Фридрих Незнанский - Последняя роль неудачника
Он уже часа два возился с колпачками и все чаще глядел по сторонам, потом быстро набрасывался на громоздившиеся пластмассовые бутыли. Все сильнее хотелось есть, и от теплого запаха мыла, от мерного стука насосов у цистерны клонило ко сну. Можно было подумать, что производство мыла требовало полной тишины — удивительно, но почти никто не открывал рта, кроме мастера, который время от времени обходил ряды, что-то коротко бросал одному или другому и снова исчезал.
Один раз пришлось остановить конвейер — появился Грищук. В дальнем конце цеха поднялся шум.
— Почему остановка? — ожил громкоговоритель.
Валентин вскинул глаза: молодые люди в окошке сурово глядели на неподвижный конвейер. Через минуту-две громкоговоритель выкрикнул фамилию:
— Мокрицын — в контору!
Какой-то рабочий небольшого роста вошел вслед за мастером в металлическую дверь, и оба возникли в таинственном окне. Последовал краткий разговор — снизу это смотрелось как пантомима: Мокрицын стоял, угрюмо понурив голову, а один из молодых людей, не глядя на него, быстро шевелил губами. Потом рабочий и мастер исчезли и скоро появились внизу.
Как в кино, подумал Валентин, глядя на окошко. Монтаж. Одна сцена, другая сцена. Молодые люди за стеклом были на одно лицо, оба подстриженные ежиком, оба примерно одного возраста, нельзя сказать чтобы симпатичные, но очень чистенькие, наверно, мыло получают бесплатно. Они — техники, как объяснил Грищук. Что ж это за техники? Какая у них, собственно, там техника? Может, электрошокеры?
Валентин задумался, а пластмассовые бутыли тихонько проплывали мимо. Немного погодя ему стало казаться, будто один из техников начал к нему приглядываться, а однажды он поймал себя на том, что подмигивает парню слева. Тот ответил ему озабоченным взглядом, и Валентин бросился к своим колпачкам.
Пластмассовые бутыли громоздились, налезали друг на друга, толкались, стараясь пробить себе дорогу, словно охваченные паникой беженцы, ряды их расстраивались на ходу. Одна бутыль свалилась на пол и бесшумно покатилась по бетону; он поднял ее и увидел, что конвейер остановился. Валентин выругался про себя и обернулся: вдоль ряда уже бежал мастер. Но он почему-то не остановился возле Валентина, а промчался мимо, засвистел в белый пластмассовый свисток и помахал рукой, сзывая рабочих. Рабочие из одного ряда с Валентином потянулись за ним. Он сбросил бутыли с мылом в наклеечную машину и пошел за остальными. Они прошли в комнату с кафельными стенами, где на пластиковых столах лежали груды бутербродов с сыром и колбасой и стояли бутылки с минеральной водой. Пристроившись на краю скамьи, Валентин сразу набросился на еду. Он быстро насытился и размышлял о том, как существенно, чтобы колбаса была со свежим хлебом — в отличие от сыра, например, который вполне можно поглощать сам по себе… и вдруг почувствовал на себе взгляд невысокого человека с хитрой физиономией — того самого Мокрицына. Он неприязненно смотрел на сэндвич, который Валентин подносил ко рту. Ну и черт с тобой, подумал Валентин.
Но Мокрицын подошел.
— Помнишь меня? В Крестах вместе сидели. Я же Колесо. Тебя сюда братва сосватала, да?
— Ты путаешь, я там не был, — сказал Валентин. — А сюда меня из «Братства» послали.
— Брось, — сказал Мокрицын-Колесо, — разве мы не встречались в Крестах?
— Нет.
Колесо толкнули сразу с двух сторон: мол, видишь, не хочет человек прошлое вспоминать, и он нехотя сдался:
— Ну как скажешь. А я, значит, Мокрицын Серега, Колесо, обращайся, если что потребуется, я знаю, ты мужик стоящий.
Валентин неопределенно пожал плечами. Тот все не унимался:
— Я работал на «Красной стреле», когда меня сцапали. Я сидел с одним типом, так он говорил — мое счастье, что я не в московское СИЗО попал, а в питерское. Он говорил, у меня кишка тонка и мне там не вытянуть. Там бы меня сразу пришили. А ты как думаешь?
Валентин сообразил: его разводят на доверительные отношения: стоит потянуть за ниточку, и катушка размотается. Вероятно, те, кто толкал Мокрицына-Колесо, тоже действовали согласно этой схеме.
— Может, это их счастье, что ты туда не попал, — сказал Валентин. Он решил на всякий случай не прерывать контакт сразу.
— Может, и правда, а? — воодушевился Колесо. — Ты что, только сегодня начал?
— Первый день, — сказал Валентин. — А ты?
