Андрей Молчанов - Взорвать Манхэттен
Когда же чекушка скрылась в кармане обвислой куртки бесстрастного собутыльника, лысый с тоской выдохнул:
− Как же ты меня огорчаешь, Гена… Что тут пить? Потом же весь день сплошные судороги…
− Денег нет, − отрезал мрачный и, набычившись, шагнул к выходу. Но сделать этого не сумел: Жуков ухватил его за рукав.
− Генка, ты, что ли?
− Ты кто? – воззрился на него хмурый тип и вдруг расплылся в неожиданной улыбке, вмиг просветлившей его нелюдимую физиономию. – Юрок! Вот те нате! Это ж сколько лет! Это ж с выпускного, считай, вечера…
− Не, после выпускного пару раз виделись, ты забыл! – подняв палец, поправил Жуков Гену Квасова, − школьного приятеля, некогда жившего по соседству. Удрученно отметил, что жестокое время не пощадило дружка детства, превратив румяного огольца с очами ангела в сутулого субъекта с потухшим взором и обвислой, плохо выбритой мордой.
− Встречу надо отметить… − находчиво вклинился лысый.
Гена с сожалением поглядел на карман с емкостью, явно недостаточной для удовлетворения питейных нужд столь обширной компании, но Жуков в сей же момент указал продавщице на бутыль с литровым содержимым, отметив уважительные гримасы собутыльников, а затем попросту деморализовал их, набрав всевозможной закуски и запивки.
Сам он пить не желал, а благотворительность его диктовалась охватившей сознание эйфорией от встречи с персонажем из ушедшего детства, но так или иначе события обрели закономерную последовательность: Жуков был приглашен в квартиру Геннадия и усажен за кухонный стол для принятия участия в плановой, надо полагать, пьянке, с неясными последствиями.
Пока восторженный лысый хлопотал, расставляя закуску и рюмки на несвежей скатерке, Юра вел неторопливый разговор с бывшим товарищем, глядя из окна его кухни, расположенной на первом этаже дома, на окна третьего этажа дома напротив, где, собственно, проживали родители, да и он сам.
− Вот, − между тем повествовал Гена, – живу один. Мать давно померла, с женой развелся, а детей нет.
− Повтори попытку, − посоветовал лысый.
− Я за рекордами не гонюсь, − сказал Квасов. – И бутсы в этом смысле на гвоздь повесил.
− Это в каком смысле? – спросил лысый с ехидным интересом, но его перебил Жуков, горестно поведав:
− А я три раза, и все не в масть!
− Зато я сегодня сковородой получу – точняк! – поведал лысый, намекая, надо полагать, на свой стабильный и трудный брак. – Моя такая…
− А, вспомнил! – внезапно хлопнул себя ладонью по лбу Квасов. – Мы ж после армии с тобой виделись, пиво пили… Мишка еще был, сосед мой…
− Жив?
− Кто знает… − покривился Квасов. – Лет семь назад заложил хату под коммерцию, а потом сгинул куда-то. Может, в приличное место перебрался. А, может, того, бомжует. Из наших многие поменяли квадратные метры на кубические литры. Тут сейчас гнусно, район стал: чечен-аул! Они весь наш подъезд как тараканы оккупировали, я ни с кем не общаюсь, одна сволочь вокруг… Весь Кавказ в Москву слетелся, как коршуны на падаль. Куда ни плюнь – одна чернота! Да и попробуй плюнь – разорвут! Их тут своры. И ладно бы трудились, сопя в две дырочки! Хрен там! Всю торговлю под себя подмяли, все хлебные места под их прицелом, даже памятники своим деятелям ставят! Думаешь, за просто так им все позволяется? Все купили! Это ж надо – памятник какому-то Алиеву возле своей шарашки водрузить пытаются! Каким боком он вообще к Москве притулился, Алиев этот?
− А они не Алиеву, они себе ставят! Они так себя утверждают! – с напором провозгласил лысый. – Мол, шабаш, наш город! Во, как! Хотя какой это город? – дом на дом налезает, не воздух, а гарь сплошная, вода в кране – хлор с бензолом… Я наливаю, Гена?
− Да уж чего… В смысле – конечно… А какая раньше Москва была! – мечтательно обратился Геннадий к Жукову. – Прозрачная, просторная… И сколько дней солнечных зимой… Тьма!
− Так тьма или солнце? – сострил лысый.
− Эх! – горестно отмахнулся Квасов. – Было время: никаких тебе барыг, ни уличных грабежей… Не, случалось, конечно, но ведь в меру… Помнишь, Юрок? Утро красит нежным светом стены древнего Кремля… А я эти розовые рассветы помню…
− С другой стороны, − вставил Жуков, − выпри ты сейчас весь этот торговый Кавказ обратно, город замрет. Рынок − тяжкая пахота. Ты эти продукты достань, развези, разложи… Итак − каждый день. Я бы, к примеру, не сподобился…
− Но ведь раньше-то, при коммунистах, тоже рынков навалом было…
− Ага. Ты их то и дело навещал? Туда министры раз в месяц ездили раскошелиться за качество без скидок.
