Марина Воронина - У смерти женское лицо
Внезапно на нее упала чья-то тень. Катя вскинула глаза и увидела старого знакомого.
— Господи, опять! — простонала она. — Ну, чего тебе надо?
— Потанцуем? — предложил очкарик, пытавшийся изнасиловать Катю в первый же вечер ее работы в клубе. Он был сильно пьян. И когда только успел, подумала Катя, осторожно оглядываясь по сторонам. На них никто не смотрел, да и очкарик своей задницей почти полностью отгородил ее от зала.
— Сейчас ты у меня станцуешь, — мрачно пообещала Катя, вынимая пистолет. — Танец маленьких лебедей. Я вижу, ты уже поправился, так что, если ты протанцуешь до самых дверей, ничего страшного с тобой не случится.
— А если не протанцую? — спросил очкарик, не трогаясь с места. По губам его блуждала полубезумная улыбка уже наполовину отключившегося человека, и Катя поняла, что для того, чтобы заставить его воспринять направленное на него оружие всерьез, его придется просто пристрелить, как собаку, прямо здесь, в битком набитом зале ресторана. Она испытывала сильнейшее искушение поступить именно так (нет человека — нет проблемы), но понимала, что это будет уже чересчур. — Только не говори, что ты меня застрелишь, крошка, — словно прочитав ее мысли, продолжал очкарик, и Катя подумала, что он, возможно, вовсе не так пьян, как кажется. — Я предлагаю тебе нежную дружбу. Поверь, это немало. Мы оба погорячились не так давно, но, как гласит народная мудрость, кто старое помянет, тому глаз вон.
— Терпеть не могу народную мудрость, — призналась Катя, убирая пистолет, — но она же утверждает, что тому, кто старое забудет, следует выбить оба глаза. Это жестокий старый мир, приятель, но он понемногу меняется к лучшему, так что я не стану лишать тебя зрения, а ограничусь зубами.
— Какие речи! — воскликнул очкарик, осклабляясь. — Много о себе думаешь, потаскуха. Ну признайся, сколько ты берешь?
Катя вынула из-под куртки рацию, щелкнула переключателем и спокойно сказала в микрофон:
— Говорит Птица. Пришлите в зал двух человек забрать тело.
Очкарик наклонился к ней, опершись широко расставленными руками о стол.
— Детка, — доверительно сказал он, дыша Кате в лицо перегаром, — ты не знаешь, с кем имеешь дело. Здешние мальчики меня пальцем не тронут. Если я попрошу, они тебя еще и подержат, пока я...
Договорить он не успел, потому что Катя, коротко размахнувшись, врезала ему увесистой рацией прямо по зубам, как и обещала. Очкарик коротко взвизгнул и отшатнулся, прижимая обе ладони к рассеченному рту. Потом он осторожно отнял ладони от лица, сложил их лодочкой и... действительно выплюнул в них два зуба.
— Черт, — сказала Катя, вставая и кладя рацию на стол, — вот это да!
Настроение ее сразу улучшилось — организм давно требовал решительных действий, а Катя никак не могла придумать, чем бы его занять. «Какой там, к черту, секс, — подумала она, беря за горлышко графин с холодным чаем, — разве секс может сравниться с этим?!»
— Сшфука, — сказал очкарик, и на его перемазанной кровью физиономии медленно проступило уморительное выражение тупого изумления, похоже, он не ожидал таких звуковых эффектов. Катя едва не расхохоталась, но тут ее приятель потащил что-то из внутреннего кармана пиджака — да нет, черт возьми, из висевшей под мышкой кобуры! — что-то ненормально длинное, и Катя вдруг поняла, что это пистолет с глушителем.
В зале грохотала музыка, публика пялилась на ляжки танцовщиц, ожидая начала стриптиза, и на незаметный угловой столик никто не обращал внимания. Краем глаза Катя заметила двух спешащих со стороны казино охранников. Они вертели головами, отыскивая эпицентр беспорядка и не находя его. «Не успеют», — подумала Катя, занося графин над головой. Очкарик бешено рванул зацепившийся глушителем за подкладку пиджака пистолет, и Катя даже в темноте, даже под линзами очков разглядела, какие белые, совершенно безумные у него глаза. Подкладка затрещала, и огромный «стечкин», казавшийся еще больше из-за навинченного на ствол глушителя, выскочил наружу, как пробка из бутылки. Одновременно с этим графин описал в воздухе стремительную дугу, напоминавшую траекторию падающего метеорита, и с треском лопнул, разбившись о плешивую макушку очкарика. Осколки хрусталя брызнули во все стороны, Катю окатило холодным чаем, очки Катиного приятеля косо повисли на одной дужке, а пистолет с тяжелым стуком упал на скатерть. Катя отбросила в сторону звякнувшее горлышко графина, быстро схватила пистолет и направила его в живот своему противнику.
