, как это происходит. Постоянно находясь в качестве свидетеля-регистратора при зачатии, совершенстве и кончине каждой криминальной мысли, я стал привыкать к тому, что каждое преступление, помимо своей финансовой подоплеки, имеет целью еще и реализацию межполового влечения. Вдумайтесь сами – ради чего совершаются все без исключения преступления?
Они планируются и реализуются с одной-единственной целью – получение гарантий полной финансовой независимости от окружающего мира для реализации более крупной цели: межполовых взаимоотношений. Даже замшелый импотент, обогащаясь, тайно лелеет мысль о том, что когда-нибудь он накопит достаточно для того, чтобы поиметь ту, которую… Точнее – всех их. Но простого влечения без финансовой независимости, как и обогащения без цели общаться с женщиной, не существует.
