Андрей Воронин - Комбат в западне
— Чего же здесь доброго? — засмеялся Бородин, но тем не менее пересел на сиденье.
Автобус не спеша выехал за ворота аэродрома, помчался по бетонке, затем выехал на шоссе и уж там развил скорость. Бородин тронул за плечо Свиридова.
— Вадим Семенович не любит когда так носятся.
— Не любит, не любит… А что делать? Наверное, ему уже остохренели эти перелеты, дорога и все такое прочее, хочет скорее добраться до лагеря.
— Это ты верно сказал.
— Насчет чего?
— Насчет лагеря. Самый настоящий концентрационный лагерь для «новых русских».
— Но сейчас мы везем не русского.
— А какая разница — русский, китаец, немец? Главное, чтобы из него можно было деньги выжать — Выжмем, выжмем. Там ребята веселые, они света мало видят, издеваться начнут, голодом морить, жаждой мучить и всякими такими штучками. В тюрьмах поднаторели, мастера своего дела.
— А мне спать хочется, — сказал Бородин, — я бы тоже не отказался вздремнуть пару-тройку часов.
Но думаю, нам это не светит.
— Почему не светит?
— Завезем француза, посадим в клетку и поедем в пансионат отдыхать. А через пару дней опять в Москву. В Москве, Серега, мне больше все-таки нравится.
Как-то спокойнее. А под землей я чувствую себя вообще хреново, хуже чем Чурбаков в самолете.
— Да, и мне там не нравится. Как-то угнетают все эти сваи, перекрытия, потолки, все эти клетки." Ржавчина, запах гнилой воды, ужасно действуют на нервы. Такое впечатление, что где-то на том свете находишься.
— А представляешь, военнопленные там по году по два сидели?
— Не сидел там, Паша, никто год или два! Дохли они там, как тараканы. Пару месяцев поработали — ив расход. Новых привозят, те работают.
— А что там вообще делали — в этих каменоломнях?
— Цеха какие-то были. То ли снаряды, то ли бомбы какой-то дрянью начиняли.
— А кто вообще разведал про эти подземелья?
— Как это кто — Чурбаков. Вернее, он давно знал об их существовании, а обустроил все, когда на свободу вышел. Надо же было где-то базу делать. Завернулся он на этой тюрьме. Ты бы, Паша, семь лет оттрубил, так тоже на тюрьмах завернулся бы.
— Если бы я отсидел семь лет, думаю, я бы тех, кто меня туда засадил, возненавидел.
— Так и он ненавидит. Свою собственную тюрьму устроил — удобная штука, действует безотказно.
— Да, безотказно, проколов пока не было.
Микроавтобус свернул с шоссе.
— Ну вот и приближаемся, — почувствовав, как вздрагивает на выбоинах дороги автомобиль, пробормотал Бородин.
— Как бы наш клиент не проснулся.
— Думаю, он проснется через час или через два.
— Значит проснется в клетке, — констатировал Свиридов.
* * *Жак Бабек открыл глаза, потряс головой и забормотал по-французски. Два охранника стояли рядом с клеткой. Услышав иностранную речь, они громко и нагло расхохотались, Жак Бабек перевернулся со спины на живот, встал на колени и принялся оглядываться.
— Где я? Где я! — вначале по-французски, а затем по-русски воскликнул он.
— Ты в «Янтарной комнате». Ну как, нравится тебе? — услышал он знакомый голос.
— Где я? — вновь воскликнул Бабек.
— Я же тебе говорю, в «Янтарной комнате». Ты хотел ее увидеть — смотри. Она твоя.
Вадим Семенович сидел на стуле шагах в семи от клетки. Свет прожектора на него не падал, он находился в тени. Жак Бабек на четвереньках подполз к решетке, вцепился руками в прутья и принялся трясти.
— Антрэ, откройте, откройте! Выпустите! — путая французские и русские слова вопил он.
— Никто тебя не выпустит, — раздался из темноты голос Чурбакова. — Вернее, за просто так, никто не выпустит. Но ты можешь, Бабек, обрести свободу. Ты можешь ее купить.
— Купить свободу? — наконец до француза дошло, что он взаперти, что он превратился в заключенного, в пленника.
Он заплакал, как ребенок. Его жирное тело тряслось, голова стучала о колени, руки скребли бетонный пол.
Но ни его слезы, ни его восклицания не производили на двух охранников никакого впечатления, они уже ко всему привыкли. И к стенаниям, и к слезам, и к молитвам относились абсолютно равнодушно, как человек, находящийся в теплом доме, относится к завыванию ветра и шуму дождя. Было в этом, конечно, определенное неудобство. Не очень приятно, когда за окном воет ветер, но поделать с этим ничего нельзя. И поэтому надо относиться к шалостям природы спокойно, равнодушно.
— Убивается? — сказал один охранник, толкнув в плечо другого.
— А что же ему делать? Скоро пить захочет, потом есть.
— Воды, воды! — закричал Жак Бабек.
