Большая игра - Сапожников Борис Владимирович
– Но я так понимаю, вы этим советам не внемлете? – Сейчас вопрос задал Струве, лишь на секунду опередив меня.
– Есть цель, поставленная перед нами, и мы должны продолжать путь. Хивинский хан нам уж точно не указ.
На опасности графу, по всей видимости, было абсолютно наплевать – он видел перед собой лишь цель, остальное значения не имело.
Глава 5
Якуб-бек
Мы свернули лагерь под стенами Хивы в тот же день, сразу после аудиенции у хана. Работали споро, хотя и постоянно оглядывались на солдат Саид Мухаммеда, окружавших нас. Однако те не проявляли никаких эмоций – собственный лагерь они сворачивать не собирались. Все так же разносились над шатрами и навесами для лошадей их песни под струнный перебор или наигрыш дудок. Шкворчали на шампурах куски мяса, а в котлах булькал шулюм. Мы со всей возможной скоростью двинулись в обход городских стен – пускать нас внутрь никто не собирался.
На то, чтобы обойти Хиву, ушел почти весь день – на этот раз Обличинский решил держать путь без остановок, пока мы не отойдем от города как можно дальше. Все с ним были полностью согласны. Никто не протестовал, даже втихомолку.
Наша экспедиция достаточно быстро продвигалась к Ургенчу – большому городу, расположенному примерно посередине между Хивой и берегами Амударьи. Здесь путь наш пролегал уже не через пустыню, а по вполне обжитым местам. Нам навстречу попадались небольшие караваны верблюдов и отдельные всадники. Пару раз видели длинные вереницы бредущих рабов, среди которых были и русские лица, но на них мы старались просто не обращать внимания. Нападать на рабские караваны себе дороже, их охраняли сильные отряды хивинского хана, одетые и вооруженные почти так же, как те, кого мы видели во дворце Саид Мухаммеда. Неприятно было отводить глаза, чтобы не встречаться взглядом с соотечественниками, попавшими в рабство, и стократ хуже понимать – ты ничем не можешь помочь им.
Отъехав от стен Хивы, мы смогли наконец продолжить тренировки, однако их пришлось несколько сократить. В пути теперь больше времени, без дневных остановок. Я гонял своих людей до седьмого пота, и никто не сказал мне слова против – все понимали: скоро нам, возможно, придется сражаться, и вовсе не на арене. Мы сбивались плотной группой, плечом к плечу, прикрывая друг друга, каждый контролируя свое небольшое пространство. Я рубил секачом – преимущественно вертикально, чтобы не задеть товарищей, но иногда делал широкий замах, чтобы отпугнуть воображаемого врага, и тогда стоявшим рядом со мной приходилось пригибать головы. Корень сплетал двумя клинками смертоносную вязь. Он единственный, кто покидал наше построение, выбегая для быстрых атак и тут же возвращаясь. Армас с Вахтангом непрерывно стреляли, превращая мишени из мешков, расположенных на некотором удалении, в решето или подушечку для булавок. И лишь Дорчжи стоял на месте, почти не двигаясь, его главной задачей была оборона – не подпускать к стрелкам врага на расстояние удара саблей. В общем, обычная тактика для массовых сражений, а их частенько устраивали на Больших играх, чтобы отсеять часть команд, еще не успевших заслужить себе имя.
Как-то после тренировки растянувшись на ковре, кинутом прямо на нагретую солнцем землю, Корень неожиданно привлек мое внимание. Мы предпочитали ночевать вне палатки, где к утру становилось просто невыносимо душно, и спали на расстеленных коврах вокруг костра.
Не так далеко от нас точно так же валялись, кто на ковре, кто на попоне, драгуны Обличинского.
– Я знаю вон того драгуна, – кивнул мне Корень. – Долго приглядывался к нему и теперь точно говорю – знаю. Это сват моего кума из соседней деревни. Он приходил к сестре моей младшей с будущим кумом, сватался. Только тогда он казак был, не помню уже из какого полка, но наш – запорожец, точно говорю. Да и вон того, – он указал подбородком на сидящего у самого костра, протянув руки к пламени, пожилого драгуна, – я на свадьбе видал. Он тогда помоложе был, конечно, и тоже казак.
