Илья Рясной - Большая стрелка
— А когда он будет? — спросил Художник.
— Завтра.
— На поезде?
— Обижаешь. Самолетом.
— То, что он армянами подмазанный, с самого начала ясно, так что какое решение будет — тут сомнений нет. Ну, а дальше что?
— За Гариком и закон. И сила.
— Ага, — согласился Художник. — Сила есть, ума не надо.
— Ты подумай, как вести себя, — посоветовал напоследок Тимоха. — Только думай не слишком долго.
— Я подумаю.
Теперь, когда Хоша исчез, все вопросы решались куда проще. Интересно, но пропажа Хоши никого не взволновала. Некоторые братаны попробовали поставить вопрос: куда делся главарь, но Художник быстро и четко поставил их на место. Родственников у Хоши, которых бы заинтересовала его судьба, не было. И милиция не горела желанием его увидеть. Вот только Галка, оставшись наедине с Художником, неожиданно сказала:
— Ты… Ты убил его, да?
— Ты что спрашиваешь, шалава? — грубо оборвал он ее.
— Я знаю. Чувствую.
— Жалеешь?
— Не знаю, — она задумалась. — Козел он… Но иногда бывал хорошим…
Она заплакала. Художник взял ее за плечи, встряхнул:
— Слушай меня внимательно. Если кому-нибудь проговоришься о своих умозаключениях — убью. Ты меня знаешь…
— Нет! Никому! — вдруг в порыве непонятной страсти она кинулась к нему, обвила его ногами. — Я тебя хочу, — зашептала она. — Я только тебя хочу!
В ту ночь она была в постели как бешеная… Гарик прилетел на следующий день после беседы с Тимохой. «ТУ-154» замер у здания аэровокзала. Из него потянулись цепочкой люди. Подмосковного вора в законе ждали встречающие — воровской положенец Тимоха и трое шкафов в камуфляже из охранного агентства. Гарик прилетел со своими подручными — одним невысоким, плотным, со сломанным носом, и другим — десятипудовым громилой.
Расположился он в трехкомнатном номере люкс гостиницы «Интер». Быки устроились в двухместном номере рядом. , В принципе, телохранители не особенно были и нужны Гарику — что может случиться с гостем? Ничего.
Культурная программа на вечер уже расписана — стол в ресторане, девочки, куда без них. Поездка в Ахтумск была легкая и необременительная. А деньги за посредничество в решении вопроса очень хорошие.
Гарик вышел из рэкетиров. Жег недовольных утюгами и делал соски — это когда жертву суют головой в ванную, потом дают секунду вдохнуть воздуха и окунают опять. Организовал через закрытый аэродром в Жуковском переправку спецрейсами ворованных машин в Ереван. На зоне он вообще не был. Прикупил звание вора в законе за две сотни тысяч зеленых, как прикупают часть акций в процветающей фирме. Сперва «лаврушников» — новых воров, которых короновали вопреки всем законам, — старые воры не признавали, что явилось причиной кровавых разборов. Упрощение порядка коронования и так привело к тому, что воров в законе в России стало в два раза больше, чем во всем СССР, и большинство из них — лаврушники. Звание обесценивалось, но изменить ситуацию старые воры были не в силах, поскольку за младым поколением стояли деньги, сила. Кто из старых воров не хочет остаться на полустанке, глядя вслед уходящему поезду, должен подстраиваться. Так что Гарика короновали, и постепенно тот обнахалился так, что начал выступать судьей. И следовал принципу, который что у государевых, что у воровских судей процветал все больше — судить не так, как подсказывает совесть, а так, как заплатят.
В успехе мероприятия Гарик не сомневался. Он навел справки — вроде руднянские отмороженные, но живущие по понятиям. Проигнорировать стрелку они не смогут, поскольку это означает признать свое поражение. А не исполнить?
Это они вряд ли решатся.
— Ну что, в кабак? — сказал, потянувшись, Гарик, одернул двухтысячебаксовый пиджак. Он одевался всегда стильно, со вкусом и очень дорого.
— Не против, — кивнул его телохранитель. Они пошли к лифтовому холлу. Гарик вдавил кнопку. Двери открылись. И в лоб вору в законе уперся пистолет. Сзади с черной лестницы как привидения возникли еще двое со стволами.
Художник, упираясь в вора в законе стволом, предложил негромко:
— Пройдем в номер. Тихо, без вздоха. Кое о чем перетереть надо.
— Пойдем, — кивнул Гарик. Он слишком дорожил собой, чтобы рисковать.
Они вернулись в двухкомнатный люкс. Гарика усадили в кресло.
— А вот теперь слушай, — сказал Художник. — Может, в Москве лаврушники в чести. У нас же правилки, где решения заранее куплены, не устраивают. У нас культурный город.