− Да ты же в такси не меньше министра заколачивал!..
− Ну, так раз в месяц на рынок и наведывался. В том и вся хрень, Гена… Из-за такой экономики Советы и навернулись!
Пока, перебивая друг друга, однокашники предавались воспоминаниям, лысый усердно налегал на закуску, и то и дело подливал водку в рюмки, причем главным образом в свою, тут же мгновенно ее опорожняя.
− А я в Америке жил, теперь съехал, − поделился Жуков, плеснув апельсиновый сок в алкоголь и осторожно пригубив его.
− О, и пьешь, как американец, − заметил лысый. – Не так, конечно, вредно, но ведь неинтересно…
– Надо знать меру, – нахмурился Жуков.
– Иначе можно выпить меньше, – кивнул лысый.
− А чего ты съехал? – спросил Квасов, с недоумением уставившись на бутылку, чье содержимое уже едва прикрывало дно.
− Да достала меня Америка! – искренне произнес Юра. – Жена на все бабки кинула, цены и страховки душат… Да и кто мы там?
− Как здесь айзеры, − сказал лысый. – Кстати, не познакомились: Леня!
− Не угадал, − вяло пожимая его руку, сказал Юра. – Там тебя за бабки в кресло начальника ментовки не усадят, и статую Брежнева на Брайтон-бич не поставят. У них там своих героев хватает, кому почести оказываются. Они, я вам скажу, себя уважают. Только мы для них – хлам. И на их территории, и на этой…
− Для них все хлам, − пробормотал Квасов рассеянно. – Слышь, Леня, ты, фокусник, куда водяра-то делась? Это как ты успел?
− Чекушка у нас еще, − успокоил его тот нейтральным тоном. – Я открою, ты сиди…
− Во, артист… − развел руками Геннадий.
− Ничего, китайцы им еще врежут! – пообещал лысый Леня, роясь в пакете. – Это такая нация… Я наливаю, а, Гена?
− Они и нам врежут, ты не беспокойся, − в свою очередь посулил Жуков.
− У них даже евреи не выживают, − со значением сообщил Леня. – Зараза, пробка какая тугая, пассатижи нужны… А, нет, пошла… Ну, будем!
− Кстати, насчет евреев, − сказал Квасов. − Я тоже лет семь назад собирался в эмиграцию. В Израиль. Но не вышло.
− Ты ж не еврей… − удивился Жуков.
− В том и дело. Но меня научили. Я когда паспорт менял, указал национальность в анкете: «иудей». Прихожу за документом, а там написано: «индей». Ну, я к начальнику паспортного стола: чего, вы, мол, написали? Он уставился, пьяная морда, в паспорт и говорит: ну, индей, значит, индей, чего надо? Я говорю: надо, чтобы стояло «иудей». Он говорит: в смысле? Я говорю: ну, еврей, то есть. Тут до него дошло. Но как-то смутно. Бланков, говорит, нет, но сейчас все исправим, идите к секретарю, там ждите. Я жду. Приносят паспорт. Раскрываю. А там приписочка: «…из евреев». В общем, «индей из евреев».
− И чего? – спросил Леня.
− Да ничего, − отмахнулся Квасов. – Правду, я понял, не найти. Плюнул и ушел. А потом дела навалились, какая там эмиграция! Да и напугали меня: могут запрячь в армию… Мне надо? Ты-то чем здесь заниматься намерен? – спросил он Юру.
− Может, в такси… Может, на стройку… − пожал плечами Жуков. − Паркет я там научился класть. Шов в шов.
− Для этих профессий здесь своя эмиграция имеется, − сказал Квасов. – Бывшие братские народы Эссе-се-сер. Э, Ленька, ты чего без нас-то хлебаешь, змееныш?
− У вас все разговоры умные… − вздохнул Леня, пожав плечами.
− Да пусть человек выпьет, если душа просит, − сказал Жуков. − А ты где и кем?
− Свободный предприниматель, − ухмыльнулся Квасов. – Так… Всякие делишки. Я ж на оборонном заводе работал, − поведал грустно. – Ну, фрезеровщик шестого разряда, потом классным лекальщиком стал, а что такое лекальщик? Высшая каста! Ловля долей микронов! И что? На заводе теперь пивной склад, куда станки делись – загадка, на лом пошли разве? На лом, точно! К ним умные руки нужны, а эти руки тоже на лом выброшены. Кстати, у нас один токарь в Штаты подался и пристроился там – будьте-нате! С ходу взяли!
− А вот ты зря не уехал, – икнув, скорбно качнул головой Леня, склонившийся над жестяной банкой с красной икрой, откуда скаредно выковыривал осклизлой вилкой липкие алые шарики и тут же судорожно их поедал. – Жил бы сейчас, как мистер-твистер… − Его глаза, чьи зрачки сузились в две неподвижные точки, были менее выразительны, чем у дохлого ерша.