– Интересное дело, – задумчиво протянул я. – Завтра поговорю на этот счет с Обличинским. Так ты думаешь, что не всех казаков из армии турнули после роспуска казачьих войск?
– Что не всех – это ты не хуже моего знаешь, командир, – усмехнулся Корень, раскуривая трубку. – Уральский генерал-губернатор наплевал на царев указ и все казачьи полки переименовал в драгунские. Но я не слышал, чтобы еще кто-то так же сделал.
Я откинулся на ковер, заложив руки за голову. О казаках как-то совсем не думалось, как и о Якуб-беке. Интересно, приснятся ли в эту ночь крымские сны или они надолго оставили меня в покое?
Самым позорным итогом нашего поражения в Крымской кампании стал роспуск казачьих войск – всех без исключения. Это был один из самых тяжелых для России пунктов Парижского мирного договора, и, как бы ни бились над ним наши дипломаты, страны-победители настояли на нем. Уверен, не без помощи Ордена, результаты расследования которого стали главным обоснованием этого пункта.
Один из первых указов Александра II, взошедшего на престол после смерти отца, гласил о роспуске казачьих войск. Император стремился как можно скорее закончить тяжелую для России войну и решил согласиться на все требования Британии и Франции. Самым главным курьезом Парижского конгресса стало то, что представителей Турции на него даже не пригласили. В общем, конгресс и ставший его итогом мирный договор оказались, наверное, самым большим поражением российской дипломатии. Империя, конечно, не потеряла никаких земель, что уже не столь скверно, однако нам пришлось выплатить громадные контрибуции, опустошившие и без того не слишком полную после нескольких лет войны казну. Россия почти полностью потеряла контроль над Черным морем, хуже того, ей запретили держать там свой флот. Севастополь, почти до основания разрушенный многочисленными бомбардировками врага, нельзя было восстанавливать, так как флотские базы на берегах Черного моря нам также иметь запрещалось. Войска в Крыму ограничивались несколькими гарнизонами в ключевых городах. К тому же необходимо было платить за аренду построенной британцами узкоколейки из Балаклавы в пригород Севастополя, хотя никто ею, понятное дело, не пользовался.
И все равно главным ударом по России были не контрибуции, не вытеснение с Черноморского бассейна, а именно роспуск казачьих войск. Это ослабило нашу страну до крайности – особенно на границах, породило огромное количество озлобленного на власть, царя и само Отечество народу. Для замирения большей части станиц, превратившихся в одночасье в деревни, пришлось двигать проверенные Крымской войной полки. Многие казаки разбежались по лесам, став обыкновенными разбойниками, – только такими, которые очень хорошо умеют прятаться и нападать из засады.
Лишь у уральского генерал-губернатора хватило воли наплевать на царский указ, переименовав казачьи полки Яицкого войска в драгунские, а станицы – в воинские поселения. Так что там для казаков ничего не изменилось, даже мундиры остались прежними.
Но куда хуже обстояли дела в иных частях империи. Много где лилась казачья кровь – не за царя и Отечество, а ради былых привилегий и из-за нежелания вольного народа идти под ярмо крепостного права. Ведь помещики очень быстро оценили выгоду появления новых сел и деревень на месте казачьих станиц. Не желавших мириться со своей участью казаков сгоняли с земли, нередко при помощи войск Землю эту тут же покупали местные помещики и быстро заселяли на них своих крепостных. Те же из казаков, кто хотел остаться при своем хозяйстве, вынуждены были признавать крепостными себя и свои семьи. Их презирали и ненавидели товарищи, зато защищали власти, а помещики часто набирали из таких нечто вроде личной гвардии, которой весьма гордились.
За пять лет, прошедших с Крымской кампании, ситуация более-менее успокоилась, крупные восстания подавлены, мелкие – тем более. И о казаках теперь старались просто не вспоминать.
