Андрей Молчанов - Взорвать Манхэттен
− А родителей больных куда деть? А язык? Да и вообще я русский… Этот вот… − кивнул на Жукова. – Юрка − он всегда авантюрист был. Еще в школе, помню… Подначил меня, хорек, по два дневника завести: один для родичей, другой − для учителей. Ну и раскрыли нас. Еще бы! Сплошные пятерки, дома нас зацеловывают, а в журнале – стаи «журавлей»… Месяца три кайфовали, а потом созвонилась завуч с мамами-папами и − конец афере! Идем из школы, а он говорит: все, хана, здесь не жизнь, выпорют и сгноят за учебниками; у меня есть двенадцать рублей, давай бежать в Турцию… На полном серьезе подбивал. До Батуми, мол, на крышах поездов доедем, а там − переплывем.
− Диссидент с детства! – клюнув носом, произнес Леня. Затем, двумя руками взяв опустевшие бутылки, уткнул их горлышки в свою рюмку. Глядя на стекающие со дна капли, восхищенно прошептал: − Великая вещь – сила тяготения… − Затем, неверной рукой выставляя тару под стол, сверзился с табурета и, попытавшись подняться, схватился на ручку холодильника, отлетев вместе с распахнутой дверцей прямо на колени Жукова, чудом удержавшегося на стуле.
− Готово дело, − угрюмо покачал головой Квасов.
− Ну, я пошел… − Леня встал, его качнуло, боком отнесло к плите, а затем он стал потерянно ощупывать стену, видимо, отыскивая в ней дверь, ведущую на выход.
Стараниями собутыльников выведенный из строя товарищ был препровожден в одну из комнат, помещен на диванчик и тут же надсадно захрапел, уткнувшись носом в прокисшую подушку.
− Часок продрыхнет, отойдет, − умудрено высказался Геннадий, возвращаясь с Юрой на кухню. – Пустой человечишка! Но так, кое в чем помогает…
− А ты чего, слесаришь? − спросил Жуков, наливая по стаканам сок из пакета.
− Так, частным образом.
− И чего именно?
− Разное… − прозвучал подчеркнуто-уклончивый ответ.
Замолчали, думая каждый о своем. Однако в размышлениях обоих несомненно общим было обреченное осознание безрадостности нынешнего бытия.
Они были осколками прежней советской системы. Ее обколотыми кирпичами, некогда сцементированными в монолите единого здания, что обветшало, пошло трещинами, и в конце концов рухнуло, благодаря стараниям всякого рода внутренних и внешних разрушителей.
Степень вторичного использования строительного мусора определяется его физической цельностью и наличием полезных составляющих. Трубы, швеллер, гранит и мрамор еще послужат на новых стройках, сгодится на них и битый кирпич, ссыпанный в фундамент, а иной разнородный хлам сортировать хлопотно, и участь его – кануть в недра помойки.
Собственно, какая-либо социальная сортировка, направленная на обустройство граждан, − задача государства, исторически пекущегося о своем населении, а такой традиции на Руси во все века не водилось. Короткий период социализма, обеспечивающий стабильный минимум, но запрещающий всякую частную инициативу, закончился крахом, одна из причин которого являлась безразличием народа к своему обезличенному достоянию. От него, достояния, сначала воровали по крохам, компенсируя недостаток в зарплате, а после буржуазной революции раздербанили весь общак по кускам и достались куски единицам.
Парадоксы ушедшего строя характеризовались так: никто ничего толком не делает, но товар производится; товар производится, но в магазинах ничего нет; в магазинах ничего нет, но в домах есть все; в домах есть все, но народ недоволен; народ недоволен, но все голосуют «за».
Продлись эпоха социализма чуть дольше, мало бы что изменилось для Геннадия и Юры. Они по-прежнему голосовали бы «за», слесарили и шоферили, одновременно подрабатывая на стороне, и жили бы по заведенному порядку. Однако в новой стране, похожей на разоренный муравейник, где сутью стал категорический индивидуализм, им пришлось приспосабливаться и менять ориентиры, благо оба наделены были известной находчивостью, а вот масса остальной публики, привыкшей к зарплатам-пособиям, растерялась от перемен, утратила систему координат и в итоге погибла.
Для Юры же разницы между советским социализмом и американским капитализмом в принципе не существовало. Он всегда полагался на себя, не верил в лозунги, на пенсии и государственные подачки не рассчитывал, полагая, что надо всегда работать там, где можно еще и украсть. Украденное при социализме компенсировало спекулятивную стоимость дефицита, украденное при капитализме, − расходы на текущую жизнь. К идеологическим постулатам любого толка он был абсолютно равнодушен, воспринимая их с уважительной глухотой.