— Ну я-то уж скоро месяц. Дождусь, пока выйдет мой срок — один день за два. Тогда подамся куда-нибудь, — он хохотнул, — на железную дорогу.
Валентин решил поменять тему застольной беседы:
— Они тут здорово носятся с этим перевоспитанием, верно? Интересно, с какой это радости?
— Так это же фабрика Полторака, — сказал Колесо. — Слыхал про такого?
— Слыхал, — ответил Валентин. — Он тут, кажется, это… А я думал…
— Ты думал, — с добродушной снисходительностью сказал Колесо. — Он все что хошь делает и всем до капли владеет. Говорят, этот цех мыльный он открыл специально, чтоб таким, как мы, помочь. Тебе еще не рассказывали про План Полторака?
— Нет, — сказал Валентин.
— Ну так они еще тебе задурят голову, когда пойдешь в кассу. Там один дядька тебя просветит. Магистр, мать его. План — это у них такая штука, куда они всех хотят затащить, там разные лекции, типа пионерлагеря для взрослых. Это входит в перевоспитание. Патриотическая штука.
— Патриотическая? — переспросил Валентин. — Занятно.
— По мне муть все это. Но они всегда записывают в План тех, кто из тюряги вышел.
— Дело серьезное, — заметил Валентин. — А «Братство чувства» тоже входит в План Полторака?
— Конечно. Ты сам прочтешь. Тебе дадут книжечку, там все есть.
— Здесь все на перевоспитании? Вся смена?
— Примерно. Тут, понимаешь, три сорта субчиков. Одни — те, что вышли из исправительных лагерей, вроде меня. Потом — алкаши. И еще психи после сумасшедшего дома — таких они много сюда берут, если не буйные.
— А как насчет баб? — спросил Валентин. — Они их тоже берут на работу?
— Ну да, берут, но нам их не видать, только если уволишься, да, может, случайно где столкнешься. Они где-то внизу, а что они там делают, понятия не имею. Пойдешь в коридор, увидишь — там даже дверь на лестницу зарешечена, чтоб ты нос туда не совал.
— Ну и ну, — сказал Валентин.
Колесо пошел к окошку в кухню выпрашивать еще бутерброд.
Валентин встал и решил осмотреть столовую. Сидевшие за столами люди в белом вскидывали на него глаза, когда он проходил мимо. Валентин приветливо кивал. В левой стене он увидел выкрашенную красной краской дверку с эмблемой «1,5». Он открыл ее — в зияющей темной шахте подрагивали тросы. Он заглянул вниз и увидел крышу ползшего вверх маленького лифта.
— Объедки туда не бросай, — сказал кто-то за его спиной. — На то есть мусорные ведра.
— Не буду, — отозвался Валентин.
Он опять нагнулся, провожая глазами исчезавший вверху лифт, потом взглянул вниз. Этажом ниже в такой же раскрытой дверце, словно в рамке, стояла девушка, она широко открытыми глазами смотрела вслед удалявшемуся лифту. Опуская глаза, она встретилась взглядом с Валентином и улыбнулась.
— Любите кататься на лифте? — спросил Валентин.
Девушка неожиданно нахмурилась:
— Откуда вы взялись?
— С гор, — крикнул Валентин в шахту. — Спустился с крыши мира.
Такой ответ ее немного озадачил.
— Там же, наверно, нет лифтов?
— А нам лифты ни к чему. Мы никогда не спускаемся к людям.
— Но сейчас-то вы внизу, правда?
— Сейчас да.
— Тогда вы просто с ума сойдете от лифтов. Это сказка.
Дверка захлопнулась, и в шахте стало темно.
Значит, и здесь есть женщины, подумал Валентин. Что и требовалось доказать. Женщины есть везде. И то верно, их ведь даже по статистике, говорят, рождается больше, чем мужчин. Женщины есть везде…
Между столами прошел Грищук, помахивая рукой, и все потянулись за ним назад, к конвейерам. Прозвенел звонок, заработали насосы, поплыли пластмассовые бутыли. Валентин торопливо переправил сбившиеся в кучу бутыли в машину для наклеек, и опять все пошло своим чередом.
У дальнего края цистерны трудился Мокрицын-Колесо. В конце конвейера, где работал Валентин, появился еще один новенький — сгорбленный старик. Он устанавливал бутыли в картонные коробки и грузил на платформу во внешнем проходе, откуда их забирали подъемники. Старик был хилый, и всякий раз, взваливая коробку на плечо, он натужно кряхтел, потом долго с присвистом втягивал в себя воздух. Вскоре Валентин уже с тягостным раздражением стал ждать, когда старик возьмется за следующую коробку. Немного погодя Валентин спросил старика, не хочет ли он поменяться работой.
— Ха, — шепотом сказал старик, озираясь и как бы ставя Валентина на место торжествующей ухмылкой. — Черта с два!