Впрочем, последняя мера была излишней — очкарик тихо и мирно опустился на пятую точку. Садясь, он не попал своим афедроном на край возвышения и грузно упал на спину в проходе. Катя быстро прикрыла пистолет полой своей широкой куртки и села, но никто по-прежнему не обращал внимания на происходящее в темном углу безобразие: на сцене, совершая томные телодвижения, уже раздевалась Ника Холодова, она же Нинка Холодцова — суперзвезда, любимица публики... Впрочем, тело у нее действительно было завидное и без всяких посторонних дырочек. Катя не любила Нинку — она была природной дурой и даже не священной коровой, а просто коровой, но сейчас была ей искренне благодарна.
Охранники наконец сориентировались в пространстве и приблизились к столику.
— Я куплю вам по компасу, ребята, — пообещала Катя. — Заберите это тело.
Один из охранников нагнулся, всмотрелся в «тело» и тяжело вздохнул.
— Опять, — сказал он. — Ну, ты даешь, Птица. Надо же, как он на тебя запал... Только зря ты с ним так. Тот еще козел. Может поквитаться. Уж лучше бы ты с ним трахнулась, честное слово.
— Уж лучше я с ежиком трахнусь, чем с ним, — ответила Катя.
— Дело хозяйское, — пожал плечами охранник. — Только на твоем месте я бы жил с оглядкой. Смотри, напоет он чего-нибудь Голове...
— Кому? — переспросила Катя.
— Голове, — повторил охранник. — Ты что, не знаешь, на кого работаешь? Ну, ты даешь, Птица. Одно слово, тундра. Берем, Санек.
Они взвалили очкарика на плечи и поволокли к выходу, стараясь делать вид, что их тут и вовсе нет, и оттого выглядели довольно комично. Кате, впрочем, было не до смеха. Она смотрела им вслед, переваривая только что полученную информацию и поглаживая под курткой тяжелый трофейный пистолет. Прикосновение к холодному гладкому металлу успокаивало.
«Вот как, — думала она, — значит, Голова. Что ж, Алексей Петрович, приятно познакомиться. Я — Катя Скворцова, она же Воробей, она же Птица, она же тундра. Тундра и есть. Дремучая. Вечная мерзлота и вечный наивняк. А вы, значит, Голова. Что ж, как говорится, век живи — век учись. Я уже узнала про вас много интересного, но мне почему-то кажется, что главные открытия еще впереди. Зато теперь не стыдно будет с людьми разговаривать. На кого, скажут, работаешь? Да на Голову, на кого ж еще... Солидно. А главное, сразу понятно. Всем понятно, кроме меня. Ну, я-то тундра, мне простительно...»
Что-то привлекло ее внимание — какое-то странное ощущение в кончиках пальцев, которыми она продолжала поглаживать пистолет. Казалось, что что-то не так с этим пистолетом, чего-то в нем не хватало, чего-то важного и неотъемлемого. Он был гладким там, где, насколько помнила Катя, должна была ощущаться некоторая шероховатость. Сосредоточившись на этом ощущении, она наконец поняла, в чем дело: с пистолета был аккуратнейшим образом спилен серийный номер.
Катя осторожно извлекла пистолет из-под стола и внимательно изучила его со всех сторон. Она была права — серийный номер отсутствовал, зато обойма была полна и глушитель, насколько она могла судить по его внешнему виду, находился в полной исправности. Катя усмехнулась — стоило ей пересечь границу, как пистолеты опять посыпались на нее дождем. «Через пару лет, — подумала она, — когда коллекция пополнится, подарю ее какому-нибудь провинциальному музею криминалистики. Главное — самой не попасть в витрину этого музея». Она переложила свой «Макаров» в карман куртки и осторожно втиснула тяжелый «стечкин» с глушителем в наплечную кобуру. Теперь для полного счастья не хватало только милицейского рейда. Подумав об этом, Катя поплевала через левое плечо и стала наблюдать за залом.
Ей и в голову не могло прийти, что за ней тоже наблюдают.
Щукин тяжело вздохнул и прошелся из угла в угол по кабинету, дымя сигаретой. Голубой дымок тянулся из-за его левого плеча, словно отечественный предприниматель Алексей Петрович Щукин вдруг (по воле некоего злого волшебника) превратился в маленький и очень озабоченный локомотив. Наконец, приняв, видимо, какое-то решение, он резко остановился напротив сидевшей в кресле для посетителей Кати и по своей всегдашней привычке присел на краешек стола. Катя подумала, что именно из-за этой его привычки стол в модерновом кабинете Щукина оставался старый... Ну, может быть, не старый, а просто старомодный — огромное, как танковый полигон, чудовище с массивными тумбами и крышкой из полированного красного дерева — никакого пластика, никаких новомодных соединений на соплях, никакого так называемого евростиля, сплошное старое доброе дерево, зашипованное крест-накрест, посаженное на деревянные же нагеля и щедро промазанное столярным клеем. Это был солидный и добротный стол начальника золотых доперестроечных времен, на нем смело можно было сидеть, лежать, а также заниматься любовью или строевой подготовкой — кому что по вкусу.