− Слышь, Ген, − сказал он вдумчиво. – Я здесь – второй день. Ничего не понимаю, пень пнем, но дело такое… Наколобродил я в Штатах. И жить у родителей – стремно.
− Чего именно натворил?..
− Подделка кредитных карт.
− Значит, кинул Америку? – расплылся Квасов в одобрительной улыбке.
− Типа того.
− Так ты ж герой! Нанес урон противнику!
− Который сейчас – начальник и командир. По всему миру, − скорбно сказал Жуков.
− Эт-точно.
− Короче: я в бегах, и на первое время надо где-то упасть…
− Да живи! – развел руками Квасов. – Три комнаты… И подсобка. Там иногда у меня товарищ ночует. Пожарный, классный мужик. Познакомлю…
− Не, я платить буду, ты не думай, что халява…
− Разберемся, − сказал Геннадий. – Ты не смотри, что я сегодня без денег, просто поистратился на запчасти для одного заказа. А послезавтра пару тысяч зеленых срублю, как саблей с куста. Кстати, можно подумать и о совместном бизнесе… Только пока без вопросов, понял? Я еще покумекать должен. Дела у меня… деликатные. Когда перебираешься?
− Что, если завтра с утра?
− С утра меня не будет. – Квасов прошел в прихожую, порылся в шкафчике, вернувшись на кухню с парой сейфовых ключей. Протянул ключи Жукову. – Держи. Только условия: на звонки в дверь и по телефону не реагировать, никого не приводить, с соседями не общаться.
− Неужели все айзеры?
− Один – да, остальные – не поймешь, но масть пиковая однозначно.
− Тогда я однозначно проникся, − сказал Жуков.
− Во, жизнь как сводит и разводит! – подытожил Геннадий. – Ведь как будто вчера мы в сереньких костюмчиках и аленьких пионерских галстучках брели из постылой учительской и мечтали о Турции, где нас ремнем не выпорют и в угол не поставят. А почему, кстати, о Турции? Я уж забыл…
− А я с матерью каждое лето в Батуми ездил, − пояснил Жуков. – Там плавать с маской и трубкой научился. А граница – совсем рядом. Прикинул – переплыть нечего делать! Естественно, так мне казалось…
− А чего мы в Турции планировали делать, не помнишь?
− Смутно. Ну, а чем не жизнь? Лишь бы в нее попасть. Рыба в море, фрукты на деревьях… И никакой орфографии с алгеброй и химии с ботаникой. Вот и все наши с тобой планы.
− Узко мыслили, брат!
− Наоборот – широко!
МАРК
Едва грузная фигура Жукова скрылась в суматохе толпы у входа в аэровокзал, Марк, проводив товарища, незамедлительно отправился к морпеху Виктору.
Им владела тревога и досада. Отъезд Жукова в Россию он расценивал, как серьезную ошибку, способную обернуться плачевными последствиями. План дальнейших действий, уже окончательно утвердившийся в его сознании, требовал слаженной работы именно трех людей, сплоченных общими интересами, но тупой носорог Жуков ничего не желал слушать, захваченный стремлением к немедленному и, как ему казалось, спасительному бегству. Паникер – партнер ненадежный, а к тому же, как рассудил Марк, в той игре, что теперь предстояла, Жуков мог быть полезен в качестве фигуры технической, но, да и только. Пусть улетает. На развитие событий его исчезновение не повлияет.
Если расследование будут вести профессионалы, они в любом случае проанализируют распечатки телефонных контактов беглого десантника, и вплотную займутся его связями. Сам собою вставал вопрос: продолжать ли привычное бытие, прикидываясь ничего не ведающим обывателем, либо уклониться, что называется, от объятий противника? То есть, в принципе, последовать примеру Жукова.
Виктора он застал в состоянии крайнего и беспросветного уныния.
Облаченный в драные спортивные штаны и в облезлую футболку, он сидел за бутылкой пива на кухне. Лицо его было печальным и тусклым, как стакан с водой в дешевой забегаловке. Угрюмо пригласил Марка составить ему компанию, а затем поведал, что вчера его покинула супруга, переместившись к какому-то перспективному американцу.
− Как она себе эти трусы купила, − горько изрек морпех, − я сразу усек: идет измена Родине… И измена затягивается.
− Этого следовало ожидать, − пожал плечами Марк. – Девка с университетским дипломом, с языком, на хорошей работе… А теперь посмотри на себя. Грубиян, матерщинник, лицо без определенных занятий. С уголовными, замечу, наклонностями. Но, может, оно и к лучшему.