— Знаете, месье Бабек, — раздался вежливо-приторный голос Чурбакова, — здесь все стоит денег, как на очень-очень дорогом курорте. Глоток воды стоит сто долларов.
— Но у меня нет с собой денег! Нет!
— Я думаю, деньги ты сможешь найти и даже сможешь найти столько денег, чтобы купить себе свободу.
Ни пить, ни есть ему не давайте, — сказал, обращаясь к охранникам Чурбаков.
Жак Бабек принялся оглядываться. И только сейчас до него дошло, что он не одинок. Справа и слева в железных клетках находились люди, скорее всего, такие же, как и он заключенные, узники страшного человека, фамилия которого Чурбаков. Но кому об этом он сейчас может рассказать? Кому пожаловаться? Нет здесь ни адвоката, ни секретарши, ни помощника.
Жак Бабек разрыдался, как ребенок. А затем принялся кататься по полу и истерично выкрикивать проклятия в адрес Чурбакова и призывать позор на свою собственную голову, на господа бога, который ослепил его, лишив разума и осторожности. Только сейчас, лежа на бетонном полу, он вспомнил предсказание астролога, сделанное еще в Париже. Это его жена, прослушав какую-то программу по радио, сказала, что его ждет большая сделка, но он должен быть предельно осторожен.
Сделка, как сейчас понимал Жак Бабек, не состоялась, а вот природная осторожность ему изменила, и он попал в лапы бандитов, самых настоящих, жестоких, расчетливых и хитрых.
Глава 12
Гуляя по набережной Москва-реки, полковник ГРУ долго и обстоятельно инструктировал Бориса Рублева, вводя его в курс дела, пытаясь не упустить даже самых мелких деталей. Комбат слушал молча. Затем возразил.
— Вряд ли что у меня получится.
— Понимаешь, Борис Иванович, мне больше надеяться не на кого, — сказал Бахрушин, резко поворачиваясь спиной к ветру.
Они говорили еще около получаса. Бахрушин время от времени посматривал на Комбата. Тот морщился, словно от зубной боли.
Полковник посмотрел на темные облака, пытающиеся закрыть ярко-голубое осеннее небо, и продолжил:
— Потолкайся по антикварам, Борис Иванович, пошуми. Поищи какие-нибудь ценности. Может, на тебя кто и клюнет.
— На меня клюнет? — рассмеялся Рублев.
— Ну а почему бы и нет? Ты мужик представительный, особенно если соответственно оденешься, как эти «новые русские», чтобы прикид был важный.
— Да на меня можно только бушлат надеть, это единственный прикид, который на мне хорошо сидит.
— Вот видишь, в рифму заговорил, — расхохотался Леонид Васильевич Бахрушин, затем остановился, облокотился локтями о парапет и стал смотреть на ярко-синюю осеннюю воду. — Все бежит, все изменяется, — сказал он.
— Это точно, — подтвердил мысль Бахрушина Борис Рублев.
— Так что мы с тобой договорились?
— Не могу отказать тебе, Леонид Васильевич, хотя на сто процентов уверен ничего у меня не получится.
Только смех вызовет мой прикид, как ты говоришь, да мое желание выглядеть богатым, эдаким «новым русским».
— Они, в принципе, все выглядят смешно и все по-своему оригинальничают. Так что не твоему прикиду, ни твоим манерам особо никто не удивится. Действуй.
Кстати, вот тебе список, — полковник Бахрушин наконец-то отдал бумагу. — И вот тебе фотографии Жака Бабека.
Комбат принялся рассматривать снимки.
— Яркий мужик, — сказал он, — запоминающийся.
— Вот и я думаю, что такой не проскользнет сквозь пальцы, обязательно кто-нибудь где-нибудь его да видел.
— А ваши люди, Леонид Васильевич, чем заняты?
— Тоже ищут.
— А этот, кого вы хотите мне дать, он что, нормальный парень?
— Альтов? Вполне нормальный. Смышленый мужик.
Молодой, правда, еще необстрелянный, но зарекомендовал себя с лучшей стороны.
— Плохо, что необстрелянный, — хмыкнул Борис Рублев.
— Но в нашем деле иногда можно и не стрелять. Это не самое главное для разведчика.
— Да я понимаю, это так, к слову, — улыбнулся Рублев, вытряхивая из пачки сигарету и предлагая Бахрушину.
— Ну ладно, давай. Хотел уже не курить, но не могу отказать себе в удовольствии.
Борис Рублев видел, что полковник Бахрушин нервничает, что ему не по себе, но помочь ничем своему другу не мог. А то, что они с Бахрушиным уже были в очень дружеских отношениях ни для Комбата, ни для Леонида Васильевича не было секретом. Хотя в общем-то мало общего было между этими мужчинами, разве что в достижении цели они были едины. Ни тот, ни другой не останавливался на полпути, но достигал каждый цель по-своему, только ему одному свойственными способами и, естественно, действиями.