— Ты хоть понимаешь, на что танком прешь? — спокойно осведомился Гарик.
Сколько раз выслушивал это Художник. Даже мелкая шваль становится в позу и бьет себя в грудь: «Ты знаешь, на кого наезжаешь?» Все знаем. Все понимаем…
— Тут твое слово ничего не значит, Гарик, — сказал Художник. — Уезжай.
На пистолете Макарова была самоструганая глушилка. Художник направил пистолет в голову вору в законе. И нажал на спусковой крючок.
Хлопок был довольно громким. Открыл глаза Гарик, поняв, что жив. Бра около него разнесло, пуля срикошетила и вошла в кресло.
— Это ты зря, — покачал головой Гарик.
— Не зря, — Художник нажал еще раз на спусковой крючок, и Гарик повалился на пол, всхлипнув и схватившись за ногу.
Его телохранители напряглись, но Шайтан и Армен, их держали под стволами, и дернуться те не могли.
— И еще послушай. До Москвы час лету. Будешь людей посылать со всякими глупостями, киллеров разных — мы тебя, достанем. Обязательно достанем, — Художник присел рядом с Гариком. — Как-то так получается, что мы всех достаем.
Он повернулся и выстрелил в плечо одному из быков, тот заскулил, сполз на пол. По плечу струилась кровь.
— Ничего, братцы славяне, — хмыкнул Художник. — Чурки вас вылечат.
Он резко обернулся и вышел из номера.
Он, Армен и Шайтан сбежали по ступеням черного хода. «Интер» знали как свои пять пальцев. Нырнули в машину.
— Дергаем, — сказал Шайтан.
Через несколько кварталов они скинули в тайник оружие, пересели в машину, в которой их ждала Галка. Вскоре они были на штабной квартире и глушили там виски. Теперь можно и передохнуть.
— Мы не слишком разошлись? — спросил дядя Леша. Он опрокинул в себя рюмку с виски и с хлюпаньем закусил соленой капустой.
— Нормально. Как только мы дадим слабину — нас съедят. На ликерку вон сколько глаз зарятся, — сказал Художник. — Нельзя давать спуску.
Гарик оскорблен. Чтобы ему не потерять авторитет, придется действовать. И что он сделает? Пошлет разборочную бригаду? Вряд ли что путное из этого выйдет. По воровским понятиям предъяву сделает? Тут у него позиции неоднозначные. Слишком многие помнят, откуда и кто он был. Кроме того, сейчас даже на зонах воров часто ни во что не ставят, не то что на воле.
Но ждать продолжения придется. Художник был в этом уверен.
— Наказать надо армян, — произнес он.
— Накажем, — заверил Шайтан.
— Это полезно, — кивнул дядя Леша.
— Долго все это будет продолжаться? — всхлипнула Вика. Она стала выглядеть хуже. Ничегонеделание угнетало ее. А осознание того, что под прошлым подведена черта, а будущее смутно, приводило ее в отчаяние. Она целыми днями слушала проигрыватель или раскидывала карты — то ли на судьбу, то ли на любовь.
Гурьянов в ответ только пожал плечами.
— Вот живешь так, — вздохнула она. — Хорошая работа и новая импортная машина. Одеваешься в хороших бутиках. Ты деловая женщина и считаешь, что навечно оседлала судьбу. И однажды лишаешься всего. Сидишь непонятно на чьей квартире, ждешь непонятно чего. Да еще какие-то маньяки идут по твоим пятам с топором… Я не хочу так, — она слабо улыбнулась и вытерла слезу.
— Так бывает, — сказал Гурьянов. — Мир однажды ломается, и ты перестаешь видеть себя в нем. А потом понимаешь, что жизнь продолжается, и что сам ты еще жив, и надо двигаться дальше.
У Гурьянова мир раскололся тогда, в 1991 году, когда он смотрел с пятого этажа на Лубянскую площадь, а в это время толпа бурлила внизу, скандировала «Смерть ГКЧП» и рушила памятник Дзержинскому. Это была точка, когда Советская империя перестала существовать. И солдаты империи, привыкшие не жалеть себя, свою жизнь, оказались лишними в этом новом мире.
Гурьянов сидел в кабинете заместителя начальника отдела Второго Главного управления подполковника Брагина.
— Вот так кончаются эпохи, — устало произнес Брагин. Гурьянов ничего не ответил. Он завороженно смотрел на толпу.
Это было 21 августа, когда беспомощный и глупый путч провалился, и сразу же были сданы последние позиции, на которых еще держался СССР.
Толпа время от времени подавалась вперед, к подъездам КГБ, и отваливала назад. Брагин сказал:
— Влеплю пулю первому, кто ворвется в мой кабинет.
— Не дурите, — поморщился Гурьянов.
— Уже все равно, — Брагин погладил лежащий на столе свой пистолет.
